«Дедушка просит гранату в окно»: как общаются граждане и власть на демонстрациях в Европе

Тут, в Евросоюзе, я, к слову сказать, тоже вопрос «Зачем?» не задаю. Мне просто нравятся все эти стихийные протесты, периодически вспыхивающие то там, то тут, как на карте электрификации. Как только я выхожу с вокзала, трассы, приезжаю сюда на поезде, меня тянет взглянуть на протестные очаги, как комарика тянет на зажигалку. Хотя от этой электрификации лично мне ни жарко ни холодно, я периодически вклиниваюсь в эти очаги, как Крылов прется среди ночи смотреть на декабристов: «Ну а вам-то это за каким бесом?» — «Да знаете ли, думал, что пожар».

Взять, например, Милан (в Италии считается, что это унылый северный город). Население — богато одетые флегматики, каждый из них в какой-то мере аутист, и даже пицца здесь скучная, непохожая на прочие итальянские, — бутерброд с гороховой кашей, как в детском садике. В общем, странный город.

Когда становится скучно от гороховой каши, цепляешься за любое проявление дикого итальянства, будь то Чиполлино, или «Укрощение строптивого», или не знаю уж что.

В общем, хочется пожара, как и Крылову. Ну а где еще в скучном модном городе посмотришь на «пожар», кроме как на протестном митинге? Слава богу, их много. Не заметить происходящее сложно, даже если захочется.

Скажем, сидите в центре города, рассматриваете ряд административных зданий на фоне Ла Скала. Перед палаццо Марино тусуется небольшая толпа, лениво привлекает к себе внимание окружающих. Они машут воздушными шариками и почему-то развлекаются фокусами на большом дубовом столе. Рядом лениво тусуются полицейские. Это уже даже не привычные итальянские карабинеры, а Винни-Пухи в шлемах и с дубинками — пьют через защитные стекла своих шлемов кофе. Один поднимает стекло, чтобы выпить хороший глоток, и тут же его останавливает другой — смеясь, грозит пальцем. Все находятся в одинаково расслабленном состоянии.

Вдруг кто-то из вялой компании фокусников свистит в два пальца, и тут же все они мобилизуются в ударную волну. Полицейские в ответ собираются перед воротами, как железная стружка на магните, успевая это сделать в последнюю долю секунды. Постояв так немного, обе стороны возвращаются на исходные позиции с видом заправских сумоистов. Довольный неаполитанец, мой знакомый А. С., со знанием дела говорит: «Разминка! Потеря подачи».

В третий раз всё происходит строго наоборот: фокусники успевают раньше и натыкаются на массивную железную дверь, сделанную во времена Барбароссы. Тогда они принимаются колотить в эту дверь. Кулаками, а потом и дубовым столом, на котором только что показывали, как по всем правилам распилить домашнего хомяка в банке из-под «Джека Дэниелса». Полицейские уравновешивают их действия угрожающим гулом. Уже практически в партере стоят. Готовы драться.

«Диалог, — важно говорит неаполитанец А. С. и выжидательно смотрит на окно палаццо. — Главное — это диалог! Без диалога ничего не получится».

Но диалога не происходит. В окне на втором этаже отодвигается занавеска, и оттуда показывают средний палец. Это действует как ушат воды. Фокусники возмущаются так, что им уже не до решительных действий.

Все расходятся. Полицейские хлопают друг друга по плечу и достают из рюкзаков «Фанту».

Если приглядеться, то в небольшой толпе фокусников уже разминают плечи, как перед дракой. Еще фокусники недовольно орут и ругаются в сторону окна со средним пальцем. Полицейские тоже смотрят туда неодобрительно. Иногда посматривают на висящие рядом городские часы. Прелюдия затянулась.

Третье действие. Опять звучит резкий свист, но, упреждая неминуемый прорыв к воротам, на балкон вдруг выходит хмурый дед с видом заправского бонзы — худой, в песочном костюме. Внизу уже расправляют и протягивают ему лозунг, набитый кровавой краской через трафарет, — на, вешай. Дед топает ногой. «Вешай!» — кричат ему хором сто человек и показывают полиэтиленовый пакет с остатками краски. А потом уже краска летит ему в лицо. Но дед приседает и ловко скрывается за занавеской.

«Спуститься ему надо, — подытоживает происходящее неаполитанец А. С. — Главное, чтобы не сдрейфил. Этот какой то странный. Вдруг сдрейфит!»

Четвертое действие. К нерешительному деду присоединяется еще один, уже более решительный песочный бонза. В руках у него переносная лестница. Первый дед делает неприличный жест обеими руками и скрывается вместе со вторым бонзой за гардиной — дескать, сейчас приду. После чего действительно выходит на улицу и вешает лозунг. Без посторонней помощи. Второй песочный бонза закуривает сигарету, глядя на первого весьма одобрительно. А дед кряхтит с лесенкой, балансируя на ней, всё как полагается.

