Как дешево съездить в Гамбург

Автор Фил Волокитин

писатель, музыкант

Все впечатления — собственный опыт, который может существенно отличаться от вашего. Цитаты приведены по повести «Ана Ананас и ее криминальное прошлое», которую можно скачать бесплатно.

Дождь

Гамбург болезненно отличается от удобных городов Германии. Противоестественность в том, что город любит усложнять жизнь, а жители естественно к этому приспосабливаются. Трудности начинаются с климата. Включите немецкое телевидение через пиратский браузер. Гамбургские ведущие «Норддойче Рундфунк» стоят под зонтами мокрые, как тюлени. Даже в фоновом режиме будет слышно, как вода льется с крыш непрерывным потоком. В каком бы месяце вы ни включили новости, небо будет затянуто грозовым капюшоном.

На набережных будут сидеть северяне с непроницаемыми лицами моряков и есть рыбные палочки. Палочки эти, кстати, такая же дрянь, как и в русском «Дикси». За хорошей рыбой надо идти на Фишмаркт, а он работает с пяти до девяти утра — вопрос принципиальный.

Суровая принципиальность совершенно не упрощает жизнь рядового горожанина, и горожане систематически восклицают, что с точки зрения комфорта Гамбург — жестокий город.

Мои фотографии Гамбурга из 1990 года лишь подтверждают: дождь в этом городе никогда не заканчивался. Он сопровождает каждую фотографию столь навязчиво, что кажется, будто на них нассал кот — размытые пятна, или в качестве компромисса нассал рядом — повсюду брызги и брызги.

Взгляд из девяностых

Впервые я увидел Гамбург после Нижней Саксонии, приехав сюда из города Биспингена с мамой, которая тоже оказалась в Гамбурге впервые. В Биспингене очень комфортно. Одна кирха, одна дубовая роща, одно кладбище, легкий атмосферный столб и никаких индустриальных излишеств. На этом контрасте Гамбург запомнился огромным количеством темных, давящих подземных переходов и подворотен (интересно, куда они делись теперь), а также комиксом «Невероятный Халк», который, в оппозицию воспитательным ограничениям мамы, купила мне ее подруга фрау Соколова. В те времена пространство книжных было забито штабелями комиксов «Марвел», а в сувенирных ларьках никаких сувениров не было — вместо них продавались фигурки по мотивам «Охотников за привидениями» и — внимание! — забытого теперь «Хи-Мена и властелинов Вселенной».

Шел всё тот же едкий бесконечный дождь. В те времена еду на каждом углу не продавали. На вокзале кормили чечевицей — «линзензуппе», а также сосиской, которую теперь не найти. Она была ни нарезанной, ни белой, как делают теперь, а длинной, коричневой, как охотничья, и при этом вкусной. Репербан тогда казался угрюмым, а удобно спланированного пространства вокруг театра «Талия», поди, еще не было. Единственное развлечение — дойти до ратуши, посмотреть на воду. А потом, купив зонт, направиться к фрау Соколовой домой. У нее была простая, забитая прочитанными газетами однушка с туалетом, поразившим меня сходством с коммунальным петербургским: туалет тек, а для спуска предназначалась цепочка с фаянсовой бомбошкой.

Не верю, что так было везде, но большинство знакомых это подтверждают. По крайней мере, в девяностых у всех туалет тоже тек.

Теперь сюда удобнее всего приезжать через Берлин. Каждые полчаса отходит автобус за десятку. Это дешевле, чем брать железнодорожный билет на две земли. Зеленые автобусы с телевизором и розетками usb домчат до Гамбурга часа за два. Добраться от автовокзала в центр Гамбурга удобно — это вам не Берлин с не связанной с центром оторвановкой под названием ЦОБ (ZOB).

От автовокзала до вокзала железнодорожного всего пять минут ходу (напомню, что историческая часть города в Германии всегда начинается от железнодорожного вокзала).

Папа повертел головой, втянул носом воздух и страшно обрадовался.— Вот где простор! — сказал он. — Вот где галактика!
— Это взлетная полоса, — сказали ему пилоты.
— Всё равно, — заупрямился папа. — Это просторный простор. И еще эти башенки на горизонте!

