Между эллинистической трагедией и иудейской драмой. Зачем изучать забытую античную пьесу «Исход» Езекииля-трагика сегодня?

Впервые слышите? Не удивительно, ведь об этом авторе почти ничего не известно, а его пьеса, хотя и является единственно сохранившимся примером трагедии одновременно эллинистической и иудейской, до сих пор не имеет качественного русского комментированного перевода. Стать автором такого издания можете вы, для этого достаточно присоединиться к работе нового открытого и бесплатного семинара под руководством Нины Владимировны Брагинской и Анны Ильиничны Шмаиной-Великановой «CIRCA ANNUM DOMINI: словесность на рубеже эр» в Лаборатории ненужных вещей, но прежде — подробнее расскажем о Езекииле и его парадоксальной трагедии.

За автором, о котором пойдет речь, закрепилось имя Езекииль-трагик, для того, чтобы отличать его от Иезекииля пророка. В русскоязычной литературе, которой, надо сказать, немного, встречается написание «Иезекииль», однако кажется более удачным разделить написание имён. Евсевий Кесарийский в девятой книге «Евангельского Приуготовления» (9.28.1–9.29.16) упоминает трагика именно как Езекииля: «ὁ τῶν τραγῳδιῶν ποιητής». Кроме того, свидетельство об этом авторе сохранилось у Климента Александрийского в «Строматах» (Strom I. 23.155–156), где он тоже назван «Езекииль, автор иудейских трагедий» («ὁ Ἐζεκίηλος ὁ τῶν Ἰουδαϊκῶν τραγῳδιῶν ποιητὴς»).

О самом авторе неизвестно практически ничего, и в ответ на многие вопросы мы можем только выдвинуть гипотезы.

Его сочинение, дошедшее до нас, называется «Исход» («Ἐξαγωγή», «Exagoge») и представляет собой пьесу об исходе Моисея из Египта, написанную на греческом языке.

Климент сохранил совсем небольшой фрагмент трагедии, а через Евсевия, который в свою очередь использовал фрагменты из сочинения «Περὶ ᾽Ιουδαίων» Александра Полигистора из Милета, дошло в общей сложности 269 строк. Предполагают, что это около четверти всего произведения. Размер фрагментов колеблется от 1 строки до 49. Трудность заключается в том, как провести подсчет фрагментов в тех случаях, когда текст, кажущийся связным, разбит репликой комментатора. В таких местах мы не можем быть уверены в целостности текста даже при изъятии этих реплик.

Кроме чисто формального деления на фрагменты, мы можем поделить произведение и по сюжетному принципу, то есть объединить фрагменты в группы, связанные единым сюжетом. В таком случае эпизодов у нас получится 7. Первый эпизод — это пролог, где Моисей рассказывает свою историю от происхождения до момента своего странствия после убийства им египтянина. Затем следуют короткие фрагменты, связанные с Сепфорой, будущей женой Моисея. Третий эпизод объединяет фрагменты на тему чудесного сна Моисея и его толкования его тестем Рагуилом.

Четвертый эпизод — самый большой. В него входят фрагменты, рассказывающие о беседе Моисея с Богом через горящий куст.

Сюда можно отнести целых семь фрагментов. Шестой эпизод — это преследование египтянами убегающих иудеев и гибель египетского войска в сошедшихся волнах моря. И последний — седьмой эпизод — описание оазиса в Елиме.

Проблема датировки

Датировать «Исход» трудно. Можно быть уверенными, что сочинение появилось уже после создания перевода еврейской Библии на греческий язык. Другой границей становится время жизни Александра Полигистора, заимствовавшего цитаты из Езекииля, то есть I век до н.э. Таким образом, сочинение Езекииля датируется примерно II в. до н.э., хотя более точные, но не подтвержденные датировки, также предлагались. Местом создания, вероятнее всего, была Александрия.

Сочинение Езекииля-трагика вызывает множество вопросов. Находящееся на пересечении нескольких литературных традиций, оно кажется нам уникальным, однако эта очевидная уникальность как раз и взывает к объяснению. Существовали ли другие произведения подобного характера? Насколько они были распространены? По сути, перед нами единственный сохранившийся образец эллинистической трагедии, о которой мы практически ничего не знаем. В то же время для еврейской культуры, которая не знала театра, это удивительный образец театрального жанра.

