Как помолодеть на тысячу лет и избавиться от депрессии
Предположим, что «Новая хронология» Фоменко истинна, Христос родился тысячу лет назад, а Платон писал в эпоху Ренессанса. Тогда окажется, что мы недалеко ушли в истории человечества, а прогресс не останавливался ни на столетие. Следуем за философом Михаилом Куртовым в его мысленном эксперименте по исследованию «Новой хронологии» и разбираемся, как понять наш столь молодой мир.
Сторонники «альтернативных» хронологий утверждают, что европейская история сфальсифицирована и искусственно удлинена — по разным оценкам, на срок от 300 до 1000 лет. Попробуем со всей серьезностью представить себе, что на дворе не XXI век, а, согласно гипотезе математика Анатолия Фоменко, конец X или начало XI века от рождества Христова (сдвиг всех датировок на 1000–1053 года «вверх», то есть ближе к нам). Самому Фоменко и другим критикам общепринятой хронологии больше интересно, какой могла быть история, если бы оказалась короче, чем считается. Но не менее интересно рассмотреть последствия этой гипотезы для нашего понимания современности.
Читайте и другие исследования «странных текстов» от Михаила Куртова
Живая нефть исламских пустынь: как «Циклонопедия» Резы Негарестани превращает миры друг в друга
Как читать «странные» тексты? Объясняем на примере «Розы Мира» Даниила Андреева
Пустившись в этот мысленный эксперимент, мы сразу обнаруживаем одну любопытную вещь: на самом деле для нашей практической, повседневной жизни совершенно безразлично, какое сейчас столетие. Мы можем продолжать делать все наши обычные дела, будь сегодня XI или даже XXXI век. Вещи или события прошлого, как правило, сами не сообщают нам о своем точном возрасте (то есть о том, сколько прошло времени между ними и нами) — узнать о нем мы можем, только доверившись «специалистам». Последние используют для определения возраста принятую хронологическую шкалу, но проблема в том, что любая хронологическая шкала отсчитывается не от нас, не от текущего момента, а от некоего события в прошлом, которое само еще должно быть датировано. Например, сегодня странно думать, что в России никогда не было 1699 или 1698 года: после петровской календарной реформы 7208 год от сотворения мира сменился 1700 годом от рождества Христова.
Можно попытаться определить возраст самостоятельно, но известно, что как только начинается исследовательский процесс, всё сразу усложняется и запутывается (а в числах, в датах заплутать особенно легко). Для «свободных» исследователей (каких сегодня много на просторах сети) это отличный повод создать интригу и увлечь своим «альтернативным» рассказом, для «специалистов» — обвинить первых в невежестве и обесценить их поиски (как будто у них у самих всё всегда кристально ясно). Но важно здесь то, что всё это одинаково далеко от наших насущных интересов, простирающихся в прошлое обычно не больше чем на срок службы или срок годности приобретаемых товаров.
Здесь мы начинаем догадываться, что вопрос о хронологии — это вопрос в первую очередь идеологический.
По большей части это поле чистых спекуляций, которые могут иметь в том числе скрытые политические ставки. И эта скрытая политическая мотивированность как раз и может объяснить то рвение и тот раж, с которыми зачастую проходит (с обеих сторон) обсуждение этих концепций, — а иначе не ясно, какое вообще дело человеку, который готовит ужин или идет в офис, до того, сколько лет прошло с момента рождения основателя религиозного учения…
Политичность ставки на удлиненную историю понятна: удлинение истории государств или национальных культурных памятников легитимирует их, придает им вес, увеличивает их влияние (в том числе потому, что более «поздние» явления и артефакты тогда автоматически оказываются вторичными по отношению к более «ранним»). И это как раз хорошо продемонстрировано Фоменко в той части его сочинений, которую он осторожно называет «реконструкцией» (это попытка заново написать историю, отталкиваясь от «критической» части его сочинений — более теоретической): при укорачивании истории изменяются культурные приоритеты и вся политическая конструкция существующих сегодня государств. Но как трансформировалось бы в свете этого допущения не наше сознание прошлого, а наше сознание текущего момента?
