ЕДОДОЙ! Как Дедужко Хоссан вскрывает языковое бессознательное постсоветского человека

Летом прошлого года в краснодарском издательстве «Асебия» вышел поэтический сборник Валерия Нугатова «ЕДОДОЙ!». В книге представлен хоссанитский период творчества поэта, вдохновленный убийством криминального авторитета Аслана Усояна, более известного как Дед Хасан. Данная статья — слегка отредактированный текст выступления Павла Арсеньева на презентации «ЕДОДОЯ!» в питерском книжном магазине «Порядок слов». Тезис, изложенный в постскриптуме, основан на состоявшемся на следующий день диалоге Арсеньева и Нугатова для ютуб-канала Александра Белова «Серьезно и всерьез».

Меня попросили сказать несколько слов на этом вечере, но я должен сразу оговориться, что произносить какие-либо слова после чтений Валерия Нугатова — задача неблагодарная и, наверное, даже заведомо провальная. Подступиться к этим текстам практически невозможно, поскольку когда ты с годами выработанными критическими навыками к ним подбираешься, эти тексты оказываются сзади и тут же весь твой «нэоморгсезъм» [неомарксизм. — пер. с хосс.] или «херменнэувдехо» [герменевтику. — хосс.] обставляют, оказываются на порядок более юркими.

Единственное, что можно сказать наверняка, — это то, что эти тексты (будучи произнесенными — о чем ниже) как-то действуют на ваши нейроцентры и на ваше тело в целом.

1. «Мейнстрим» и институциональная критика

они пропагандируют порошок
а мы пропагандируем поэзию
они пропагандируют прокладки
а мы пропагандируем стихи
они пиво клинское
а мы стихи сваровского
они колготки сисси
а мы интеллектуальную составляющую
они нас сериалами
а мы их толерантностью
они нас гомофобией
а мы их культуркой
они криминальными сводками
а мы блядь литературоведческим анализом

Из стихотворения Валерия Нугатова «Пропаганда поэзии» (сборник «Мейнстрим»)

Я хотел бы начать с историко-литературного замечания о тех временах, когда Валерий Нугатов еще был нормальным поэтом, ну или относительно нормальным, и пока еще не стал медиумом Дедужко [Деда Хасана. — хосс.]. Впрочем, последний и сам неравнодушен как к тому, как пишется «эзтойрео рюйзхоэ тейллеродуро» [история русской литературы. — хосс.], так и к современному моменту «рюйзхоэ пъьъдзео» [русской поэзии. — хосс.]. В 2011 году вышла книга Валерия Нугатова, во многих стихотворениях которой уже были видны ростки сегодняшнего хоссанизма, но тогда это совпало с моментом социальной мобилизации и выступало в качестве институциональной (само)критики литературы, как я предложил бы это называть.

Что это такое? Ну, к примеру, к тому моменту уже несколько лет длился мораторий Кирилла Медведева на всякую публичную презентацию своих текстов, объявленный в Коммюнике (2003), в котором он отрекся от сотрудничества с любыми культурными институциями, поскольку все они, с его точки зрения, развращены и коррумпированы. По причине этого нетривиального акта поэтические тексты Медведева выходили как «Тексты, изданные без ведома автора» (НЛО, 2005), а сам он в 2008 году основывал DIY «Свободное марксистское издательство» и тогда же впервые опубликовал свои тексты в [Транслит], который также был выключен из культуры официальной версификации и поэтического мейнстрима.

Наконец, основанная в 2010 году совместно «СвобМарксиИздом» и [Транслит] серия *kraft сформулировала кардинально новую стратегию институционального поведения, утверждая, что «чувствительность к материальности языка и непрозрачности формы при известной последовательности приводит к анализу материального уровня бытования литературы». Такой (само)критический подход к литературному производству закреплялся чисто материально — серия печаталась на крафтовой бумаге, обычно использовавшейся как упаковочная и давшей название серии, которая тем самым рассчитывала переопределить границы между «искусством» и «тем, что его не касается».

