Помню, несколько лет назад разгневанный читатель в отклике на «Мою историю русской литературы» сравнил меня с одной отвязной радиоведущей, которая получила широкую известность благодаря своим крайне нелицеприятным характеристикам героев ее репортажей и интервью. Излюбленным определением, каким она щедро награждала объектов своих нападок, было слово «мудак».
Так вот, рецензент усмотрел в нашем с ней подходе к оценке людей и явлений окружающей действительности много общего. Мы для него выступали в качестве своего рода сестер по разуму, двух, можно сказать, символических фигур, в которых наиболее полно воплотился нигилистический дух современности. С той лишь разницей, что она полностью сосредоточилась на проблемах текущей политики, тогда как я, по его мнению, претендую на нечто большее, обращаюсь к вечным темам и ценностям. И поэтому мудаками для меня уже являются не какие-то там мелкие сошки вроде депутатов и популярных блогеров, а все без исключения классики русской литературы.
Я привыкла к обличительным отзывам на свои книги и, как правило, их просто игнорирую. Тем не менее один момент в этом бурном потоке сознания не просто привлек мое внимание, а заставил открыть файл с «Моей историей русской литературы» и поставить поиск по тексту. Меня интересовало слово «мудак». Дело в том, что я, как мне казалось, как раз его-то там и не употребляла. В моей книге действительно достаточно много «даунов», «дебилов», «дегенератов», «уродов», «олигофренов», «кретинов», «дураков», «придурков», «лохов», «отморозков» — «идиот», само собой, тоже присутствует (всё-таки речь о русской классике), даже «имбецилы» имеются. Но «мудаки»? Они вообще вроде бы никогда не входили в мой лексикон. Неужели я настолько себя не контролирую, что со стороны именно этот эпитет в применении к отечественным литераторам в первую очередь бросается в глаза?.. Но нет. Как я и предполагала, результат поиска выдал всего пару мудаков, причем в крайне незначительном бытовом контексте, не имеющем к писателям ровным счетом никакого отношения.
Утверждение, будто я считаю русских классиков мудаками, оказалось не более, чем плодом больной фантазии безумца, который мне такое приписал. Однако эта нелепая коллизия невольно заставила меня задуматься, почему, собственно, меня так не устраивают именно подобные субъекты, что я бессознательно всегда старалась их избегать даже на уровне упоминаний. Чем они хуже тех же уродов, дебилов и дегенератов? Иначе, возможно, я так и прожила бы свою жизнь, этого не поняв. И мой внутренний мир не обогатился бы столь полезными знаниями.
Причина № 1
Во-первых, само слово «мудак» звучит как-то слишком по-женски, что ли. Не знаю почему, но у меня всегда было такое чувство, что, причисляя кого-нибудь к мудакам, ты как будто начинаешь изъясняться на языке завсегдатайниц форумов домохозяек, обсуждающих тряпки, детишек и считающих всех мужиков козлами. А это совершенно не мой стиль. Или же, выражаясь по-научному, не мой дискурс.
Не то чтобы я вслед за Цветаевой желала, чтобы меня называли исключительно поэтом, а от «поэтесс» презрительно кривила губы. Наоборот, мне гораздо больше нравится называть себя писательницей, а не прозаиком, например. Мало того, я полностью разделяю намерение Моник Виттиг переименовать всех известных мифических легендарных персонажей, превратив их в Одиссею, Христу, Антихристу, Орфею, Гераклу и Прометею. И верю, что когда-нибудь ее мечта осуществится.
Но у слова «мудак» элементарно отсутствует форма женского рода. Из-за чего в применении к представительницам прекрасной половины человечества получается говорить разве что об их мудацком поведении или же некоторой мудаковатости — и не более. Полностью мудаками и даже мудилами, как ни извращайся, их признать невозможно.
Что уже само по себе кажется мне в высшей степени несправедливым, поскольку в способности демонстрировать подобные качества, точно так же как и во всех остальных отношениях, женщины, я считаю, совершенно не уступают мужчинам, а в чем-то даже их превосходят.
Причина № 2
Во-вторых, называя кого-нибудь мудаком, ты всё-таки его еще и оцениваешь. И если речь идет о литературе, то автор, встревая всюду со своим мнением, как бы невольно заслоняет собой описываемых им персонажей от читателей. Что меня, в частности, всегда страшно раздражало в Салтыкове-Щедрине. Берешь книгу, а там не только у героев говорящие имена вроде Иудушки, но целый город называется Глуповым. И дальше можно уже не читать, поскольку и так понятно, что там живут одни дураки. Смысл знакомства с подобной литературой мне не ясен, так как ничего существенного для себя ты не открываешь, а просто узнаешь, что думает по тому или иному поводу автор произведения.
