Весь мир — театр. Как в Европе XVIII столетия истерия превратилась из редкой болезни в симптом эпохи
В XVIII столетии истерия из болезни стала практически образом жизни высших классов европейских обществ. Разбогатевшие на работорговле и колонизации буржуа и еще не обедневшие аристократы индустриализующегося Запада соревновались за внимание и признание. Размышления о психологии гонки за потреблением, происходившей три века назад, — в эссе Елизаветы Самокиш.
Истерия, исторический наследник которой в виде «гистрионического расстройства личности» присутствует в справочнике МКБ-10, была впервые упомянута в египетских папирусах 1900 года до н. э. и до сих пор не обрела значения, принятого всеми медиками-психотерапевтами. Со времен Древней Греции истерия обращала на себя внимание великих врачей и философов, обрастая новыми смыслами и значениями.
Взгляды и подходы к заболеванию были настолько разнообразны, а порой абсурдны, что методам лечения не всегда находилось разумное объяснение.
Достаточно долго истерия считалась чисто женской болезнью, ее причины находили в «тоске матки», подавленной нимфомании, животном магнетизме, а терапию заменяли стимулирующими массажами или выжиданием (полным игнорированием выявленных симптомов). Однако уже тогда доктора пришли к однозначному утверждению, частично определившему дальнейшее место истерии в медицине, — она «морально обусловлена».
Теория мозгового происхождения истерии, ранее сформированная Томасом Уиллисом, нашла продолжение во взглядах Томаса Сиденхема — отца английской медицины. «Маточная» идея была однозначно отвергнута медиком, который впервые сместил акцент с физиологических отклонений на «эмоциональные переживания», предположив «психическую обусловленность» заболевания. Несмотря на отсутствие патологий у больных, идея авторитетного врача так и не помогла сдвинуться с мертвой точки. Она не имела массового успеха. Идеи, стопорящие развитие, рождались одна за другой: половые органы занимали внимание медиков вплоть до ХХ века. Набухшие сосуды матки, теория паров и многие другие «причины» истерического расстройства заставляли допускать одни и те же ошибки в лечении. Стоит упомянуть медиков ХVII—XVIII столетий, испытывающих ненависть и презрение к больным, проявляющим симптомы истерии. Они видели в поведении пациентов драматичную игру и часто прибегали к угрозам, которые имели воспитательный характер. Характер родительской попытки пресечь капризность.
Вопреки всем этиологическим разногласиям диагноз истерия ставили без сомнений и колебаний; образ больного был четким и однозначным. Истериков и истеричек выдает не только известная в медицинских кругах arcus hystericus (диссоциативная конвульсия) — припадок, находясь в котором больной выгибается дугой. Другим важным и основательным признаком заболевания является набор определенных негативных черт характера. Душевнобольные, или люди с истероидным типом личности, чрезмерно театральны и ревнивы. Они чаще других стремятся быть в центре внимания, предпочитая роль клоуна или шута. Их склонность к преувеличениям выражается не только в мимике и жестикуляции, но и в манере разговаривать. Среди истериков много манипуляторов и лжецов; им сложно вынести безразличие, в войне с которым грязные приемы становятся оружием № 1.
«Почитается изысканным и пристойным громко говорить на людях, притом о вещах, которые можно упомянуть лишь тихо, с глазу на глаз. С другой стороны, краснеть воспрещает мода, молчать же — позорней, чем болтать о чем бы то ни было. Словом, скромность и сдержанность, считавшиеся всегда лучшим украшением прекрасного пола, царят теперь лишь в дружеских беседах и тесном семейном кругу», — описывает светские беседы Джозеф Аддисон в журнале «Зритель», который выходил в 1711–1714 годах.
Важно отметить, что в основном больные представляют собой незрелых личностей, которые в силу своей поверхностности не способны удовлетворить «потребность» ощущать настоящую и длительную благосклонность окружающих. Они вкладываются в собственную оболочку, ошибочно полагая, что внешнее и показное добавляет им ценности. Эти люди нарциссичны и не знают настоящей любви, их чувственный опыт зациклен на эгоистичных целях, а это исключает возможность построения любых отношений. Находясь в обществе, истерик становится заложником собственной модели поведения, в которой чувствует свою ущербность и убогость. По сути, заболевшие обреченно страдают от тотального одиночества.
Как массовое явление истерия выражалась в поголовной напыщенности и театральности людей всех социальных классов. Бытовые вещи, способ проводить досуг, особая планировка поместий стали очередными показателями статусности, способными разжечь зависть и ненависть среди людей.