Собственно, именно в этой серии и вышла книга Нугатова под названием «Мейнстрим» (а Медведев представлял ее на московской презентации как соредактор серии). Наполнявшие ее тексты критически целились в сложившиеся институциональные рефлексы читающих и пишущих поэзию.

Другими словами, если Медведев объявил бойкот литературному миру (пока не возникло такое (само)критическое субполе, в основании которого он был готов активно участвовать), то Нугатов вел подрывную войну изнутри него, читая подобные стихотворения на тех самых поэтических вечерах (и при тех посетителях), которые и заслуживали критики.

Такие формы борьбы с коррупцией смысла занятия поэзией и, как следствие, коррупцию смыслов всяких поэтических текстов я и называю институциональной (само)критикой литературы. Важно учитывать, что разворачивалась она на фоне чисто политической критики электоральной коррупции или пресловутой «кражи голосов», спровоцировавшей наиболее мощную на памяти нынешнего поколения социальную мобилизацию. Между этими параллельными рядами — критики литературной и политической — возникали ощутимые резонансы, которые кажутся более интересными, чем случай так называемой гражданской поэзии, где поэт «возвышает свой голос» или «негодует» против тирании. (Впрочем, такие сравнительно более прямолинейные тексты, как «Жертвы долга» или «Реквием по эпохе стабильности», тоже составляли целый раздел «Всё будет ипотека» в той книге Нугатова.)

Одним словом, для понимания современных текстов Дедужко как части современной электронной (суб)культуры важно знать об этом эпизоде разочарования Нугатова в литературной сцене и борьбы со сложившимися способами институционального поведения в литературе и автоматизировавшимися оппозициями, позволяющими им существовать (как, например, атакуемая в тексте «Пропаганда поэзии» оппозиция тлетворной потребительской культуры и «духовки», пропагандируемой московским либеральным истеблишментом). Вот здесь и появляется жанр народной фейсбук*-эпопеи, который манифестирует прежде всего новый способ литературного производства — с помощью коллективного разума или искусственного интеллекта (что можно объединить в фигуре general intellect, как это называл Маркс), что заставляет нас перейти к следующему пункту.

2. Лексика и фейсбук*-эпопеи

доживем до каминаута
каминаут на заречной улице
деревенский каминаут
ива́нов каминаут
старый новый каминаут
каминаут бальзаминова
каминаут зажигает огни
каминаут республики
двадцать каминаутов спустя
долгий каминаут в дюнах
двадцатый каминаут начинается
батальоны просят каминаута
забытая мелодия для каминаута
каминаут на траве
железный каминаут
каминаут санникова
давай каминаутнемся
каминаут профессора доуэля
еще раз про каминаут
каминаут был в пенькове
учебник каминаута для 3-го класса
семнадцать каминаутов весны
каминауты турбиных
хрусталев, каминаут
добро пожаловать или посторонним каминаут воспрещен
каминаут на пятницкой
здравствуйте я ваш каминаут

Отрывок из второй народной фейсбук*-эпопеи Валерия Нугатова «Каминаут» (сборник «ЕДОДОЙ!»)

Читая всё, написанное со времен первой фейсбук*-эпопеи до самых последних текстов на хоссанитском языке, мы понимаем, что они, прежде всего, что-то проделывают с лексикой.

Как часто повторяют в анализе поэтических текстов, стихи Всеволода Некрасова занимаются спасательной археологией языка, пытаются узнать, «остался там <в советской речи> еще кто живой».

Не менее интересную лексическую задачу берет на себя Дмитрий Голынко, занимаясь сотериологией современного тезауруса и пытаясь сохранить максимальное число словарных единиц, включая их в свои стихи.

