Как писался роман «Норма» и почему его нужно перечитывать сегодня — мнение Владимира Сорокина

На эту интересную закономерность обратили внимание в Институте свободных искусств и наук Московского международного университета и предложили Владимиру Сорокину обсудить с читателями свой первый роман, а также создали на его основе арт-проект «Коллективная норма», в котором желающие могли предлагать визуальные образы, с которыми у них ассоциируются цитаты из «Нормы».

Почему именно сегодня стоит перечитывать «Норму»? Что случилось с безымянным пенсионером, бомбардировавшим письмами Мартина Алексеевича? Где в Москве можно напитаться сорокинской хтонью, и есть ли будущее у литературы после того, как были написаны «Норма» и «Тридцатая любовь Марины»? На эти вопросы Владимир Сорокин ответил на лекции, состоявшейся 1 марта в ИСИН ММУ.

Что такое «Норма»?

«Норма была старой, с почерневшими, потрескавшимися краями».

Владимир Сорокин, «Норма»

Как объясняет сам Владимир Сорокин, эту книгу даже нельзя назвать романом, в 80-е ее называли просто «Нормой». Она состоит из семи частей, написанных в жанрах от небольших зарисовок, сделанных почти в стилистике социалистического реализма, до эпистолярного (знаменитых «Писем Мартину Алексеевичу») или описания производственного совещания.

В истории российской литературы немного книг, в которых было бы продемонстрировано столь же кардинальное неприятие советской действительности, как в «Норме». Давящее на человека от детского сада (пропитанного, по выражению Сорокина, «сочетанием сюсюкания и насилия») до гробовой доски требование быть таким же, как все, нормальным, делать то, что от тебя хочет общество, метафорически превращается в романе в сцены организованного государством централизованного поедания фекалий, а блестяще стилизованные под официозную прозу или речь советских обывателей эпизоды заканчиваются гротескным насилием или сумасшествием.

Что такое «Коллективная норма»?

«От вас судьба Рассеи зависит. Она на вас обопрется, на молодых».

Владимир Сорокин, «Норма»

Для того чтобы представить, какими новыми коннотациями обрастают фрагменты «Нормы» в эпоху социальных сетей и всеобщего доступа к интернету, в Институте свободных искусств и наук ММУ был реализован проект «Коллективная норма». Из романа Сорокина были выбраны 100 цитат, которые предлагалось проиллюстрировать, нарисовав картинку самостоятельно, сделав коллаж или обнаружив подходящую картинку в интернете.

Интересно, что самыми популярными среди пользователей оказались цитаты «Ордера на обыск и арест будут предъявлены в вашей квартире», «Столица, чего ж ты хочешь» и «„Я русский“, — прошептал он, и слезы заволокли глаза, заставив расплыться и яблони, и забор, и крапиву» — тех, что явственнее всего описывают реальность, в которой мы продолжаем находиться: с накалом пропагандистского патриотизма, чувством опасности, исходящим от власти, и Москвой, противопоставленной остальной России. Коллаж из этих изображений затем был подарен Владимиру Сорокину.

Встреча с писателем была организована в рамках открытого лектория «Важнее, чем контрапункт». Название отсылает к словам Густава Малера, сказанным его ученику Арнольду Шёнбергу по поводу его студентов: «Заставьте этих людей прочесть Достоевского! Это важнее, чем контрапункт». Аналогичным образом преподавателями открытого лектория становятся люди, которые заставляют своих слушателей находить междисциплинарные связи, видеть мир искусства во всей его полноте и обнаруживать в явлениях кардинально новые смыслы.

Помимо Владимира Сорокина преподавателями открытого лектория в марте становились и другие люди, встречи с которыми меняют взгляд на мир: Борис Юхананов, Олег Аронсон, Артур Аристакисян и Юрий Муравицкий, а в мае ожидается выступление Валерия Подороги и режиссера Анатолия Васильева.

Сейчас в ИСИН ММУ открыт набор в магистратуру, где реализуется уникальная модель гуманитарного образования: преподаватели на протяжении двух лет взаимодействуют со студентами, помогая им создавать творческие проекты в рамках направлений «Литературная школа», «Психоанализ лакановской ориентации», «Исследование звука», «Менеджмент в сфере культуры» и «Исследование классики». Также в ИСИН ММУ работает Открытая лаборатория перевода.

Почему «Норма» снова становится актуальной?

«Здравствуйте дорогой Мартин Алексеич! Пишу вам сразу по приезду, прямо вот только что вошел и сел писать».