Поэтому один из вопросов — это возможность театральной постановки «Exagoge», то есть реального воплощения этого произведения на сцене. Изучая с этой точки зрения сочинение Езекииля, мы сталкиваемся с целым набором проблем. В первую очередь это вопрос об эллинистическом театре в целом, о котором известно мало, так что драма «Exagoge», при всей ее фрагментарности, оказывается, тем не менее, важным источником. Кроме того, мы очевидным образом должны учитывать, что перед нами не «чистый» пример греческой пост-классической трагедии, а произведение со смешанной «родословной», соотнесенное и с жанрами иудейской литературы. Воспринятый как образец иудейской трагедии, текст предстает уже в другом свете.

Кроме того, возникают вопросы и об условиях существовании именно этого произведения: для какой преимущественно аудитории и по какому случаю оно было сочинено?

Имело ли оно предшественников и современников в том же жанре?

Бóльшую часть нашей информации мы можем получить только из самого произведения. За его пределами остается немного: это небольшие комментарии Евсевия, которыми он вводит тот или иной отрывок текста, однако, они больше относятся к сюжету фрагментов и в основном дублируют их по содержанию.

Сохранившиеся фрагменты «Exagoge» не дают однозначных ответов на все эти вопросы и даже на вопрос о месте создания или религиозной принадлежности автора. Но можно догадываться о том, какие книги могли стоять рядом.

Езекииль как «худший поэт Александрии»

Несмотря на свою не очень большую известность, Езекииль-трагик все же удостоился ряда посвященных ему научных работ. Если проанализировать библиографический список, становится видно, какие темы в большей степени привлекали исследователей, а что осталось почти без внимания. Так, например, периодически возникали сомнения в целостности пьесы или в том, что известные фрагменты принадлежат разным произведениям.

Ученые реконструируют и драматическую структуру пьесы, и цель ее создания, и биографию автора. Анализируя содержание всей трагедии или отдельных эпизодов, соотносят его с греческой трагедией или библейской и околобиблейской литературой; изучают значения отдельных слов и фразеологию. Центром исследования становились и метрические особенности трагедии. Таким образом, фрагментарность не стала препятствием для формулировки целого ряда как гипотез, так и выводов.

Однако, мы почти нигде не встретим анализа произведения с художественной стороны. Отмечая уникальность «Exagoge» в роли эллинистической трагедии или иудейской драмы, проблему художественности исследователи в основном обходят молчанием. На более ранних этапах критики были стеснены меньше и молчанием не ограничивались.

В предисловии к английскому комментированному изданию текста Говард Джекобсон приводит примеры откровенно пренебрежительных характеристик, среди которых, например, встречается и такая: «Александрия произвела много плохих поэтов. Один из худших — Езекииль».

С этим утверждением нельзя согласиться. С одной стороны, в тексте есть и интересные образы, и словесная игра. Так, например, в последнем из сохранившихся эпизодов посланный на разведку мальчик сообщает о встрече с чудесной птицей, в которой исследователи текста угадывают феникса. Подробно и ярко описанное необычайное существо нигде прямо не названо, однако его появление предваряется упоминанием финиковой пальмы («φοῖνιξ»), что на греческом языке омонимично фениксу и становится подсказкой читателю. С другой стороны, сильной стороной Езекииля является не совокупность художественных средств, а в большей степени то, как он выбрал свой материал и как организовал его.

«Исход» как мультикультурная пьеса

Итак, во II в. до н.э. в Александрии этот автор, составляя текст для сцены, оказался перед проблемой смешанной аудитории и соответственно проблемой выбора тематики для своего сочинения. Сюжет, который он выбрал, как нам кажется, уже говорит о понимании Езекиилем того, какие сюжеты подходят для драмы, а, может быть, и для сцены.

В то же время, ставя на египетской сцене греческую трагедию и беря за основу сюжета библейскую Книгу Исхода, автор не замахивается на название части Пятикнижия, но меняет «Ἔξοδος» («Исход») на «Ἐξαγωγή» («Выведение»). Приспосабливая библейский материал для новой формы, автор преобразовал его в нескольких направлениях, в частности обогатил сюжет об Исходе элементами трагедии.

Невозможность описания персонажей и действий со стороны заставляет автора переносить эти сведения в реплики героев. Моисей сам открывает действие, рассказывая об обстоятельствах своего рождения и предшествующих событиях, что образует классический Пролог; подробности о гибели египетского войска сообщает вестник и др.

Кроме таких неизбежных изменений, касающихся внешнего оформления действия, а не самого сюжета, в трагедию об Исходе проникают и элементы необязательные, казалось бы, для истории Моисея, но привязанные к классической трагедии и пришедшие вместе с ней. Так, например, Книга Исхода рассказывает о бегстве Моисея в Мадиамскую землю, где, защитив дочерей Рагуила, он затем женится на Сепфоре, одной из них (Исх. 2:15–21).