Однако центр нового города ему не понравился.— Интересно, куда подевались все елочки? — недовольно спросил папа, не вынимая изо рта сигареты.

Действительно, ни одной елочки в центре города не было.

Альтштадт

За тридцать лет город похорошел, но не изменился. Он всё такой же странный, пасмурный и линеарный. На выходе из вокзала шапка падает, потому что фасадное лицо Гамбурга — это высокие здания. Небоскребов в историческом центре нет, но и без них чувствуется, что Гамбург тянется в высоту. Железная дорога называется здесь «хохбан» (Hochbahn) — вместо того, чтобы уйти под землю, она стоит на распорках, как аттракцион с паровозиками. Вначале думаешь, что Гамбург подвержен готическому настроению, но потом бездомные тебе въедливо объясняют, что это из-за завышенных цен на площадь (интересно, насколько они компетентны?). «Раньше ведь как было? — рассуждают они. — Нагородили деревянных ящиков с кирпичами и живи, а теперь тут, понимаешь ли, город…»

Городской планировке «без ящиков» уже больше двух сотен лет. Типовая для севера Германии фахверковая застройка в Гамбурге отсутствует. Фахверк — функциональный приземистый дом, удобно устроившийся на каменистой почве; c технической точки зрения это скелет, наполненный строительным мусором и глиной, без несущей стены по центру, стоечно-балочная конструкция, тип ящичного каркаса. Дешево, сердито. Когда-то на немецком севере было принято суеверно считать, что постройка без ящичного каркаса провалится или уйдет в каменистую почву по самую крышу. Но Гамбург и здесь навредничал.

Фахверка в центре Гамбурга не осталось потому, что он сгорел в знаменитом пожаре 1848-го. Перестраивать начали уже по-современному, без суеверий.

В текущих реалиях опять стало модно делать апокалиптический прогноз — и Гамбургу с удовольствием прочат дурное будущее.

— Смотри уж, в последний раз, — пускает меня курить на смотровую площадку Святого Михеля старая карга и глядит на часы. — Завтра Гамбург уйдет под землю.

Кажется странным, что четыре доминанты церквей: Катаринен, Михоэлис, Якоби и Николаи (с ударением на последний слог) — некогда были окружены уютными фахверковыми домиками. Теперь вокруг них ездят машины. Наверняка раньше было гораздо уютнее. Но мне всё равно нравится, как сейчас. Возможно, это единственный город, где я готов мириться с машинами.

Собственно, города здесь было вовсе не чуточку. С непривычки всё вокруг казалось большим. Всё кипело, жужжало, кусалось или старалось укусить. Людей вокруг было непривычно много. Между домами и церквями текла жизнь. Одну из церквей кто-то пытался небезуспешно сломать. Другую ободрали аж до самой кирпичной кладки.

От вокзала в центр

Улица, которая ведет с вокзала в центр города, называется Менкеберг — в честь губернатора Менке (ему впервые в истории был поставлен диагноз «строительная лихорадка»). Менкебергштрассе проложили в 1908 году, и с тех пор она считается самой атмосферной. Если бы не статус делового центра, был бы здесь и бордель, и зрелищные антиправительственные демонстрации. Дома на Менкебергштрассе одни из самых высоких. Они готовы спорить высотой с готическими шпилями. Но мешают плоские кровли. Тут их считают позором, особенно зимой, когда приходится тратить деньги на специально обученных людей, чтобы сбрасывать снег с крыши.

Ни в одном североевропейском городе, кроме Гамбурга, не бывает плоских крыш. Зимой плоские крыши просядут под снегом, как в фильме «Фонтан» Юрия Мамина.

В тени высоких домов Менкебергштрассе кажется узкой. В ней есть что-то от проулка. По центральным улицам хоть Берлина, хоть Любека может проехать, не дай бог, танк, а в Гамбурге он застрянет. И конечно же, Менкебергштрассе кривая. Кривые проулки, ведущие к ратуше, часто можно найти в маленьких городах, чаще всего в Европе, на севере. Даже в Выборге есть, помнится, что-то подобное — с бетонным медведем и алконавтами в синем исподнем. В таких проулках пьют, переодеваются в чистое, сверяются с расписанием. Менкебергштрассе же держит фасон; буржуазные кафе здесь на каждом шагу. Но одновременно это и территория городских крыс. Можете не сомневаться, для меня это очень удобный проулок.