С развитием производства и международных рынков, доступностью импортных товаров, которые, по мнению современников, «связывали человечество взаимным обменом благ, обращая жесть в золото, а шерсть в рубины», профессия торговца стала самой полезной и востребованной. «Жители мусульманских стран облачаются в наши ткани; обитателей севера спасает от стужи руно наших овец», — устоявшаяся «треугольная торговля» открыла массу вакантных рабочих мест и исключила заложничество людей в родовом деле. С ростом городов, становлением международных отношений и популяризацией культуры качественная жизнь и блага оказались доступными для всех. Простой человек получил возможность приумножить свой достаток, одновременно двигаясь по социальной лестнице, что в первую очередь стало этапом преодоления огромного разрыва между бедняками и состоятельными людьми. В результате материальный достаток, в первую очередь деньги, функционально обрел для человечества значение, которое «украшало любого» в глазах окружающих. Финансы и статус впервые стали массовой самоцелью. Эта тенденция просматривалась в общих принципах и ценностях людей того времени, о которых мы можем судить по заметкам Джозефа Аддисона и Ричарда Стила в журнале «Зритель», романам и мемуарам.
Пик развития театров и прочих культурных мероприятий сильно повлиял на представителей разных классов, спровоцировав новые негативные чувства — ощущение собственной ущербности.
«Расстройство чувств продолжается в театре: здесь получают подкрепление любые иллюзии, искусно разжигаются суетные страсти и самые пагубные движения души; женщины отличаются особой любовью к спектаклям» — так описывал Мишель Фуко взгляды первого французского исследователя истерии Пьера Шаво де Бошена.
«Девочки, которые десяти лет от роду читают, вместо того чтобы резвиться, в двадцать лет превратятся не в добрых кормилиц, а в истеричек», — вторил врачу анонимный автор газетной статьи «Моральные и физические причины нервных болезней» 1768 года.
Воспаление сознания возникало на фоне недовольства собственной жизнью в сравнении со сладким изображением, которое оживало на сцене театров и в роскошных гостиных.
Что касалось знатных дам, находящихся в статусном положении в обществе, с ними дела обстояли не менее сложно. Жены светских мужей часто страдали от своей незначительности на фоне мужчин. Не имея ни права голоса, ни власти, ни влияния, женщины подавляли собственную потребность в реализации, перенаправляя силы на работу над внешними признаками: обольстительностью и привлекательностью. Современники описывают их как «неустойчивых перед суетным, ложным блеском», а в публикуемых в XVIII веке эссе часто освящают образ дамы, «видящей себя удаленной от мира, если та не пребывает в театре, в парке или в гостиной». Мужчины же столкнулись с большей конкуренцией не только в романтическом, но и в экономическом мире. Для них же борьба за место на социальной ступени стала самоцелью. Не имея склонности кичиться платьями, мужчины предавались судорожной борьбе за право носить статус, который стал пропуском в лучшую жизнь. Стремясь к сомнительным ценностям, эти «люди различаются скорее временем дня, в какое они помыкают ближними, чем истинным превосходством одних над другими». Обострилась эпидемия всем занятых и ничего не делающих, что заставило кануть в Лету искренность и скромность, которые уже не являлись почетными.
Как дополнительный пример, на ум приходит женщина, с которой однажды в медицинской практике столкнулся Филипп Пинель (французский основоположник психиатрии). Она была замужем за хилым и слабым мужчиной. Семейный быт полностью лег на ее плечи, что только подчеркивалось ее крепким телосложением. В определенный момент у дамы стали учащаться, как это называл врач, «чрезвычайно бурные приступы истерии», она отказывалась вставать с кровати и всячески демонстрировала одержимость демоном, «каковой, по ее словам, принимал самые разные обличья и доносил до ее слуха то птичье пение, то какие-то мрачные звуки, а иногда и пронзительные вопли». Ее женская натура всем естеством боролась с такой неудобной и неподходящей для женщины ролью — она проживала мужскую жизнь, которая, по мнению доктора, шла вразрез с ее внутренним и настоящим.
Будучи заложницей обстоятельств, в которые ее погрузил брак, дама не выдержала давления неосуществимых сладких грез о беспечной жизни и надолго забылась в истерике.
Эпоха, разделившая людей на касты, положила начало мнимой индивидуальности, которая требовала внимания и признания. С каждым следующим шагом к личному удовольствию, достатку, успеху общее обособленное настроение росло. Такую обстановку нельзя не назвать переломной для общества, ведь с этого мгновения каждый очутился наедине с собой, ощутил на себе оценивающий взгляд и уверовал, что для хорошей жизни нужно казаться, а не быть. Жизнь, превратившаяся в массовое разочарование в себе, подтвердила потребность человека в человеке, что противоречило общественным ценностям того времени. Парадоксальное движение людей от объекта нужды, от себя к приоритетам, порожденным временем, привело к бесконечному удовлетворению мнимых желаний. Тогда родилась истерия как болезнь эпохи, охватившая умы людей.