Если вам нравится книга, вам, скорее всего, и автор кажется симпатичным. Даже если он — Федор Достоевский. Я наблюдаю, как после того, как бороды вошли в моду, у многих поменялось отношение к Достоевскому в лучшую сторону, да и Толстой стал понятнее. Наверное, существует обратное правило: нравится автор — нравится книга. Я вот через это дело полюбил Милана Кундеру — после того, как увидел его потрясающую фотографию на обложке книги издательства «Амфора»: у него такой взгляд и такие морщины! — за это можно любить, не читая ни строчки.
Что такое любовь к книгам
Я увлекающийся человек. Если мне нравится новая песня, я хотел бы взглянуть хотя бы на рот поющего. Так и с книгами. В детстве мне не давало покоя, что Пушкин Чудное Мгновение — наполовину чернокожий, как люди из ансамбля «Бони Эм», а Александр Дюма — толстый, но пишет романтические вещи про интимные приключения придворных персонажей ослепительной красоты. Как только я начинал читать новую книгу, мне хотелось знать, как поживает автор, поэтому книги с портретами писателей мне нравились больше, чем без портретов.
И вот еще: для меня важно, как выглядит книга — ну, ее размер, толщина и запах бумаги, из которой эту книгу делали. Мне нравится думать о том, как бы выглядел тираж в 500 экземпляров, если бы была возможность поставить одну книгу на другую. Когда я позволяю себе задуматься об этом, на меня нападает сонливость: такая у меня реакция на возбуждение. Прошлым летом в Касселе на выставке «Документа» главным экспонатом был акрополь, построенный из прозрачной ленты и запрещенных книг ХХ века. Примерно так выглядит сон, который я предпочел бы видеть почаще.
Ну и обложки, конечно же.
Некоторые книги невозможно взять в руки, потому что они так оформлены, что их просто в руки не взять. Это, знаете, как полюбить человека, который одет, как мудак.
Пожилые люди, помнящие блокаду, осудили бы меня, но все, кто моложе 45, — должны со мной согласиться: если в наше сытое время ты одеваешься, как мудак, вероятность того, что ты мудак, приближается к абсолютной. Если книгу оформили плохо, скорее всего, в издательстве работают неважно одетые ребята, которые и перевели не очень, и сверстали кое-как, и автор, вполне возможно, — представитель какого-нибудь унылого течения, так что и трогать такую книгу не стоит. Разумеется, есть исключения. Я лично знаю человека, который зимой и летом одним цветом, и он вполне себе мил; есть удивительные, прекрасные, но отвратительно изданные книги, но что ж с того? И на солнце, говорят, есть какие-то пятна.
Будь моя воля, каждый экземпляр я оформлял бы уникальным образом. У меня столько идей! А кроме того, человек, решивший сегодня купить книгу, а не скачать ее, должен получить в подарок максимальную индивидуализацию или, по крайней мере, право выбирать обложку. Я часто делаю для одного тиража три, четыре оформления; книг с одной обложкой издаю больше, чем с другой. Возникает веселая путаница, которая почему-то раздражает моих коллег, но в жизни так мало радостей, что мне приходится плевать на это раздражение и стоять на своем.
Когда я немного подрос, возникло издательство KOLONNA Publications — и у меня появилась блестящая возможность разговаривать с авторами книг. Еще бы! Некоторым я даже платил, поэтому они бывали со мной приветливыми и гостеприимными. И да, было сразу понятно, что KOLONNA — это навсегда не про деньги. Это для красоты — как пуп на теле человека.
Однажды по наводке Дмитрия Кузьмина, этого Дягилева современной русской поэзии, я издавал книгу «И Финн». Ее автор, Александр Ильянен, пишет таким образом, что, прочитывая страницу, вы теряете волю, и единственное, чего вы способны хотеть, — это чтобы чтение не прекращалось. Книги Ильянена можно рекомендовать тем, кто страдает от скуки и не дорожит собой: любовное описание какой-нибудь кальсонной пуговицы сочится соком жизни, а вторая мысль по окончании прочтения (после «О господи, как красиво») бывает обычно: «Черт, ну а я-то что, хуже пуговицы?» Рецензенты прежних лет пускали литературу Ильянена по разряду гендерной раскрепощенности, но с тех пор, как все мы стали в той или иной степени еще более равны, эти тексты очистились от слизи плотского и стали читаться всеми зрячими людьми без разбора их сексуальных уникальностей.