Городские крысы на Менкебергштрассе

Могу перечислить главных уличных звезд этой улицы. Картина эта не меняется десятилетиями.

Итак, номер один, слева, сразу после светофора — тут лежат четыре живых куртки, иногда с торчащей ногой, под курткой лица коричневого цвета. Коричневеют в Гамбурге, как и в России, от некачественного алкоголя, содержащего диэтилфталат, или от того, что выглядит откровенным суррогатом (российская компания «Шилкин»).

Номер два, справа, как раз там, где дом с вечной вывеской «Пек и Клоппенбург», — пастор, выступающий против радикализации и национализма христианского общества в целом. Раз в три часа сменяют тощего пастора на толстенького, поэтому мимо него всегда интересно пройти — угадать, сколько натикало времени.

Номер три слева. Здесь стоит мим, постоянно теряющий шарики. Его и зовут Макс, Теряющий Шарики уже кучу лет.

Номер четыре, опять же по правой стороне — студент, пытающийся совладать с волынкой. Всем очень жалко студента, и денег у него больше всех. Хоть использование волынки на улицах в Германии и запрещено, но в Гамбурге царит свобода того же характера, что и в сквотах: именно поэтому следующим номером слева стоит араб и шипит тебе в затылок: «Хшшш хашишш».

Увидев нашу компанию, бариста захрипел что есть сил:

— Хашиш… хашиш…

— Он что, хочет продать нам гашиш? — удивилась Наталка.

— Нет, — объяснил Ходжа. — Здесь это не имеет смысла.

— Жаль, — протянула Альма, — я бы не отказалась…

— Хватит, — возмутилась мама. — В конце концов, здесь ребенок. Точнее, два. О каком гашише может идти речь?

С этими словами она утянула меня в заведение под названием «Клуб-мате». Там ее ждал тошнотворный чайный напиток c лицом колумбийского гангстера на этикетке.

— Послушай, Ана Ананас, может, помощь нужна? — прохрипел в магазине Миша Аугенбах. Мы стояли в одной очереди. Он заворачивал в пакет шесть бутылок алкозельцера. Лицо его было совсем уж несчастным. Еще хуже, чем у меня.

Вместо ответа я кивнула головой на витрину. Там Наталка что-то покупала у баристы на улице. Наверное, «хашиш». Ходжа, прислонившийся к витрине лицом, напоминал поросенка из забытого мультика. В общем, было кому помогать.

Гамбургский сити — гамбургский стиль

Гамбургский старый город, Альтштадт (или не по-туристическому — Митте) больше похож на Копенгаген или Глазго. Еще он напоминает пригородный бестусовочный Амстердам, который вдобавок случайно подстригли — растительности в городе почти нет. Есть здесь и свое, гамбургское, стильное. «Гамбургское» чувство стиля складывалось постепенно. Как и в случае с фахверком, никто уже и не помнит, как выглядели эти места в былые времена.

Может быть интересно

Дадут ли зайцу пунш? Уличный музыкант Фил Волокитин — о своих скитаниях по рождественскому Нюрнбергу

Вот одно из характерных зданий — церковь Санкт-Якоби, известная в народе как «Карандаш». Самая острая, самая шпилястая, самая притягивающая взгляд и одновременно самая нелюдимая из всех четырех главных церквей Гамбурга, она кажется общественным зданием: вокруг нее кучкуются не забегаловки, а черные, как жуки, автомобили. Но это только на первый взгляд. Вечером под крышей играет орган, а по утрам дают красную кашу из замороженных ягод. Как и большинство архитектурных памятников, переживших американские бомбардировки, гамбургские церкви были разрушены, а потом восстановлены. Принято считать, что немецкие архитекторы невероятно богаты, но реставраторы здесь богаче вдвойне (я видел лишь одного, и он страшно стеснялся).