И это еще одна причина, по которой я стараюсь не пользоваться словом «мудак». Меня не устраивает его субъективность.
Вот когда ты говоришь про урода, например (используешь такое слово, я хочу сказать), то все сразу видят, что ты имеешь в виду. То же самое и с дебилами. Это всё вполне объективные факты, и ты тут совершенно ни при чем. И даже если всё это персонажи твоего собственного романа, тебе и самой становится интересно, что с ними дальше будет происходить. Но стоит завести речь о мудаках, как на первый план выходит твое собственное мнение о том или ином индивиде. А оно мне и так прекрасно известно, тут даже и рот открывать не стоит, не то что писать книги.
В результате мудаки вытесняются за пределы моего мира, подальше, если так можно выразиться, к самому горизонту. Там они превращаются в безличные тени, становятся туманными призраками, о которых я не хочу ничего слышать, и у меня совершенно нет желания про них что-либо говорить. Плюс ко всему, они меня еще и жутко раздражают. Это же мудаки, и иначе к ним относиться просто невозможно. Именно предельная отдаленность подобных субъектов делает их, на мой взгляд, крайне слабо различимыми и ускользающими от определения.
Причина № 3
Когда сталкиваешься с мудаками, никогда не можешь точно сказать, с кем именно имеешь дело. Садясь за шахматную доску, они угрожают противнику физической расправой, а в боксе, наоборот, апеллируют к публике и жалуются, что, загнав в угол, якобы поставили сопернику мат — а тот неправильно их нокаутировал. Если они живут в стране с конституцией и парламентом — то обязательно провозглашают ее империей, и любое проявление своеволия и нарушения закона избранным путем всенародного голосования главой государства приводит их в неописуемый восторг. Его самого при этом они называют не иначе как царем. Тогда как существование в условиях реальной монархии не приносит им ровным счетом никакого удовлетворения, и они предпринимают титанические усилия, готовы пойти на любые жертвы, чтобы ее разрушить.
Мудаки постоянно двоятся и даже троятся, они как будто есть, и одновременно их нет, чем-то вроде заняты, но чуть внимательнее приглядевшись, ты выясняешь, что совсем не тем, что тебе поначалу показалось…
Например, ты едешь в трамвае, и некий жуткий взлохмаченный хулиган, назовем его так, пристает к интеллигентного вида олигофрену в очках. Ну, как-нибудь его якобы ненарочно задевает или облокачивается на него всей своей жирной тушей, тот его отталкивает, хулиган подчеркнуто театрально падает, вскакивает, подбивает несчастному глаз. А вся присутствующая в вагоне публика дружно принимает сторону хулигана.
Я не буду тут особо вдаваться в детали, но часто в подобных ситуациях именно так и бывает. Люди начинают симпатизировать тому, кто, по их мнению, хуже одет, например, — а кто первым начал всю эту заварушку, их почему-то совсем не волнует. В итоге у бедного олигофрена разбиты очки и нос. Напавший на него субъект полностью доволен собой, выходит на ближайшей остановке и отправляется искать следующую жертву. Все остальные тоже постепенно расходятся по домам.
И получается, что инициатор столкновения подпадает не только под соответствующую статью УК, но и внешне полностью вписывается в разработанную сто лет назад Ломброзо классификацию социально опасных типажей. С ним всё более-менее ясно. В то время как ставшие не только свидетелями, но фактически соучастниками преступления мудаки (а иначе их трудно назвать), очутившись за пределами трамвая, снова превращаются в обычных многодетных мамаш, отцов семейств, пенсионеров и ветеранов войны.
И это — еще одна причина, из-за которой я предпочитаю не связываться с мудаками. Соприкасаясь с ними, ты рискуешь в любой момент сама оказаться в положении преступника, обидевшего абсолютно невинных и добропорядочных обывателей.
После чего твой портрет пополнит составленную Ломброзо коллекцию, только на сей раз вывешенную на стенде под плакатом «Их разыскивает милиция». А на фиг мне это надо? Тем более с таким псевдонимом, как у меня: до сих пор вызывающим у части малообразованной публики исключительно криминальные ассоциации. Не все ведь в курсе, что за ним скрывается высокодуховная эрудированная писательница… Это грубый и, в общем-то, достаточно банальный пример. Бывают ситуации куда более абсурдные.
Причина № 4
Не могу сказать, что я когда-либо посещала концерты сатириков, выступления популярных проповедников, известных телеведущих или коллективные сеансы гипноза экстрасенсов. Просто моя жизнь в последнее время стала всё больше напоминать подобные шоу: всё вокруг кажется настолько очевидным и понятным, что даже и открывать рот не надо или, там, рукой шевелить, чтобы набирать какие-то слова и кому-то что-либо объяснять. Поэтому, думаю, такой образ вполне можно использовать в качестве своего рода развернутой метафоры для выражения степени деградации человечества.