Я прочел «И Финн» трижды (эта книга — как длинная песня), и у меня была уйма вопросов к автору. Страшно стесняясь, я позвонил Александру Сергеевичу, и он — о чудо! — пригласил меня в гости. Помню, как я ехал на поезде и волновался, снова перечитывал отмеченные в книге места и репетировал начало разговора. Приехал позднее, чем это бывает прилично, но писатель ждал меня! И в ту ночь я получил ответы на многие вопросы. Не на те, с которыми приехал, но на те, которые часто ставит перед нами жизнь. С тех пор — пошло-поехало.
Как «Митин журнал» стал «Колонной»
Когда я познакомился с Дмитрием Волчеком, я нашел человека, который ради встречи с писателем, ради того, чтобы прикоснуться к холодному камню фундамента его дома, готов просунуть через угольное ушко всех своих верблюдов.
Наша встреча случилась в пражском баре «Маркиз де Сад». Теперь он закрыт, а в XIX веке в том помещении был публичный дом, и хотите верьте, хотите нет, но даже сейчас, проходя по старинному кварталу мимо бывшего «Маркиз де Сада», каждый ловит себя на мысли «как хорошо бы тут вписался бордель». Я, по крайней мере, часто себя ловлю.
С нами тогда был мой случайный знакомый по прозвищу Собака: он имел пирсинг по всему лицу, а еще поминутно высовывал длиннющий язык, появлялась огромная стальная штанга и клацала о зубы Собаки. Этот периодический лязг металла о зубы добавлял нашей встрече дополнительной контркультурности. Собака подрабатывал в известном заведении «Пиноккио» у железнодорожного вокзала. Он приехал в Прагу из деревни под Уфой, где его страшно колотили все способные стоять на ногах мужчины за его авангардность, — и постоянно повторял, что здесь он совершенно счастлив. Не то чтобы этот Собака как-то важен для дальнейшего рассказа или он сыграл важную роль в том нашем разговоре, нет. Через пару лет после той встречи он устроился работать грузчиком в грузовой сектор пражского аэропорта, а еще через какое-то время умер от рака мозга — но если мы не имеем права упомянуть какого-то Собаку просто в память о нем, то зачем тогда вообще свобода творчества и художественная литература?
Тогда, в баре «Маркиз де Сад», мы договорились с Дмитрием Волчеком о том, что он теперь тоже станет «Колонной», а мне будет позволено принимать участие в издании «Митиного журнала» на правах то ли денщика, то ли вообще не пойми кого.
Дмитрий меня невероятно впечатлил. Он обладал прелестной красоты джинсами Jacob Cohen и способностью говорить обо всём таким образом, что я тогда подумал: вот новый Ильянен, вот человек, которого можно слушать бесконечно без необходимости ехать в плацкарте ночью в Санкт-Петербург! И потом, те, кто слышал хоть однажды голос Дмитрия Волчека, должны со мной согласиться: с таким голосом он мог бы быть верховным жрецом новой красивой секты, где девственницы и девственники приносили бы в дар Божественной Сущности свое самое дорогое. Его голос можно тиражировать на каких-нибудь замысловатых носителях и продавать тем, кто хочет быть уверен в легкости предстоящих родов; тем, кто верит, что звук положительно влияет на рост помидоров и марихуаны; да просто всем хорошим людям без предрассудков. Я почувствовал в этом человеке такую волю находить подноготную текстов и писательских историй, что у меня, кажется, даже закружилась голова. Стало понятно, что здесь он превосходит меня стократно: там, где я готов сдаться, он только распаляется. И я оказался прав в своих предчувствиях.
Илья Масодов и ФСБ
Однажды мы издавали трилогию Масодова, после которой «Колонне» было вынесено официальное предупреждение Федеральным агентством по печати и массовым коммуникациям о закрытии. Это, конечно же, моментально сделало Масодова нашим самым преследуемым автором. Дело в том, что Илья Масодов (скорее всего, это имя вымышленное) писал свои книги про советских мертвых девочек, сидя в Германии, в которой, по слухам, скрывался от органов. Знающие говорят, что органы преследовали Масодова за всякие шашни с несовершеннолетними. Во всяком случае, когда Дмитрий Волчек позвонил ему и похвастался, что к нашим продавцам на питерских книжных развалах приходили люди с корочками ФСБ узнать про Масодова — тот заверещал зайцем, бросил трубку и не поднял ее больше никогда.