А какие у нас вообще представления об XI столетии? Тотчас скажут, что это период Средних веков. Что мы знаем о Средних веках? Тотчас скажут, что это период, когда над всем преобладала вера и всем заправляла церковь, а развитие физических и технических знаний надолго приостановилось: это была темная эпоха, эпоха неведения и невежества. Но откуда мы знаем обо всём этом? Вот тут-то и начинает прорастать «альтернативно»-хронологическая интрига, поскольку все эти представления о Средних веках возникают достаточно поздно, в XVI–XVII веках по принятой хронологии, то есть они складываются именно тогда, когда меняется политическая система в Европе и когда, согласно Фоменко, происходит фальсификация истории в сторону ее удлинения. Иначе говоря, это созданный довольно поздно образ исторического времени (подобный созданному образу лихих девяностых), и созданный, скорее всего, под влиянием нового общественно-политического проекта: представители образовавшейся городской прослойки — буржуазии — стремились таким образом оспорить легитимность власти духовенства и дворянства, что увенчалось формированием в XVIII веке (по принятой хронологии) новой универсальной идеологии, идеологии Просвещения.
Однако, повторимся, нам сейчас не интересна история — нам интересен текущий момент: наш, условно говоря, 1021 год. Отбросим на время гордыню человека прогресса, человека — покорителя космоса, человека — победителя болезней (стоп-стоп, победителя?.. мы вернемся к этому моменту ниже, как и к покорителю космоса), — ведь через тысячу лет эти сегодняшние достижения и эта наша гордыня будут, по всей вероятности, казаться смехотворными. Можно ли отнести имеющийся у нас образ Средних веков к дню сегодняшнему? Даже если отбросить гордыню, ответят нам, между нашим днем и Средними веками — разница как между небом и землей. Действительно, тогда люди не летали на самолетах, а сейчас летают, тогда книжек в мире было раз-два и обчелся, а сейчас их миллионы и они в каждом доме в электронном виде и т. д. (поостережемся, впрочем, повторять миф о том, что в Средние века продолжительность жизни была гораздо меньше). И тут не особо помогут и вполне здравые контрдоводы, что сегодня, дескать, свобода передвижения по сравнению со Средними веками заметно убавилась, сегодня по-прежнему карают (как неформально, так и на законодательной основе) за слова и мнения, сегодня изобретены совершенно дьявольские средства уничтожения — то есть во многих аспектах наше время безусловно более темное. Нет, всё это не убеждает: какой-никакой, а прогресс есть.
Может быть интересно
Тут наступает момент вспомнить о том, как наше время виделось из прошлого, то есть каким будущим представлялось наше нынешнее настоящее.
«Старые» тексты, повествующие о будущем человечества, можно разделить на два типа: пророчески-эсхатологические и социально-утопические.
Первые имели сугубо религиозный характер и изображали катастрофический конец времен. Вторые — утопии — рассказывали именно о будущем, а не о конце времени как такового, и это возможное будущее они рисовали в гораздо более оптимистическом свете. Заметим, что их авторы (Т. Мор, Т. Кампанелла и др.) еще не мыслили это описываемое будущее как нечто заведомо невозможное, лишь позднее за утопиями закрепилось значение нереалистичности, несбыточности. Массово создаваться утопические тексты начинают на исходе Средних веков — в XVI–XVII столетиях (по принятой хронологии). Если между моментом их написания и нашими днями прошло около пяти веков, то, как кажется, описанные в них миры могут быть отнесены именно к нам: это мы сегодня должны были бы существовать в гармоничном, утопическом обществе…
Теперь обратим внимание на то, что время создания утопий — это как раз тот период, когда, согласно Фоменко и прочим «альтернативным» хронологам, и происходит фальсификация истории. (Могут возразить, что «Государство» Платона, этот наиболее ранний европейский утопический текст, был написан почти на два тысячелетия раньше ренессансных утопий, но для Фоменко — как и для многих филологов прошлого, не уличенных в стремлении к ревизии хронологии, — сочинения Платона датируются как раз периодом поздних Средних веков или раннего Ренессанса; отличие Фоменко от этих филологов состоит только в том, что, согласно первым, тексты Платона являются поздними искусными подделками, а согласно второму, они действительно принадлежат автору с таким именем, но жил он при этом гораздо позже.) Не является ли тогда вероятная фальсификация истории в сторону ее удлинения попыткой отодвинуть реализацию утопий — точнее, общественных ожиданий, представленных в этих утопиях, — на неопределенный срок?.. Одно дело, когда утопический образ будущего возникает спустя полторы тысячи лет после запуска общей христианской цивилизации: тогда как будто можно еще подождать (при условии, конечно, что не случится конец света, но утопические тексты — не эсхатологические, они выражают другое умонастроение и другое видение истории). И другое дело — когда этот образ возникает всего пять столетий спустя: при таком изменении масштаба он видится уже не как утопический в значении «несбыточный», а как вполне себе нормальный проект будущего, вроде долгосрочного социалистического плана.