В обозначенных координатах Валерий Нугатов, в свою очередь, осуществляет стратегическую инфляцию словаря. Практически любое стихотворение из нового сборника становится скучно читать (но несколько более интересно слушать — о чем опять же ниже), как только становится понятен принцип их конструкции — а это происходит примерно с третьей строки, — но при этом невозможно и остановиться. Такое «удовольствие от неудовольствия», как назвала бы это кантовская эстетика, заставляет нас следить за словарным перечнем или даже просто алфавитом. Ведь если фейсбук*-эпопеи еще можно упорядочивать согласно хронологическому порядку коллективных контрибуций, то в инкантациях Дедужко рано или поздно приходится выбирать произвольный порядок появления новых пунктов, для чего алфавитный порядок — не такая уж плохая идея, которая как бы делегирует композиционные решения некой безличной инстанции.

Обратим внимание, что уже по одной этой причине эти тексты выламываются из традиционного ремесленного бессознательного «лучших слов в лучшем порядке». Если сами слова переживают показательный произвол в выборе, то не менее интересные вещи происходят и с их порядком, на чем я хотел бы сосредоточить внимание. Итак, если Некрасов искал, не осталось ли чего-то живого в (советском) языке, а Голынко пытается спасти, взять на борт максимальный объем лексики (постсоветской), то Нугатов выманивает наружу все проштрафившиеся лексемы, выводит их как на парад или скорее на плац, где запланирована их гражданская казнь. И даже в таком деле, как гражданская казнь современного словаря, важен порядок, и хочется понять, в каком именно порядке она осуществляется.

Если разделять эстетику производства и эстетику рецепции, то в случае (реконструкции) первой довольно быстро становится заметна — я заметил это уже по «Каминауту» — некоторая словарная или алфавитная логика: так, после «первого каминаута» идет «плохой хороший каминаут», далее «каминауты петрова» и т. д. на букву П, а следовательно, этот текст, скорее всего, был написан не без использования двух клавиатурных комбинаций — Ctrl + C / Ctrl + V.

Это означает, что здесь в дело вступает не просто «поэтика перечисления» и «культура мемов», как это пытается назвать и к этому подступиться университетская филология, а реальное дыхание искусственного интеллекта в современной русской поэзии. Здесь поэт скрещивается с большими данными, с которыми уже давно работают лексикологи, и при этом без лишних об этом деклараций в стиле кураторов и коммивояжеров «новых медиа».

3. Диафрагма и дед Хоссан

жох лойханн бройжолл меймо мейньо
волдэр бэйньоменн бройжолл меймо мейньо
жэлл дейлоцз бройжолл меймо мейньо
хвейллехз гвойддоре бройжлло меймо мейньо
дейреддой бройжолл меймо мейньо
олдуйзсэр бройжолл меймо мейньо
огомьбэнн бройжолл меймо мейньо
а дедхоссан ннэ бройжолл меймо мейньо
а озтонойвелсэ ннобройтеф мейньо
сэйлл нно пейннох
сьэйлл пейрожох
до бреззодуймоллозь!

Стихотворение Валерия Нугатова «Од тойкоэ педружко уннучехэ!» (сборник «ЕДОДОЙ!»)

Однако таким опустошением словаря — посредством выманивания всех проституированных лексем — дело не ограничивается, и помимо лексики происходит еще что-то с фонетикой стихов на хоссанитском языке, с тем самым «голосом», который украли на выборах, или «словом», которое устало передают следующему докладчику, с дискурсивно-акустическим воображаемым поэтического высказывания. Если книга «Мейнстрим» была институциональной критикой современной поэзии, народные фейсбук*-эпопеи — коллективным ритуалом гражданской казни словаря (при участии больших данных), то стихи деда Хоссана — это профанация уже русской орфоэпии и поэтической просодии.