Реставраторами была выдвинута интересная точка зрения на градоустройство, к которой в других странах пока еще относятся с некоторым ужасом. Это действительно звучит цинично: пока в ратуше хранятся чертежи, рушить городские соборы можно до бесконечности.

Ратуша

Гамбургская ратуша — громоздкий параллелепипед, увенчанный башенкой. Увесистая громоздкость опять ломает стандарты. Но что поделаешь, если Гамбург горел, подвергался бомбардировкам, а, восстанавливаясь, попал под увлечение немецким Возрождением. Местные жители ратушу любят. Рассказывая о ней, житель Гамбурга обязательно приплетет политический подтекст — устные легенды связывают появление ратуши с мощнейшей стачкой. Что еще? Выпить под статуями епископов, конечно, не порок, но имейте в виду, что это почти единственное место в Германии, откуда выгоняют с бутылкой.

Рядом набережные. На них прогуливаются с пивом, вином и миниатюрным шампанским — даже когда идет дождь. Лично я в дождь предпочитаю торчать в пассаже «Карлштадт» и смотреть, как ловко толстый продавец из магазина «Нани Нани» управляется с лестницей и шваброй, умудряясь играючи надраить стекло без подтеков. В принципе та же гамбургская вода. Успокаивает, но не льется за шиворот.

Что впечатляет по-своему, так это почти полное отсутствие зелени в историческом центре. Прибавьте к этому регулярный дождь, граничащий по ночам с наводнением. Ночью, с бутылкой пива в руке, кажется, что гранит живой и изо всех мест полезут Медные всадники. Хотя, говорят, памятник Васко да Гаме и впрямь однажды пошел, но это было в каком-то романтическом сериале.

Вода

Главный архитектурный шедевр Гамбурга — вода. Мостов и воды в Гамбурге так много, что над Венецией принято посмеиваться, а от Петербурга недоумевать — какая там величавая стать при абсолютной антиутилитарности. Именно по той причине, по которой перестаешь уважать Петербург, начинаешь уважать Гамбург. По конструкции мосты здесь не красивые, а самые что ни на есть простые. Но запруда на Альстере и набережные всего лишь начало. Лучшие комбинации воды и города начинаются там, где гамбургский Сити заканчивается.

Всего мостов в Гамбурге две тысячи пятьсот. Это больше, чем в Амстердаме, Венеции и Лондоне вместе взятых.

Следуя указаниям из дьявольского завещания, Бармалеи положили Павловского в лодку. А потом превратили ее в погребальный костер. Из распахнутых дверей «Кавабунги» играла песня про русскую тройку, на которой надо в большой город въезжать. И еще про первую двойку в дневнике, с которой налегке шагать вовсе не весело. Огонь горел аж до самого неба. Под конец приехали пожарные и принялись со всеми ругаться. Чуть ли не до самого заката ругались. А на закате лодка с херром Павловским вдруг сама собой поплыла куда-то далеко-далеко. Пришлось потом конвоировать ее обратно вместе с буксиром.

Забегая вперед, скажу, что нормальной воды, где можно купаться, в Гамбурге нет. Хорошо хоть под ногами лежат камешки. Унести оттуда камешек на память у меня ни разу не получилось, и в конце концов, споткнувшись о водяную крысу, я упал и унес камешек у себя на зубах.

Лучшие места там, где кирпич (уже не Альтштадт)

Своеобразие архитектуры Гамбурга — дело исторического случая. После пресловутого пожара город приходилось придумывать заново. Гамбург методично сносили, в честь былых ганзейских привилегий заменяли барокко на утилитарный кирпич, целенаправленно копируя при этом голландцев. Частные дома заменялись пакгаузами, складами, зернохранилищами, арсеналами, ризницами и тому подобным. Забить под склады лучшую часть города было определенным делом чести: порт превыше всего.

Таким образом, около трети города представляет собой один большой склад, и еще одна десятая — порт, но, слава богу, это идет Гамбургу на пользу.