Библейское повествование нейтрально, Езекииль же, как мы можем предположить по сохранившемуся фрагменту, разворачивает этот эпизод в нечто более похожее на трагедийный конфликт.

Реплики из беседы Сепфоры и некоего человека по имени Хум буквально в нескольких словах, строки 66–67, обрисовывают и принуждение со стороны отца выходить замуж за чужеземца и нежелание подчиниться, а таинственный небиблейский Хум, вероятно, может претендовать на роль влюбленного или даже прежнего жениха Сепфоры.

В сцене преследования евреев и гибели египтян, когда Чермное море, расступившись, сходится вновь, описание египетского войска строится в соответствии с шаблонами классических трагедий, вплоть до некоторых словесных совпадений и деталей.

Часть эпизодов библейского повествования оказались сокращены или сжаты, отчасти опять же ради приспособления действия для сцены, но отчасти и по другим соображениям: сложная, многонациональная и многоконфессиональная аудитория требовала осторожного обращения, и трагик был вынужден избегать «острых углов».

Так, например, в истории о мальчике, положенном в корзину и брошенном в реку, заметны явные следы редакторской работы, нацеленной на представление матери Моисея в более достойном виде. Книга Исхода сообщает, что мать Моисея «не могши долее скрывать его, взяла корзинку из тростника и осмолила ее асфальтом и смолою и, положив в нее младенца, поставила в тростнике у берега реки» (Исх. 2:3).

Езекииль полностью опускает эпизод с корзиной, зато добавляет элемент с украшением ребенка. Мать, которая не может уже скрыть ребенка, украшает его и кладет на траву на лугу у берега (Exagoge 16–17). В библейском описании сестра наблюдает за ребенком издалека («μακρόθεν»), а у Езекииля приближается («πέλας»).

Езекииль систематизирует, перекомпоновывает материал, организует его более удобно для своих целей. Иногда его логика очевидна. Например, в Книге Исхода в рассказе о детстве Моисея мы читаем, как его находит дочь фараона, из жалости принимает к себе, отдает «кормилице», а затем по прошествии нескольких лет, когда он вырастает, нарекает его именем Моисей (Исх. 2:10). Езекииль распределяет события в более логичной последовательности.

Найдя на берегу ребенка и договорившись с кормилицей, дочь фараона сразу нарекает его, а не ждет взросления ребенка (Exagoge 28–31). В других же случаях, последовательность событий меняется Езекиилем по менее понятным для нас причинам. Так, в эпизоде с египетскими казнями мы видим иной порядок бедствий по сравнению с библейским. Сохраняя некоторые их них на своем месте, Езекииль переставляет последовательность других, следуя некой иной логике, не совсем ясной для нас.

Следуя Книге Исхода, Езекииль-трагик в нескольких местах явно отступает от нее, давая место совершенно новым эпизодам. Кроме упомянутого уже эпизода с фениксом, мы находим и отсутствующий в Книге Исхода эпизод со сном Моисея и его толкованием Рагуилом.

Моисей видит во сне трон, достающий до неба, и сидящего на нем некого мужа, который затем отдает Моисею свой скипетр и диадему и пускает его на свое место.

Сложная образность этого фрагмента явно отличает его от преобладающего стиля драмы.

Если сравнить с классической трагедией, то, как известно, в греческом театре сюжет, показанный зрителям на сцене, в основном был им знаком. Представление включалось в религиозный праздник, давало возможность зрителям принять участие в священнодействии и пережить еще раз известный миф, в то время как новизна сюжета, неожиданные повороты — были присущи скорее более свободной комедии, а не трагедии.

Постепенно и в трагедию стали проникать нестандартные трактовки мифов, особенно у Еврипида. Греческая публика, возможно, незнакомая с библейским сюжетом, но к эллинистическому времени уже готовая смотреть трагедию на любые темы, могла следить за развитием событий, не зная, чем они кончатся, то есть воспринимать драму Езекииля в ранней традиции эллинистической драмы.

Более того, сюжет, показанный на сцене, содержал элементы в некоторой степени знакомые греческому зрителю: утрата и подбрасывание младенца, принятие его на воспитание другой семьей, узнавание своего истинного происхождения, убийство, бегство — эти мотивы, ставшие позже характерными для античного романа, попадали и на сцену, однако не в драме, а скорее в новой комедии. Мы можем вообразить, что в этом случае греческая публика, придя на постановку драмы Езекииля, органично, знакомилась с иудейской культурой, словно в окружении уже привычных мотивов.

Дабы усилить этот эффект, автор, вероятно, и добавил упомянутый выше эпизод с бывшим женихом Сепфоры. Этот сюжет, если мы правильно его реконструируем, мог отсылать к сюжету о Данаидах, который подходил бы здесь очень удачно, ведь Моисей, как и преследователи дочерей Даная, прибыл из Египта и был приемышем египетской принцессы.