Владимир Сорокин, «Норма»

Как рассказал Владимир Сорокин, перед лекцией он думал, о какой именно из своих книг будет говорить. Хотя выбрать для разговора романы об «опричной России» выглядело бы более очевидным решением, рассуждения о них в последнее время уже превратились в некоторое общее место, в то время как его первая книга в последнее время становится всё более актуальной. По мнению Сорокина, мы живем в ретровремя, в которое всё советское объявляется хорошим, и этот период всё сильнее напоминает те годы, когда «Норма» и была написана. Во всяком случае, для того, чтобы получить свою ежедневную порцию «нормы», сейчас достаточно включить новостные программы на российском телевидении.

Возможная причина этого, полагает Сорокин, заключается в том, что рычаги, которыми пользуется власть для управления обществом, были сконструированы именно в те времена, и хотя эта «коробка передач» успела порядком проржаветь, работать она продолжает вполне эффективно.

А хтонь, которую описывал Сорокин, как подтвердил сам писатель, никуда не девалась и продолжает находиться от нас на расстоянии вытянутой руки. В России всегда было очень много дичи, и для того, чтобы напитаться от нее вдохновением, не требуется прилагать каких-то специальных усилий. В шестидесятые годы Юрий Мамлеев, например, специально для этого по ночам любил захаживать на площадь трех вокзалов.

Сегодняшние исследователи глубинной России могут повторить этот трюк, или попробовать найти другие места с такой же концетрацией хтони в воздухе, ведь ни одного большого романа, который описывал бы современную российскую действительность, до сих пор не написано. Сорокин связывает это с тем, что для него еще не появилось языка, и тем, что происходящее сейчас не помещается в линейное повествование. Для того, чтобы такой роман появился, должно пройти время или произойти какой-то радикальный сдвиг реальности. В конце концов, «Война и мир» была написана только через 50 лет после войны 1812 года. Может быть, и сейчас нам придется подождать несколько десятилетий для того, чтобы появился роман, в пространстве которого воплотится вся сегодняшняя Россия, а может быть, это произойдет и раньше, ведь реальность сейчас меняется очень быстро.

Как создавалась «Норма»

«Выйдя из лагеря в 1984 году, эта сволочь опять засела за книги».

Владимир Сорокин, «Норма»

Владимир Сорокин рассказал, что начал заниматься литературой в 1979–80-м годах, тогда и были написаны первые части «Нормы». Первыми появились так называемые стихи и песни.

Сорокин: Седьмая часть, где я использовал советскую поэзию, создавалась на материале поэзии разного уровня — от вершин до безымянных графоманов, печатавшихся в газетах «Вечерняя Москва» и «Московская правда», которые выписывали мои родители. Мне казалось, что эта плакатность, эти плоские герои, сошедшие со сталинских плакатов, все-таки могли раскрыться по-новому и стать тем, кем они, собственно, родились. Монстрами. Я выпустил их на свободу из этого жанра.

После этого Сорокин начинает писать как отдельную повесть текст под названием «Падеж» — это была работа со стилем сурового деревенского соцреализма. В «Падеже», включенном позднее как фрагмент в «Норму», секретарь райкома и чекист приезжают с инспекцией в некий советский колхоз и подвергают его председателя, виновного в падеже скота, жестоким издевательствам и унижениям, одновременно разрушая колхозное имущество. Вскоре обнаруживается, что в качестве скота на этой ферме использовались люди, которых называли пораженцами и вредителями.

Сорокин: В то время я уже был в андеграунде, но волею судеб работал художественным редактором журнала «Смена» и заведовал там страницей карикатур. «Падеж» я писал по вечерам и очень хорошо помню, что никак не мог придумать финал. Сцена с ведром бензина, на котором написано «Вода», вспыхнула у меня в голове на станции «Новослободская». От этой вспышки я пошел вверх по эскалатору, двигавшемуся вниз, и упал, но зато закончил текст.

Самым знаменитым образом, благодаря которому эта книга и получила свое название, является «норма» — брикет спрессованных фекалий, который каждый день должны употреблять в пищу все жители советского государства, выполняя таким образом долг перед социалистической Родиной, несмотря на то, что этот процесс им явно отвратителен. Из стилизованных под соцреалистическую прозу коротких зарисовок о том, как представители разных слоев советского общества — от инженеров и художников до гопников и диссидентов — вынуждены поглощать дурнопахнущий продукт, состоит первая часть книги.

Сорокин: Первая часть «Нормы» писалась позднее. Сначала я написал некий рассказ в стиле соцреализма начала 80-х. Молодая советская семья, муж возвращается с работы домой, где жена ждет его с ужином. С собой он приносит коробку, открывает ее… На этом месте в тексте было: «На дне коробки корявым кренделем лежало говно». Он показывает это говно жене и говорит, что у нас на работе было собрание, нам рассказали, что сейчас очень сложная международная обстановка, Катар объявил эмбарго, и Партия дала мне задание съесть этот продукт, чтобы я стал более мужественным и готовым на всё. Жена пытается задавать какие-то вопросы, но так или иначе он съедает говно вместе с гречневой кашей и запивает чаем. Потом они смотрят телевизор, ложатся в постель, он пытается поцеловать жену, но она говорит ему: «Знаешь, Сережа, я что-то устала…», и они засыпают.