Наконец лозунг висит над палаццо Марино. Люди вокруг одобрительно смеются и постепенно расходятся.

Некоторые продолжают препираться с полицейскими, правда, те уже без шлемов с дубинками. «Вы собираетесь оставить мотоцикл в неположенном месте?» — «Я собираюсь оставить мотоцикл в неположенном месте?» — «Да, вы уже поставили мотоцикл в неположенном месте. Ваше время истекло». И так далее — еще на полчаса. А спустя час все окончательно разойдутся.

Театр Ла Скала напротив еще только объявляет антракт. А здесь уже всё закончилось.

«Митинг наполовину стихийный, наполовину нет», — объясняет А. С. Никому и в голову не придет регистрировать свое желание высказаться. Но и прятаться, как курящий пятиклассник, под фонарем здесь тоже не будет никто. Обо всем лучше рассказывать заранее, посредством газет с интернетом — хотя бы для того, чтобы больше народу пришло, в том числе и обычных туристов с фотоаппаратами. Фотографировать и вести хронику не возбраняется никому. В новостях на следующий день появится миллион комментариев безо всякого намека на троллинг.

Это, как я уже говорил, северный подход. Трезвый, солидный, основательный. Но чем южнее, тем, как водится, сказочнее, былиннее, красочнее. В общем, южнее.

Вот, например, Тулуза, буйный студенческий город. Для Франции это гиперактивный непредсказуемый юг.

Большая часть студентов здесь крайне политизированные анархисты. Все остальные тоже анархисты, но уже стихийные.

Говорят, однажды он взорвется, как бочка с квасом. Пожелтее желтых жилетов покажется кое-кому.

Какие тут могут быть различия с северным менталитетом?

Главное — если в степенном Милане большинству протестующих лет тридцать-сорок, то здесь уже большая часть явно до тридцати. Половина из них с собаками. Некоторые со школьным портфелем. Рано сформировавшихся подростков тоже хватает.

Поскольку город Тулуза считается на редкость благополучным в социальном смысле, чаще всего методом протеста просто вызволяют кого-то из друзей, попавших в неприятную ситуацию. Мыслят, что называется, не глобально, а локально. Лозунг «Свободу Лелику» виден даже на поездах, отходящих с вокзала Маренго.

Ощущение опасности на улице определенно есть. Кофе на улице уже не продают, а прячут в тележки и уезжают подальше. Зато анархисты раздают кофе в термосах уже куда лучший, упреждая события словами: «Идите дальше, там интересно будет». Идешь дальше, даже если ты бесполезный с точки зрения протеста турист.

Самое интересное, конечно, будет происходить на главной площади.

Там уже активно перетасовываются две компании — полицейские и анархисты. И те и другие заняты важным делом — выбирают главного для переговоров. Нужны Пересвет и Челубей, в общем.

Наконец выбрали. При этом Пересвет — девушка. А Челубей из полицейских похож на Гарри Поттера, у которого запотели очки от смущения.

— Ты свинья! — кричит Пересвет и изо всех сил бьет себя кулаком в грудь.

— Ладно-ладно! — смущаясь, говорит «свинья». — Посмотрим, чем дело обернется.

Но дело оборачивается так, что спустя некоторое время уже вся площадь кричит Челубею: «Свинья! Ты свинья!»

Кричат даже туристы.

— Ладно!

Под напором толпы полицейские демонстративно плюют и в немой досаде уходят.

Результат предсказуемый: опять висит лозунг на дверях мэрии. Из окон шлют воздушные поцелуи. Дедушка просит гранату в окно, но не получает. В общем, результат такой же, как и в Милане.

Здорово, что в таких полустихийных митингах всё происходит по-честному. Это не шахматы даже, а шашки — всё уравновешено один к одному. Щиты и шлемы — рогатками и тараном. Право полицейского на выстрел — правом протестующего на присутствие журналистов с фотиками. Пресловутые камеры распознавания лиц — черными масками с прорезями. Уравновешено всё, даже если со стороны кажется, что не уравновешено.

Оттого заранее ясен исход: диалог с властью в обмен на не пострадавший в ходе предполагаемых беспорядков город. Страдают от этого разве что продавцы кофе, которым приходится сворачиваться в такой прекрасный субботний день.

Но и маркетинговый ход «последняя чашечка кофе перед концом света» тоже работает. В общем, схема постоянно отрабатывается и шлифуется.

Первое и самое часто соблюдаемое правило протеста в Евросоюзе — обязательный вызов власти на диалог. Бросать бутылки в океан — ситуация в целом приемлемая, но далеко не самая функциональная. Нужно выйти с блокнотиком и поговорить. Они и сами этого просят. Работа на результат, одним словом. Если не будет обозначена серия компромиссов, во второй раз выступить уже гораздо ударнее, с переворачиванием машин. По принципу «сами напросились». По-другому здесь не умеют.