Если сегодня не 2021 год, а условно 1021-й, то пять столетий прошло как с момента начала христианской цивилизации до момента создания утопических проектов будущего, так и с момента их создания до нашего времени.
В общем-то, это и правда довольно большой срок, за который «что-то уже можно было сделать». Разумеется, многое с тех пор и было сделано, однако при сравнении с «проектом» это всё еще полумера. С тех пор неоднократно возникали ожидания, которые буквально назывались утопическими: это и план сенсимонистов по преобразованию человечества, и мечты о заселении других планет в 1960-х годах… В итоге же всегда оказывалось, что для такого будущего «еще слишком рано». Но чем дальше, тем труднее объяснить систематическое неисполнение этих проектов.
Если в XIX веке (по официальной хронологии) препятствием для осуществления проектов Сен-Симона и Конта, согласно Марксу, была частная собственность и неустраненные классовые противоречия (сомнительно, но допустим), то что мешает сегодня обеспечить всех жителей Земли пищей и колонизировать другие планеты? Объяснений этому теперь наберется еще больше, и все они будут носить уже не «философский», а «объективный», «научный» характер (поскольку институциональные и риторические позиции ученых с тех пор значительно усилились) — от ссылок на ограниченность ресурсов и удлинение циклов производства до той же критики капитала. Все эти объяснения будут для нас в разной степени неудовлетворительными — в душе мы и впрямь не понимаем, почему, несмотря на все достижения человечества, мы не можем жить лучше и интересней, — но мы вынуждены принимать их, потому что больше нам ничего не остается. За последние десятилетия мы привыкли к постоянной фрустрации и депрессивному согласию.
Подытожим этот экскурс в утопическое: пять веков назад люди видели будущее более оптимистично, чем видим его мы, и, более того, этим будущим могло бы оказаться наше настоящее. А теперь снова проделаем уже предложенную операцию — держа в уме «альтернативно»-хронологическое допущение (тысячи лет не было!), набросим на наше время имеющийся у нас образ Средних веков: если эпоха Возрождения — это в действительности VI–VII века, то наше «текущее» XI столетие — это и есть средневековое торможение в реализации утопических ренессансных задумок. В самом деле, чем наши века не средние, не темные, коль скоро мы до сих пор не способны предложить какие-то проекты будущего, которые составили бы радикальную альтернативу ренессансным, — ни на словах, ни на делах? Да, повторимся, прогресс есть, но, как кажется, он сильно преувеличен — всё зависит от того, с чем сравнивать (мы попытались сравнить его с утопическими проектами), и от того, сколько времени прошло с того момента, когда подобные размышления сделались возможными в масштабе всей цивилизации. Тезис об искусственном удлинении истории, таким образом, не столько впервые ставит эту проблему, сколько предельно заостряет ее.
Понятно, что у преувеличения достижений прогресса есть свои интересанты: это все те, кто сегодня говорит от его имени и кто хочет делать всё так, как делал это прежде, то есть на протяжении последних трех-четырех веков — периода интенсивного развития науки и техники, — и никак иначе (они называют это «научным методом»).
Карикатурный отрицательный образ темных Средних веков, часто риторически используемый разного рода «прогрессистами» и «просветителями», как раз и нужен им для того, чтобы оперативно отводить тень подозрения от дня сегодняшнего: «сегодня» по умолчанию не может быть «темным», потому что «темным» уже было «вчера» (идеология перевернутого золотого века). Но всё существенно меняется, если сдвинуть датировки «вверх», как предлагают сторонники «альтернативных» хронологий: во-первых, тогда темные Средние века фактически сливаются с эпохой Ренессанса (тоже, к слову, определенный образ прошлого, созданный уже в начале позапрошлого века), которая как будто была уже не такой темной, а во-вторых, история предстает тогда как нескончаемый прогресс, без всяких провалов и застоев, что любит подчеркивать Фоменко.