Надо еще сказать, что для моего бизнес-партнера Дмитрия недовольство ФСБ иногда важнее качества текста, меж себя мы называем этот феномен старинным термином «гробы и жопы», не только этот, но этот в том числе.
Через 4 года после последнего звонка была организована экспедиция по масодовским местам. Вдвоем на моей синей машине под музыку Burial и Four Tet мы посещали таинственные заброшенные сооружения, покинутые штольни и пустующие церкви, где могли бы развиваться события романов Ильи Масодова, пока не доехали до пригорода Штутгарта, к последнему адресу, по которому писатель принимал авторские экземпляры, пока они не стали возвращаться отправителю.
Стоял мрачный сентябрьский вечер, низкий закат ядовитым светом красил фасады угрюмых пятиэтажек унылой окраины. На улицах не было ни души. Пока мы молча шли к дому и искали нужный подъезд, мое сердце плохо ныло. Вспоминались самые лютые сцены романов Масодова, не сцены даже, а ощущение, когда ты не можешь перевернуть страницу — так жутко тебе от прочитанного, так она тяжела. А дальше случилось настолько ужасное, что мне бы лучше помолчать, чтобы не портить впечатление тем, кто будет читать мемуары Волчека после его смерти. Там, уверен, это описано будь здоров.
Как я нарушил закон издавать только опасных извращенцев или мертвых
Очнувшись на следующий день, мы пообещали друг другу забыть события прошлого вечера, как страшный сон (но, видите, не забыли), и решили поехать искать дом, в котором великий немецкий писатель Ханс Хенни Янн жил в самый странный период своей жизни. Тогда мы готовили издание его первой книги на русском. Книга называлась «Это настигнет каждого». Есть на свете книги с такими названиями, прочитав которые, вы сразу поймете, что они про вас. Или про нечто, о чем вам предстоит думать всю жизнь; такие книги можно даже и не читать — названия уже достаточно, всё равно оно никогда не покинет вашей головы. Так вот: с мертвыми писателями выходит чаще всего лучше, чем с живыми, мы нашли этот дом на берегу Эльбы, в фешенебельном районе, где на островках травы между трасс, по которым катятся кабриолеты гамбургских фабрикантов, пасутся олени. Там же тем же вечером мы повстречали молодого популярного поэта Андрея Дитцеля, и он водил нас по злачным местам Гамбурга до первых петухов.
Наутро я подумал, что было бы хорошо издать книгу рассказов об эротических приключениях Андрея, написанных им самим. Это был бы удивительный опыт, всё наоборот: сначала встреча, а потом уже книга с портретом.
Андрей умеет описывать интимное с такой невинной интонацией, что книга кулинарных рецептов Юлии Высоцкой кажется вам много более томной.
Когда я вернулся в Россию, сам собой нашелся человек, который захотел, чтобы такая книга была издана на его деньги. Тогда я снова удивился, как бывают неисповедимы пути Господни, и вышла книга «Кентавр vs Сатир». Вышла она втайне от Дмитрия Волчека, потому что шла вразрез с нашей тогдашней издательской политикой, согласно которой автор должен быть опасным извращенцем или мертвым. После того случая, кстати, Дмитрий перестал рассказывать мне о своих издательских планах: теперь он просто присылает макеты и требует заплатить за их изготовление.
Путешествия на край ночи по следам писателей
Чем длиннее трип по писательским местам, тем нам дороже писатель. Книги Франсуа Ожьераса были переведены для публикации еще во время второго срока Путина, но издание всё время откладывалось. Зато в 2015 году мы поехали на машине во французскую провинцию Дордонь, искать колонию Домм, где Ожьерас на закате дней нищенствовал, жил в богадельне, устраивал на берегу реки знаки огня для инопланетных существ и где был похоронен на кладбище у самой ограды. Мы нашли и ограду, и заброшенную могилу, и богадельню, где теперь грустный дом для престарелых — но в Домме нам так отчаянно понравилось, что было решено издавать Ожьераса немедленно.