Разумеется, самое обидное, с чем можно столкнуться в такой ситуации, — это когда на тебя подчеркнуто не обращают внимания. В этом случае будут жечь машины и бить стекла в супермаркетах. Но такое сейчас редко кому в голову придет, происходит это чаще по недостатку опыта. В первые месяцы после смены парламента, например. Когда-то давно, в промежутке между Первой и Второй мировой, подчеркнуто не уделять протестам внимание считалось нормальным по всей Европе. Сейчас это со вкусом практикуется в тоталитарных странах.

Что до немотивированных конфликтов, то видавшие виды старики здесь говорят, что так и должно быть на ранней стадии демократии. Синдикалист А. С., например, уже трижды дед. Он начинал бузить сразу же после того, как расстреляли дуче, примерно как Джанни Родари. У него шрам между глаз и ожог через шею от уха до уха. Сейчас он на пенсии.

«Когда дедушка бросает гранату в окно, это его выбор», — поддерживает со мной диалог старый итальянский синдикалист.

Но метод с прямым насилием он признает нецивилизованным. Хотя нельзя исключать, что именно с этого-то и следует начинать — с того, что кидаешь гранаты куда ни попадя. И постепенно добиваешься того, что эту гранату в окно начинают просить прямо из окон парламента, обозначив для этого какой-нибудь «день бросания гранат», например, чтобы получить ее в ожидаемый момент вместо неожиданного. Так что, может быть, дедушка, бросающий гранату в окно по первому делу, и прав. Он обращает на себя внимание. Потому что если ему и всё равно, то всем остальным вряд ли.

Что еще можно сказать насчет вызова власти на диалог?

Чисто культурологически это карнавал. Полицейские надевают маску свиньи, представитель парламента — Скарамуша, протестующие — какую понравится. По сценарию, заложенному генетически, на уровне карнавальной культуры свинья должна проиграть. И с чем большими сложностями это сопряжено, чем на большие ухищрения приходится идти ради того, чтобы свинья проиграла, тем лучше. Свинья проигрывает всегда. Такие уж правила европейской карнавальной культуры.

Выводы из этого можно сделать совершенно разные. Можно не удержаться от того, чтобы свести всё это к шоу как таковому, к безобидной карнавальной культуре, к городскому празднику. Но ведь когда бьют в стену мэрии тараном, это уже далеко не то шоу, в котором возможен антракт. Предполагается, что бить тараном будут до последнего.

И когда спесивый дед из мэрии храбро выходит к толпе, это по крайней мере знак того, что он не просто так занимает пост главаря этой шайки — с ним можно сотрудничать обычному человеку.

Предсказуемый вопрос: на чьей же стороне полиция на самом деле? Над этим ломают головы и те, у кого «свиньи» убили отца во времена Пражской весны, и те, у кого работает полицейским бабушка. Лично я склонен считать, что последнее время чаще всего они на нашей стороне. Ну, в смысле, на левой, цветной и так далее.

Понятно, что глупо считать, что хороший полицейский в действительности окажется на вашей стороне и поможет вам придушить нехороших парней, кем бы они ни были.

Понятно, что они здесь ради того, чтобы гасить конфликты в зародыше.

Вспоминаю один берлинский эпизод,

На Фридрихштрассе выходит немногочисленная демонстрация правых — из тех, кого рисуют в виде пожирателей детей. Но при этом в руках у них лозунги «Тоталитаризм», «Институт семьи», «Немецкая женщина».

Полицейский руководит течением толпы, проходящей мимо Чекпойнт-Чарли. На лице его отвращение.

— Вам туда! — говорит он девочке на скейтборде.

И показывает ей на защищенный пластиковым заборчиком окружной переход.

— А вам туда! — указывает он мне далеко в сторону Потсдамской площади. И даже не пытается объяснять.

Я строю недоумевающее лицо:

— Это еще почему?

— Потому что я так сказал, — сурово заканчивает разговор полицейский.

Шкала суровости на его лице превышала суровость работника универсама, столкнувшегося с кражей. Я мог бы сбить ему с головы фуражку, и суровость осталась бы той же самой. Не люблю, когда со мной так говорят. Особенно с таким видом.

Пока шел до Потсдамер-платц, я всё сердился, пыхтел и гневался. А дойдя, решил посмотреть на ситуацию со стороны. И, взглянув со стороны, наконец понял: мы все, включая ребенка, были в замечательных антитоталитарных футболках «Солидарность». Жена простирнула их перед выходом и заставила надеть, чтобы поскорее досохло.

Если бы мы, представители гордого института семьи, профланировали бы сквозь демонстрацию в антитоталитарных футболках, это могло бы привести к немотивированным конфликтам!

А на развитой стадии городского протеста, перерастающего в диалог, все конфликты обязаны быть четко и грамотно мотивированными. Это именно та ситуация, когда один дедушка кидает гранату в окно, а второй ее просит и ловит.

Присоединиться к клубу