В отличие от всех предыдущих стадий последняя операция адресуется уже не только нашему институциональному чутью или чувству, что многие слова потеряли смысл, но прежде всего нашему телу — просто потому, что это практически невозможно слушать без смеха, и потому это является довольно изматывающим предприятием. Со времен Бергсона смех считается намного более сложной производной искусства, чем слезы, хотя на традиционном поэтическом вечере смех скорее порицается. Инкантация же конкретно этих хоссанитских текстов не позволяет ни усомниться в их поэтическом статусе, ни уклониться от их очарования, ни заскучать. То есть этой поэтикой оказывается задействовано наше тело (а не только мозговые центры, теперь навсегда скрепленные с нейросетями). Причем это происходит не через тематизацию «телесности», «травмы» и всё тому подобное, что принято поминать в комментариях к определенному типу письма, в котором само тело может оставаться так же репрессировано, как и в тех, еще более скучных случаях, когда тело не пришло в голову даже тематизировать.

Стихи на хоссанитском языке обращаются к нашему телу напрямую и помимо всякого умственного, критического усилия — просто заставляя диафрагму сотрясаться. Такой подход к поэзии мог бы чрезвычайно понравиться Ницше, предлагавшему в целом рассматривать эстетику как форму прикладной физиологии:

«Мои возражения против музыки Вагнера суть физиологические возражения: к чему еще переряжать их в эстетические формулы? Эстетика ведь не что иное, как прикладная физиология. — Мой „факт“, мой „petit fait vrai“ заключается в том, что я уже не дышу с легкостью, когда на меня действует эта музыка; что на нее тотчас же начинают злиться и роптать мои ноги <…> Не протестует ли, однако, и мой желудок, мое сердце, мое кровообращение, не огорчаются ли мои внутренности?»

Через пару десятилетий и русский поэт-заумник Алексей Крученых, реагируя, возможно, на «физиологические» возражения Ницше Вагнеру, провозгласит, что символистской инструментовкой стиха «здоровый человек <…> лишь расстроит желудок», и даcт свой собственный «образец иного звука и словосочетания: дыр, бул, щыл». Примерно этим возражениям (Ницше — Вагнеру или Крученых — символистской поэзии) и наследуют стихи на хоссанитском языке, которые обращаются не только и не столько к мозговым центрам, не слишком озабочены, трогают ли они ваши сердца, но скорее существуют в перспективе этого самого вопроса: начинают ли роптать ноги, не протестует ли желудок и не огорчаются ли другие внутренности.

P. S. Языковое бессознательное постсоветского человека

Тезис, изложенный в постскриптуме, основан на состоявшемся на следующий день после презентации диалоге автора с Валерием для ютуб-канала «Серьезно и всерьез», см. запись по ссылке.

Избранный Валерием Нугатовым персонаж, из уст которого не только звучат стихи на хоссанитском языке, но и пишется та самая история «рюйзхоэ тейллеродуро», издаются свои «увчебнехэ пъьъдзео» [учебники поэзии. — хосс.], проводятся «дейхтондэ» [диктанты. — хосс.], составляется «ольховед» [алфавит. — хосс.] и даже эмитируется «хоньзтетудцэо«(Заметим, что практически все авторы, публикуемые в издательстве «Асебия» и представленные в рамках летней серии мероприятий совместно с [Транслит], упражняются в жанре конституции — см. подробнее о презентации «Конституции Метароссии») [конституция. — хосс.], — это дед Хоссан или просто Дедужко.

Личность деда Хоссана основана на реальных и притом трагических событиях, в ходе которых из криминального авторитета посредством огнестрельного ранения, приведшего к летальному исходу, родился актуальный поэт.

Как часто бывало в истории рюйзхоэ тейллеродуро, поэтический талант раскрылся только после смерти поэта. Аналогичным образом дед Хоссан оказался создателем не просто корпуса поэтических текстов, но и создателем литературного хоссанитского языка, к всё более регулярному пользованию которым мы вынуждены перейти, перестав ставить стыдливые кавычки и ограничиваясь техническим курсивом, поскольку именно этот язык-объект окажется предметом нашего дальнейшего рассмотрения.