Но что значит — немедленно? До этого потребовалось ждать три года и сначала съездить в Алжир, по местам, описанным Ожьерасом в его книге «Путешествие мертвых». Попасть в Алжир не так просто, это вам не Барселона с Карловыми Варами, не всех пускают.
Но мы проникли и проехали весь путь Франсуа Ожьераса, который тот проделал пешком и на коне: от крошечного оазиса в Сахаре, где родной дядя приучил будущего писателя к изнурительной порке и некоторым сексуальным девиациям, — до побережья, где молодой Ожьерас продавал свою любовь за кров и пищу, а то и просто так.
И что же? Три месяца прошло с того момента, как закончилось алжирское путешествие — и вот готова книга с отличным названием «Путешествие мертвых». Удачное название, ничем не хуже ханс-хенни-янновского «Это настигнет каждого».
Через год после издания работы Батая «Процесс Жиля де Рэ» ноябрьской ночью мы заблудились на руинах одного из его замков в Бретани. Было страшно, потому что Жиль де Рэ известен миру как человек, который лично изнасиловал, сварил и съел несколько десятков деревенских подростков, и когда из темноты на нас выскочила огромная молчаливая белая собака, стало понятно, что мы могли умереть от разрыва сердца. Помню, что в ту минуту у меня мелькнула мысль, что я, скорее всего, выживу, потому что несколько моложе Дмитрия Волчека и много дольше его живу в России — а значит, мое сердце должно быть крепче. И если бы он всё-таки умер от испуга, произведенного белой молчаливой собакой, я мог бы написать о нем красивую книгу с названием «Цену смерти спроси у мертвых». Не уверен, что она хорошо продавалась бы, но с обложкой, думаю, был бы полный порядок.
Мы ездили в Швейцарию, в Цюрих, чтобы наблюдать писателя своих дневников Александра Маркина в естественной для него среде обитания. Писатель Маркин жив, в отличие от большинства наших авторов, но он такой тонкий, такой удивительный человек, что это совершенно не портит впечатления. Мы даже ездили с ним в Лозанну, смотреть самые знаменитые творения безумцев в Collection de l’Art Brut, потом смотрели гостиницу, где жил Набоков, и заодно — памятник Фредди Меркьюри. Это совсем не потому, что мы издавали или будем издавать Фредди Меркьюри: просто он важная фигура в жизни любого бреющего подмышки мужчины, а мы — приличные люди, и смотреть памятник Меркьюри без посещения гостиницы, где умер автор книги «Другие берега», вряд ли по своей воле согласились бы. Кстати, Маркин отлично решил с названиями своих книг: он называет их просто «Дневник», всякий раз «Дневник» — без расшифровки, безо всяких там яких, и ему совершенно наплевать на возможную читательскую путаницу. Название «Другие берега» мне тоже кажется очень интересным.
Тогда же Александр показал нам дом, где на берегу Женевского озера живет певица Валерия и ее муж, шрекоподобный Иосиф Пригожин, однофамилец путинского повара и продюсер успехов своей жены. Но если бы меня попросили показать этот дом кому-то, я бы не смог, потому что забываю всё, что как-то связано с именем Валерий.
За месяц до выхода в свет книги Барона Корво «То, что сказал мне Тото» мы с Дмитрием, как две дрессированные нутрии, рыскали по островам венецианской лагуны, чтобы отметить все места, до нас отмеченные бароном. Этот человек умудрялся посещать необитаемые острова, и нам пришлось потратить много времени и сил и промочиться выше отметки «не балуй», чтобы оттоптаться по всем островам, где он предавался блуду или просто устраивал пикник со своими верными друзьями-гондольерами.
Поиск могилы писателя Марселя Жуандо занял у нас два часа. Жуандо категорически не хотел быть похороненным на общественном кладбище со своей женой, он писал (и это нами издано на русском), что если та хочет, может лежать где угодно, он же же согласен быть похороненным только в дорогом ему сердцу месте, где закопаны все его именитые родственники. Ирония ситуации в том, что Жуандо похоронили за камнем, под которым уже была его жена, с которой он всю жизнь был, как раньше говорили, не в хороших. Его имя могильщики выбили с подветренной стороны, и оно совсем стерлось, поэтому теперь вы можете найти место упокоения великого француза Марселя Жуандо только по имени его скандальной мертвой жены — да еще по карте, которую можно взять на входе кладбища Монмартр.