Иными словами, наша «эпоха прогресса» мало чем отличается от прошлых времен: прогресс всегда был более-менее постоянным, равномерным. Единственное, что радикально отличает сегодняшнюю эпоху от прошлых, это внушенная всем вера в то, что она абсолютно исключительна, что человек находится на пике своего социокультурного развития и что дальше будет только лучше (может быть, сама эта вера, сама эта некритичность к современности уже является признаком ее «темноты»). И это и есть в чистом виде идеология, предназначенная обслуживать правящий класс и позволяющая ему удерживать власть: если сформулировать ее главный лозунг, он будет подозрительно напоминать риторическую мантру современных российских государственников — «если не наука, то что?..».
Но у этой идеологии исторического превосходства есть одно кричащее противоречие: значительно лучше не становится. И не заметить этого обычные люди не могут даже несмотря на непрерывно ведущуюся пропаганду — от школьных и университетских курсов, навязывающих практически безальтернативное видение эволюции знания, до невинной с виду области «популяризации науки».
Последняя на деле замедляет развитие знания, поскольку замораживает его в преходящих формах «нормальной науки», как это называл философ Т. Кун.
Отсюда огромное количество «свободных» исследователей, создающих порой фантастические объяснительные теории чего угодно: люди вовсе не сошли с ума, как пытаются уверить нас «прогрессивные» ученые, они искренне пытаются разобраться в том, что происходит, — просто против них эта пропаганда уже не работает. Ответ «прогрессистов» на эти самостоятельные поиски истины (которые иногда называют греческим словом «зететика») двояк.
С одной стороны, они всячески клеймят, уничижают, обесценивают «свободных» исследователей, отлучают их от «церкви науки», угрожают законодательными запретами и уголовным преследованием и т. п. (хотя, казалось бы, именно такие пытливые умы должны привечаться настоящими учеными). С другой стороны, им приходится придумывать всё менее и менее убедительные оправдания «застою»: скоро-скоро, говорят они, нужно еще немного подождать, есть объективные причины и т. д. (что тоже очень похоже на риторику современного российского руководства: двадцать лет им было мало — дайте, мол, еще двадцать, и еще столько же, и еще…). После «пандемии» коронавируса делать это стало сложнее, так как даже чисто внешне всё происходящее неудобно напоминает тот самый образ темных Средних веков.
Освободившееся для размышлений над этими вопросами время заполняют если не войнами и экономическими кризисами (а теперь еще и пандемиями), то зрелищами — бесконечной бессмысленной войной за влияние в социальной сетях, телесериальной жвачкой и демонстрацией эффектных «чудес» технонауки, вроде дешевых космических телешоу или плодов работы искусственных нейросетей.
Читатель, который дочитал до этого места и даже был, возможно, отчасти убежден в том, что на дворе и впрямь Средние века (тезис, конечно, сам по себе не новый), скорее всего, остался внутренне стеснен и озадачен двумя вещами, мешающими ему всерьез принять такую точку зрения. Первая: всё сказанное сильно напоминает те самые утопии, о которых речь шла выше. Мол, всегда есть какие-то «мечтатели», «утописты», и эта спекуляция — одна из таких «фантазий», а «на самом деле» жизнь инертна, рутинна, беспросветна и т. п. Ответить на такое возражение довольно просто: оно само уже производится из внушенного извне депрессивного состояния и игнорирует всё то удивительное, что человек создавал на протяжении своей истории. Нужно отделять науку, которая порой и правда способна творить чудеса, от идеологии прогресса, которая, как ни парадоксально, тормозит развитие науки. И нужно отделять собственное психическое состояние, во многом обусловленное господствующей идеологией, от возможностей человека.
Почему, скажем, человек эпохи Возрождения был человеком эпохи Возрождения? Почему он разделял оптимистический взгляд на свои возможности и на будущее человечества и был способен на разностороннее революционное творчество, а мы сегодня не можем?..