Здесь очень удобно сесть на корточки, упереться спиной в стенку и плевать на всех, покуривая сигарету. Кроме того, здесь достаточно шумно, чтобы скрыться в толпе. Вероятно, Гамбург — это тот самый город, с которого надо было начинать карьеру бездомного. Здесь нет залипания на городских шедеврах, которое приедается и начинает надоедать на вторую неделю. Опыт подсказывает, что нельзя прожить месяц по соседству с живыми картинами. А здесь хоть всю жизнь…

Репербан

Впервые я отправился на Репербан за ночной, а точнее утренней, водкой. Помню первое удивление от того, что Репербан — это далеко (пространственно с историческим центром он не связан). Исторического маршрута по дороге я не нашел и достопримечательностей не увидел. Можно сказать, по дороге не было видно ничего, кроме северного светло-коричневого кирпича с белой прослойкой. Идти пришлось параллельно шоссе. Я шел и морщился от звука каждой проезжающей мимо машины.

Указателей на Репербан не было. Направление определялось по пустым пивным банкам. Перед самым Репербаном банки становятся почти одинаковыми — желтыми, с названием «6.0». Это самое дешевое пиво. Уже за поворотом на Репербан все бутылки сдают. На обочине — нетронутая грибная поляна с боровиками.

Пускай указателя здесь нет и сейчас (нет и поляны), однако поворот на Репербан невозможно пропустить. Перед ним на проезжей части — жонглеры. Не лоснящиеся центровые артисты, а репербанская смурная шпана: боровики, поганки — и только совсем изредка попадаются профессиональные цирковые подосиновики в красных беретах. Они делают несколько отточенных движений, пока машина стоит на красном свете, и успевают собрать деньги до тех пор, пока не загорится зеленый.

Для заработка на автостраде Эммерих выбрал наименее зрелищный из всех своих трюков. Он жонглировал тремя обтянутыми изолентой палками. Жонлировал быстро, уверенно. Но те, кому довелось увидеть, как Эммерих обойными гвоздиками жонглирует, а потом начинает вдруг с кем-то теми же гвоздиками фехтовать, всегда спрашивали, почему он жонглирует на публике скучными палками. Эммерих объяснял это просто. С тремя палками у него оставалось больше времени на то, чтобы обойти все машины с полиэтиленовым мешком и собрать в него побольше денег. А аплодисменты непрофессионалов его не интересовали.

Каждое утро Эммерих занимал свое место у перекрестка, тощий, седоволосый, уверенный, будто и вправду на страже нашего Репербана стоял. Иногда он начинал изо всех сил драться палками сам с собой. А как только включали красный свет на проезжей части, он уверенно выходил к машинам. И если Траурный Эммерих не запутывался в свисающем клочьями драном шмотье, он на тридцать секунд становился полноправным хозяином автострады. Пусть на тридцать секунд, зато настолько полноправным, что, случайно споткнувшись о камешек, подметал асфальт, будто пол. Туристы видели его, едва только появлялись на Репербане. А когда уходили, Эммерих в шутку напоминал, что он тут на страже. И таким образом получал с каждого центов по двадцать.

И вот, собственно, Репербан, центральная часть района Санкт-Паули, занимающего территорию от порта до (вроде бы) западного городского вала. От посетителей Репербана слышишь порой нотку презрения, — дескать, некрасиво, незрелищно, не похоже на Христианию. Все рассчитывают увидеть здесь коммуну хиппи, но не учитывают существенную разницу в нравах: Репербан складывался не за год и не за десять. Он рос потихоньку сам по себе, а не из антисоциальных соображений. Кто здесь обитал в прежние времена? Портовые грузчики, персонал кабаре, регулярно работающие проститутки. Средний возраст проживающих — за сорок лет. Самое популярное заведение — двадцатичетырехчасовая поликлиника, работающая с сердечными приступами и неврозами. Какая уж тут Христиания? От Христиании здесь разве что колясочки, в которых принять возить детей, не слезая с велосипедов. Эта улица давно стала рассматриваться для жилья, а не для тусовок. Чаще всего видишь здесь беспечных мужиков, курящих под гамбургский кофе «Чибо», — ну и что? Подойдите к ним, прислушайтесь: это вовсе не пьяный угол, каким Репербан видится издалека.

Место не было похоже на чуточку города посреди леса, там, где мы прожили два года. Не было оно похоже и на водоворот машин на фоне одетой в гранит раскисшей речки, где я родилась.