Раз или два в год, бывая проездом в Париже, я выпиваю на этой могиле за то, чтобы дорогие мне люди после смерти не попали в такую идиотскую ситуацию.
В Иране, в Талышских горах, мы лезли на вершину к остаткам легендарной крепости Аламут не потому, что это замок Хасана Саббаха, черного старца, отца и деда первых ассасинов, а потому, что это восхождение описал в своей статье для Rolling Stones Брайон Гайсин, дружок Уильяма Берроуза, отмеченный в одном из номеров «Митиного журнала», который вышел сто лет назад, еще под сиреневой обложкой.
Как надо быть писателем
В 1962 году в своей статье «Художник как пример мученика» Сьюзен Зонтаг пишет:
«Писатель являет собой пример мученика, поскольку достигает глубин страдания и обладает к тому же профессиональными средствами сублимировать (в буквальном, не фрейдистском понимании сублимации) собственное страдание».
Означает ли это, что последние 56 лет фигура писателя нам интересна не меньше, а может, больше, чем его произведение? По-моему, да.
Однажды в городе Сантьяго-де-Чили мы с Дмитрием Волчеком решили отправиться в музей поэта и нобелевского лауреата Пабло Неруды, находящийся в доме, который тот купил для своей многолетней содержанки. «Представляешь, — сказал мне тогда Волчек, — несчастный Неруда скрывал эту квартиру даже от близких друзей, приходил сюда в темноте, пряча лицо за поднятым воротником, а теперь любой идиот знает, что он изменял своей жене и может посмотреть на кровать, в которой всё это происходило». Кровать, кстати, мы так и не увидели: в музей была запись на два дня вперед.
Когда обычный человек становится автором, он проходит границу, за которую нет возврата: он становится фигурой, которую не только не стыдно рассматривать, обсуждать, а обсуждать которую становится необходимостью. Странно, что так мало живых авторов это понимают.
Конечно, мы не можем требовать от человека, который еще недавно стал писателем, чтобы он, как Филипп Киркоров, сразу надел рейтузы от Philipp Plein, но мне кажется, если уж известность пришла к тебе — давай-ка покажи миру, что всё было не зря. Если ты писатель, будь добр, будь ярким.
Слава богу, ситуация меняется, и люди наконец стали это понимать. Посмотрите, например, как выглядят и одеваются Дмитрии, Кузьмин и Быков, по иронии судьбы на дух друг друга не переносящие: ярко, исключительно незабываемо, в сапоги.
Пока у меня есть возможность пытаться почувствовать больше, чем просто ощущение переворачивания страниц, я счастлив. Теперь мы мечтаем поехать в Марокко и найти место, где был дом, в котором Альфред Честер, автор опубликованного нами перевода «Колесницы плоти», умирал от наркотиков и был сожран своими собаками.
Зачем читать фейсбук
Если же милость Господня меня покинет, и государство тем или иным образом прищучит мои поездки по могилам и памятным местам, останется фейсбук.
Читая фейсбук, вы находите для себя новых авторов и при этом можете быть в курсе их повседневной жизни: у кого-то сломался лифт, кто-то потолстел и теперь стесняется, какая-то фотографируется только по пояс (и это означает, что у нее кривые короткие ноги или, как теперь это называется, «мягкие колени»), кто-то не фотографируется совсем (и это, скорее всего, означает, что этот писатель сам не в восторге от того, как он выглядит, но ничего не может с этим поделать, и этот невроз и есть тот движок, который заставляет его находить специальные слова и составлять из них ритмичные предложения нужной длины). Кто-то стал состоять «в отношениях», кто-то сфотографировал свои пальцы на ногах — и пальцы оказались не очень. И всё в голове освещается оттого, что понимаешь, что именно эти короткие кривые пальцы и есть причина той исключительной строчки в посте о чем-то, который вы прочли на прошлой неделе ночью с субботы на воскресенье, но уже, конечно, не помните, о чем.