Сдвиг датировок «вверх» как раз и показывает, что этот человек не был в каком-то исключительном положении — просто над ним еще не довлел депрессивный образ времени, в соответствии с которым почти всё уже достигнуто и нам теперь нужно только сложа руки дожидаться, когда ученые наконец-то доразберутся с устройством микромира, а политики придумают способ избавить половину населения Земли от голода и нищеты…
Второе внутреннее стеснение, вероятно, испытываемое читателем, более серьезное: дело в том, что сторонники «альтернативной» хронологии в версии Фоменко так или иначе опираются на допущение о некоем «заговоре», имевшем место в XVI–XVII веках (по принятой хронологии). Одно это выражение, «теория заговора», способно отпугнуть подавляющее большинство читателей. Разобраться с этим вопросом не так просто в первую очередь потому, что размышление над ним связано с сильным страхом маргинализации и даже медикализации (мол, всё это какие-то сумасшедшие, а сумасшедшим быть не очень приятно), но мы попытаемся всё же ответить на него насколько возможно кратко.
Читайте также
Во-первых, в заговорах нет ничего экстраординарного, они регулярно случались в ходе истории. Любая договоренность в чатике мессенджера между двумя людьми, особенно имеющими влияние, уже может быть сочтена заговором. Во-вторых, сама критика теорий заговора заключает в себе логическое противоречие: она исходит из того, что теоретик заговора (конспиролог) более проницателен, чем те, кого он в заговоре подозревает. Дескать, подозреваемые им заговорщики якобы и были бы рады идее сговориться, но не додумались, а нашего конспиролога просто рядом с ними не было, чтобы подсказать им. Иными словами, критик конспиролога приписывает конспирологу некую гиперпроницательность, в которой якобы и состоит его «безумие», тогда как для самого конспиролога факт заговора, как правило, представляется делом самым естественным: находясь в той же ситуации, он мог бы поступить так же, как подозреваемые им заговорщики.
В-третьих, не всё обязательно нужно объяснять именно заговором. Чаще всего в поведении людей имеет место обычная инерция или неотрефлексированная ангажированность. Так, те ученые, которые отрицают возможность подделки «античных» текстов в эпоху Ренессанса, обычно ангажированы исследовательской институцией и финансирующим ее государством, которые равным образом заинтересованы в удлинении истории. И вместе с тем эти ученые не заинтересованы в том, чтобы ценить мастерство и смекалку фальсификаторов как таковые, — хотя, как кажется, это достойно большего восхищения, чем длина жизни того или иного литературного памятника! Между двумя версиями — о древности памятника и его умелой подделке — официальный ученый выберет скорее первую, хотя даже сегодня мы видим колоссальный взрыв различных фейков и розыгрышей, — так почему же мы должны отказывать в этом веселии нашим предкам?..
Итак, где мы очутились после всех этих размышлений? В XI веке, в самой середине времен. Просто раньше мы думали, что Средние века выглядят так, а теперь нам нужно привыкать к тому, что они выглядят вот так. Изменилось ли что-нибудь вокруг нас? Да, в общем-то, ничего, за исключением одной римской цифры в обозначении столетия. В самом деле, не может же что-то изменить для вас, читающих этот текст, столь беспокоящий того же Фоменко вопрос, где «на самом деле» была Куликовская битва.
Ничего страшного не произошло, вы не сошли с ума. Но кое-что всё-таки изменилось: теперь вы более критично, с подлинным скепсисом (с метаскепсисом) относитесь к современности. Нас пытались убедить, что «тьма» позади, но что, если она сейчас? Что, если эта сегодняшняя «тьма» как раз и покоится на нашем убеждении, что теперь мы по-настоящему «просвещены», а всё «темное» позади? Такой взгляд на современность при всём при том более оптимистичен, чем тот, что предлагают нам идеология прогресса и идеология Просвещения: если 2021 год еще впереди, то за предстоящую тысячу лет мы действительно можем успеть сделать что-то из того, что соответствовало бы нашим ожиданиям от этого года. Если сегодня и возможна какая-то подлинная общественно-политическая революция, то эта революция, думается, произойдет в прошлом.