Я показал этот рассказ поэту Всеволоду Некрасову. Он сказал: «Володя, это памфлет», и был прав. В общем, рассказ я уничтожил, но об этой теме не перестал думать, потому что тема партийного говноедства в народе прочно жила. Например, в журнале, где я работал, передовицы называли «черняшками». Зам. главного редактора вызывал какого-нибудь завотделом и говорил: «Старичок, сегодня черняшку в номер наваляешь ты», и старичок садился писать.

Опыт работы Сорокина в журнале «Смена» получил отражение в части книги под названием «Летучка», которая описывает производственное совещание в советской редакции, где чудовищный канцелярит, из которого состоит речь его участников, превращается в разговор на неизвестном языке с редкими вкраплениями русских слов: «Да я раоркнр опра, Григорий Кузьмич, — Бурцов повернулся к нему. — Ребята действительно длыоренр шворкн».

Сорокин: Потом я решил зайти с другого бока. Подойти к вопросу чисто феноменологически. Написать некий корпус безличных текстов (а таково любое советское письмо), где люди едят некую норму, которая никогда не называется напрямую. Это коричневый продукт в стандартной упаковке, он может быть посуше или пожиже. Люди, имеющие отношение к номенклатуре, едят продукт более высокого качества, а в провинции жалуются на то, что у них норма вообще какая-то низкопробная. Собственно, этот текст написался, стал циркулировать по нашему кругу, и у меня появился уже определенный имидж: Сорокин — это «Норма». Потом я отложил «Норму» до 1984 года, когда написалась пятая часть: «Письма к Мартину Алексеевичу».

Эти письма, каждое из которых начинается обращением «Здравствуйте, дорогой Мартин Алексеевич», пишет своему родственнику-интеллигенту безымянный старик, проживающий у него на даче. «Письма к Мартину Алексеевичу», начинающиеся вполне уважительно, чем дальше — тем всё сильнее пропитываются злобой человека из простонародья к столичному интеллигенту и переходят в набор бессвязных оскорблений и бреда, а затем и вовсе в фонетическое письмо.

Сорокин: История безымянного собеседника Мартина Алексеевича заканчивается тем, что он превратился в чистый звук «Ааа…» Эта часть была написана на даче в Загорянке, когда у нас родились близнецы в 1980 году, и мы переехали жить к родственникам. Этот опыт был покруче коммунальной квартиры (в которых я никогда не жил). Под впечатлением от этой жизни, от разговоров про огород, про то, кто будет вскапывать картошку или когда мы будем делить веранду, собственно, и написались «Письма Мартину Алексеевичу», а потом они уже пошли в жизнь, и до сих пор разные люди мне говорят: «Вот, я получил письмо, и это просто твой Мартин Алексеевич».

«Письма к Мартину Алексеевичу» затмили «Норму» собой, их стали читать, они имели успех, и художник Андрей Монастырский исполнил их, записав на немецкий магнитофон, подаренный его подругой. В свое время это был хит, а сейчас эта запись выложена на моем сайте, и ее можно послушать. В конце концов, до 1985 года кирпич под названием «Норма» был собран. Трудно было сказать, что это такое, ее невозможно было ни с чем соотнести, и одна моя знакомая сказала мне: «Володя, за такую книгу государство обязано автора уничтожить». Это, конечно, была похвала высшей меры, и я завершил «Норму», сделав некую рамку — арест Гусева. В начале его арестовывают, а в конце следует квазимистическая сцена.

Когда книга была закончена, знакомая Владимира Сорокина — немка-славистка Элизавет Гебрингер — сделала ее ксерокс в немецком посольстве и отправила на Запад. Она пыталась издать эту книгу в Европе и даже отправила ее на перевод трем славистам, двое из которых просто не поняли, что это такое, а третьим оказался славист Борис Гройс, который «Норму» похвалил. Так или иначе, перевода «Нормы» тогда не получилось, он произошел позднее, уже в девяностых, но Борис Гройс написал на нее рецензию и цитировал в своей книге «Gesamtkunstwerk Сталин», благодаря чему роман стал известен на Западе.

Что происходит с литературой дальше после того, как в ней был продемонстрирован распад языка образца «Нормы» и «Тридцатой любви Марины»? Дальше были написаны другие книги. Ведь и после «Улисса», и после «Поминок по Финнегану» были написаны тысячи других романов, напоминает Сорокин, и никакой смерти литературы не произошло. Каждая книга — это отдельная языковая задача, выполнив которую, писатель может ее отодвинуть, сделать паузу и… начинать новую.

Присоединиться к клубу