От других улиц города Репербан отличался, как включенная лампочка отличается от перегоревшей. Вокруг было полным-полно светящихся вывесок, расплывчатых, как альбом с акварельными рисунками. Улица, составлявшая большую часть района, наполовину служила проезжей частью. Но столпотворения машин не наблюдалось. Светофор будто брал тебя под руку, приглашая проходить через дорогу. А машинам, наоборот, приказывал тормозить.

Чем дальше ты шел, тем больше казалось, что идешь по ковбойскому городу — с вывесками и распивочными на каждом углу. Люди были одеты в бороды и сапоги. Не только мужчины, но и женщины тоже. Кроме того, женщины носили кожаные шляпы. А еще кожаные трусы, надетые на голое тело. Поскольку на дворе стоял, между прочим, ноябрь, большая часть женщин одевалась в мохнатые пушистые разноцветные сапоги. Почти все вокруг громко смеялись. Все вокруг пили. Но злыми и пьяными вроде бы не были.

Кофе

Главная задача немецкой статистики — предупредить социальное расслоение горожан. Статистика ведется в том числе и по напиткам. С 2000 года известна тенденция, что кофе на Репербане пьют чаще, чем водку. Это довольно важный градиент на хронологической шкале. Старожилы давно разделили Репербан на тот, что был до появления кофе, и тот, что после. Здесь помнят те времена, когда кофейни были только китайскими, на кофе в банках красовался Пеле, а компания «Чибо» была мелким торговым агентом по продаже сигарет «Давидофф». Репербан тогда был маргинален, раз в год нет-нет да и появлялся серийный убийца, и водку пили гораздо чаще. По словам очевидцев, появление кофе в Санкт-Паули можно было сравнить с Олимпиадой в экономически отсталых странах. Предсказывали, что житель Репербана либо свихнется под красными фонарями, либо убежит навсегда. Но вопреки прогнозам, психика обитателей не пошатнулась. Кофе стал преобладать над остальными напитками. Компромисс заключается в том, что вылить туда двадцать граммов сорокаградусной жидкости не мешает никто.

Красные фонари

Ночная жизнь с красными фонарями жителей Санкт-Паули практически не касается. Они то и дело забывают о ней (как в анекдоте о тех, кто живет рядом с Ниагарским водопадом). Говорят, что проститутки тут единственное, что осталось без изменений. Могучие и несексуальные, они стоят без намека на неприкаянность, здороваются с по-хорошему безумными детьми, которым гипотетически нельзя здесь появляться, и ведут себя дружелюбно. Большинство из них входят в общество помощи туристам, задача которого — раздавать буклеты с достопримечательностями. Некоторые, так называемые «камелии», лубочные на вид, в розовых колготках под лаковой юбкой, владеют салонами эротического белья. Примерно треть имеет под колготками тревожную кнопку на тот случай, если под красными фонарями родится новый маньяк вроде печально известного Бруно Пупеки.

Davidwache

Пожалуй, самое удивительное, что можно увидеть на Репербане сейчас, — это полицейский участок «Давидова вахта» — здание из темного кирпича, нависшее над стоящими в двух шагах проститутками. Несмотря на грозную библейскую нотку, название «Вахта Давида» имеет отношение лишь к улице, названной в честь автора пособия по скрипичной игре Фредерика Давида, а полицейские всегда дружелюбны. Занимаются стражи порядка скучным делом — устанавливают личность, но отнюдь не во всех подворачивающихся случаях. Мою личность, скажем, решили не устанавливать. Я представлялся то Гулливером, то Робинзоном в зависимости от того, занимаюсь я своими делами в порту или нет.

Все же от полицейских здесь немало зависит. На литературном поприще Репербан прославил именно местный полицейский (не проститутка, не матрос и не представитель местной шпаны). Мемуаристика под названием «Моя „Давидова вахта“» — один из знаменитых немецких бестселлеров наряду с «Бесконечной историей» и «Белой масаи».