Вместе с этим, мы можем вообразить, что иудейская аудитория получала пересказ библейской Книги Исхода в новом сценическом оформлении. Грекоязычные евреи Египта были при этом ближе к тем древним грекам классической поры, которые заново переживали события хорошо им известного традиционного сюжета.

Вероятнее всего александрийская аудитория, не ограничивалась этими двумя категориями. Как нам кажется, в сочинении Езекииля можно уловить обращенность и к третьей стороне — египетскому зрителю. Выбранный библейский сюжет разворачивался в Египте, а его героями были: Моисей, предстающий как египтянин, фараон, дочь фараона, египетское войско.

Однако приспособление данного сюжета для этой аудитории было, безусловно, особенно трудным. Фараон, согласно сюжету, ведет себя жестоко, а египетское войско должно погибнуть. Эти сцены едва ли могли вызвать восторг египетских зрителей. И мы видим в «Exagoge» некоторые попытки смягчения конфликта. Египтяне обрисованы не слишком жестокими.

Сцена с переходом через Красное море дана в рассказе египетского вестника, который завершает его практически смирением египтян, уверовавших в «Руку Всевышнего» и его силу.

Наиболее яркий пример введения египетских мотивов, это включение в один из эпизодов феникса, который, разумеется, отсутствовал в библейской книге. К сожалению, это последний из сохранившихся эпизодов, и дальнейшая разработка мотива феникса осталась нам не известной.

Таким образом, трагедия Езекииля раскрывается по-разному в зависимости от того, с точки зрения какой аудитории мы на нее смотрим.

Трагедия без трагического

Еще одной важной чертой, является изменение самой категории трагического. Комментаторы указывают на Езекииля именно как на «автора трагедий», однако перед нами явно уже иное понимание сути этого жанра. Тот прежний трагический конфликт, ἁμαρτία, ошибка героя, за которую он несет расплату, трагическая вина, вина самого героя, или вина его предков, тяготеющая над поколениями потомков, здесь отсутствует.

Прежнее понимание жанра трагедии уступает место описанию перипетий героев, в результате которых достигается счастливый конец, а враги повержены. Однако это не должно напоминать комедию: в данной истории ничего комического нет, сюжет остается связан с сакральными темами, как в древней трагедии. Французский издатель Езекииля Пьерлуиджи Ланфранки, обозначив этот жанр как «трагедию без трагического», видит в данном сочинении раннего предшественника христианских средневековых драм и характеризует пьесу как «библейскую»» или «мидрашистскую драму».

Существуют комментированные издания Езекииля на английском и французском языках, но на русском языке такой книги пока не существует. Семинар «CIRCA ANNUM DOMINI: словесность на рубеже эр» в Лаборатории ненужных вещей планирует сделать шаг в этом направлении и приглашает к сотрудничеству филологов, историков, лингвистов и всех, кому интересно сравнительное изучение поздней античной, иудео-эллинистической и раннехристианской словесности.

---

Рекомендуемая литература:

1. Jacobson H. The Exagoge of Ezekiel. Cambridge University Press. Cambridge. 1983.
2. Jacobson H. Ezekiel’s Exagoge, One Play of Four? // Greek, Roman, and Byzantine Studies 43/4 (2002–2003). P. 391–396.
3. Lanfranchi P. L’Exagoge d’Ezchiel le Tragique. Introduction, texte, traduction et commentaire. Brill, 2006.
4. van der Horst P. W. Moses’ Throne Vision in Ezekiel the Dramatist // Essays on the Jewish World of Early Christianity. 1990. P. 63–71.
5. Holladay C.R. 1989:Fragments from Hellenistic Jewish Authors. Vol. 2: Poets: the Epic Poets Theodotus and Philo and Ezekiel the Tragedian. Scholars Press, Atlanta (Georgia).
6. Jacobson H. 1981: Two studies on Ezekiel the Tragedian. Greek, Roman, and Byzantine Studies 22, 167–178.
7. Kleczar A. The Exagoge of Ezekiel: Analysis of the Dramatical Structure of the Play // Eos 87 (2000). P. 113–118.
8. Snell B. Die Jamben in Ezechiels Moses-Drama // Glotta 46 (1966). P. 25–32.
9. Михайлова (Смирнова), Т.А. 2014: «Exagoge» Иезекииля-трагика и Книга Исхода. Индоевропейское языкознание и классическая филология-XVIII (Чтения памяти И.М. Тронского). Материалы международной конференции. СПб., 646–656.

Присоединиться к клубу