Большинство адептов культа поддерживает связь с Дедужко не только на постоянной основе, но и на его собственном языке. Как отмечает большинство его носителей, хоссанитский — это гибридный язык, но ближе всего он оказывается к восточнославянской подгруппе (балтославянская ветвь, индоевропейская семья). По своему устройству может быть причислен к языкам флективного типа. Это развивающийся язык, одновременно находящийся в стадии разложения. Признаки динамично вырождающегося языка — утрата отдельных грамматических категорий — так, например, в хоссанитском отмирает категория рода. Как отмечал академик Марр, как очень древние (мертвые) языки, так и язык (коммунистического) будущего тяготеют к универсализации и простоте, когда «различные диалекты сблизились и слились в одном всеобщем языке».

К примеру, язык марсиан из утопического романа «Красная звезда» соратника Ленина Богданова истреблял в себе все признаки грамматического рода, поскольку он оказывался в сущности «очень не важен».

Сообразно с этим специалисты размещают грамматику хоссанитского языка в контекст новых гендерных ересей, а его основателя рассматривают как андрогинное существо, характеризуемое флюидным гендером.

Если, как полагал Вильгельм Гумбольдт, «язык народа есть его дух, а дух народа есть его язык», то духом какого народа можно назвать хоссанитский язык и деда Хоссана лично? Безусловно, хоссанитский является языковым бессознательным постсоветского общества, географическим ареалом распространения соответственно являются все те регионы, в которых селятся выходцы из постсоветского пространства и носители его духа, обнаруживающиеся в самых неожиданных местах. Кроме того, дед Хоссан как поэт откликается на все мало-мальски значимые общественные события и дискурсивные неврозы постсоветского пространства, которые соответственно и формируют этот язык, порождают новые лексемы, продуктивно деформируют его орфографию и орфоэпию. Таким образом, развитие-разложение хоссанитского языка напрямую связано с социальным развитием-разложением постсоветских обществ. Как добавляют некоторые специалисты, дед Хоссан выхватывает из повседневной дискурсивности особенно проштрафившиеся выражения и наиболее характерные сгущения социального воображаемого (как, например, уже упоминавшийся каминаут, а также навальный!, домбаз наж!, пора волидь! и т. п., давшее название отдельным стихотворениям), а все релевантные социальные факты тем самым оказываются и лингвистическими фактами, встраивающимися автоматически и в хоссанитскую поэтику.

Наконец, что до соотношения хоссанитского и русского языков, они существуют в рамках двуязычия — языка профанного, прозаического (русский) и сакрального/литературного языка (хоссанитского), который тем самым занимает долго пустовавшее место церковнославянского.

Разве что сакральность последнего достигалась посредством его возвышения над (древне)русским, а хоссанитский является результатом сакрального унижения современного русского языка.

Правильные формы склонения можно сверить по письменным памятникам хоссанитского языка («ЕДОДОЙ!»), хотя окончательная кодификация грамматики всё равно невозможна, с той оговоркой, что привилегированное право кодификации хоссанитского языка остается за пророком деда-поэта и основоположником письменности — Валерием Нугатовым, поскольку многие неофиты, знакомые только с письменными источниками, но испытывающие дефицит устной практики, допускают грех утрирования и тем самым замутняют смысл сказанного.

Большая часть корпуса текстов на хоссанитском языке по-прежнему циркулирует в фейсбуке*, а ее пользователи и носители языка часто прибегают к технологии T9, поэтому не меньше, чем неврозам постсоветского общества, хоссанитский язык обязан и современным технологиям. Что до графики хоссанитского языка, то большинство пользователей тяготеет к кириллице, позволяющей передавать всю прихотливую фонетику шипящих и все продолжающиеся грамматические мутации. Наконец, переводы с хоссанитского языка на другие возможны, но нежелательны, поскольку в переводах с очевидностью будет отсутствовать постсоветский социальный опыт и дух народа, которые лежат в основании хоссанитского языка.

---

* Входит в компанию Meta, которая признана экстремистской организацией и запрещена на территории РФ

Присоединиться к клубу