Лично я эту книгу люблю, но не могу долго читать, не смеясь; полицейского зовут Рыжий Лис, а самая расхожая цитата оттуда — «Если я останусь дома, то они придут и убьют меня там». Но других книг про полицейских «Давидовой вахты» нет, и выводы о Репербане часто делают именно по этой книге. Например, такой: «Вахта Давида» — это один из последних примеров легально работающего вытрезвителя в Европе. Мне очень хотелось увидеть Рыжего Лиса в момент непосредственной поимки преступников, но сколько я ни заглядывал на «Вахту», видел только непоседливых старух, напоминающих о главном признаком жизни на Репербане — взаимном уважении.

Бывшая полицейская стройно вышагивала с микрофоном в руке — точь-в-точь как оперная певица из прошлого. От микрофона вился тонкий проводок, который заканчивался в сумочке. Сумочка орала так, что «Вахта», расположенная строго напротив, не смогла бы переорать даже при помощи большого оповестительного репродуктора. Сумочка кляла «Вахту Давида» на чем свет стоит, упрекая в бездействии. По мнению сумочки, не следовало профессиональному полицейскому идти на поводу у трудных подростков. Когда Дульсинея Тобольская принялась биться лбом о жестяной таз, в котором официанты держат бутылки, капитан Озбей увел ее пропустить по стаканчику. После стаканчика Дульсинея уже не приходила в себя.

Порт

Если направиться от «Вахты» прямо вниз, можно увидеть, наконец, порт — второй по размеру в Европе после роттердамского (где прогуливаться не особенно интересно и даже небезопасно в силу отсутствия запрещающих знаков). В отличие от роттердамского порта, здесь часто гуляют. Перед спуском — витрины с корабликами, спасательными кругами и магазин с ассортиментом пива, достаточным, чтобы провести здесь всю свою жизнь. В магазине небольшой намек на очередь. Пить начинают уже на лестнице, причем с лихостью. Кофе здесь уже не годится, и водка тоже.

Коренной житель Санкт-Паули пьет на ветру пиво крепостью больше шести градусов, прямо из банки, и чувствует себя прекрасно. У меня это вызывает некоторое отторжение, и понятно, потому что мне подавай прямой бокал. Однако дело не в бокалах — никак не приноровиться к манере пить пиво на ветру в шортах. Это непривычно. Всё равно что спать в носках, только наоборот. Но приходится пить — в самых катастрофических случаях, прохожие доброжелательно рекомендуют замотаться шарфом, и сразу становится нормально.

Воба

Кафе на Репербане называют не «кафе», а «водка-бар».

Собственно, это и есть настоящий бар с водкой. Что, впрочем, не означает, что только водку там продают. Просто «водка» и «бар» было стандартным понятием для всех заведений на Репербане. Всё равно что какие-нибудь «Соки — воды» на родине.

Водка-бары — очередное подтверждение тому, что Репербан не пьяный угол, а место для комфортного проживания. Прием пищи здесь связан с приемом алкоголя и наоборот. Пресловутые «водка-бары», или «воба» — это наследие тех же лет, что и тех, когда все кофейни были китайскими. Название — любовь немцев к международным словам и сокращениям. «Чибо» — чилинг-бобы, водка-бар — «воба». Куда они делись, эти «вобы»? Я много раз был в тех местах, которые построили вместо водка-баров. Уже не то. Когда-то их было много, а теперь остался один.

Удивительно и смешно было видеть в водка-барах детей и смотреть мультфильмы про дятла Вуди. Но логика была понятна. Зачем ограничивать доступ детей к публичным местам, когда на улице пить тоже можно?

Популярностью в водка-барах пользовались «маленькие проказники». Иногда их еще «хлопальщиками» называли. «Проказник», или «хлопальщик» — милипусечная бутылочка с веселой рожицей и надписью «хлоп». Внутри бутылочки налита водка с запахом зубной пасты. Ее примерно столько, сколько уксуса вы отлили бы себе в винегрет, — совсем мелочь, но все-таки Бармалеям было приятно.

Разновидностей «хлопальщиков» и «проказников» было не перечесть. Можно было найти и с ягодным вкусом, и с жвачечным, и даже со вкусом какого-то блевантоса. И конечно, баров с «проказниками» на нашей улице было еще больше — около ста. Все хозяева баров друг с дружкой дружили, не говоря уж о посетителях.