Ты как будто сидишь в самом центре зала в окружении олигофренов, которые, затаив дыхание, внимают точно такому же, как и они, дауну, только находящемуся на сцене. Когда все смеются, тебе грустно, а стоит со сцены начать литься прочувствованным речам, — наоборот, с трудом удается сдерживать смех. Покинуть такое собрание ты не можешь: придется пробираться между рядами по ногам, да и задевать самолюбие столь наивных трогательных существ вокруг тебе не хочется. Поэтому ты решаешь дождаться хотя бы перерыва. Но в какой-то момент, то ли из перешептывания твоих соседей, случайно долетевших до тебя каких-то выпадающих из общей атмосферы вечера фраз, то ли из-за несколько странного выражения лица выступающего, ты начинаешь сомневаться, что являешься свидетельницей чего-то уж совсем элементарного и очевидного.
Тут ты вспоминаешь, что даже где-то читала, кажется, про лектора, что он только прикидывается дурачком и несет на публике откровенную ахинею, а на самом деле, в иной обстановке, у себя дома, зачитывается Ницше и держит под подушкой книгу Макиавелли «Государь».
Действительно, творящееся у тебя на глазах действо выглядит настолько гипертрофировано карикатурным, что ты и вправду начинаешь думать, будто до подобной степени опрощения люди в реальности дойти не способны — и предположение про Ницше и Макиавелли начинает казаться тебе вполне правдоподобным.
Оглядевшись еще раз по сторонам, ты начинаешь замечать на лицах в зале самодовольные ухмылки. Зрители откровенно кидают на тебя ироничные пренебрежительные взгляды (хотя я вроде и сама ницшеанка и подобного отношения не заслуживаю). Но никого вокруг такие тонкости не волнуют. И ты вдруг явственно осознаешь, что на самом деле находишься в кругу избранных, которые получают удовольствие вовсе не от звучащих со сцены примитивных речей, шуток и нравоучений, а от сопереживания некой тайной истине, доступной пониманию только выступающего на сцене субъекта и им.
Правда, уже в следующее мгновение это мимолетнее наваждение рассеивается, и ты снова оказываешься среди простодушных непритязательных даунов. Однако даже вернувшись домой, ты не в состоянии до конца определиться, где ты только что побывала. Начинаешь просматривать в Сети посвященные данному мероприятию публикации, но и там мнения разделяются ровно пятьдесят на пятьдесят. Одни склоняются к мысли, что такие выступления посещают чуть ли не сатанисты. А другие думают, что это обычные дегенераты, о чем, в частности, красноречиво свидетельствует и общий уровень затрагиваемых на подобных собраниях тем.
В результате ты чувствуешь себя так, будто понимаешь, что всё происходящее вокруг не более, чем кошмарный сон, поэтому пугаться его всерьез не стоит. Однако и пробудиться от него до конца тебе всё еще никак не удается. Поскольку интуиция подсказывает, что при всех разногласиях ты находилась в окружении не совсем обычных дурачков, а скорее всё-таки каких-то мудаков, которые никуда не делись, а просто, выйдя на улицу, на время рассеялись среди прохожих.
Далеко не самое приятное ощущение, должна признаться. И это еще одна причина, из-за которой я стараюсь не только их не упоминать, но вообще по возможности не ломать себе голову над тем, что они собой представляют.
Меньше всего мне хочется повторить участь автора «Окаянных дней», который фиксировал в своем дневничке вроде бы очевидные вещи, старался опираться на факты — а все над ним, я заметила, до сих пор хихикают. Практически как над Дон Кихотом, который сражался с ветряными мельницами. А был ведь еще и бросивший вызов наперсникам разврата Лермонтов. Его трагическая судьба тоже заставляет меня сдерживаться, когда я оказываюсь в окружении какой-нибудь пестрой толпы, вроде описанной мной выше. Как бы мне ни хотелось бросить им в лицо железный стих…
Причина № 5
Опыт показывает, что мудаки неизменно оказываются умнее тебя. Вне зависимости от того, как они выглядят внешне. Порой кажется, что они занимаются полной ерундой, и их действия должны иметь чуть ли не самоубийственные последствия для них же самих — о других и говорить нечего. Но в итоге им удается прожить свою жизнь абсолютно благополучно. Большинство людей существуют, как придется, и о подобных тонкостях, похоже, даже не задумываются. А у мудаков, такое впечатление, будто всегда бывает точно просчитан отпущенный им промежуток времени, чтобы негативный результат наступил сразу после того, как они покинут этот мир. Если же у кого-то что-то сорвалось и пошло не так еще при жизни, то это уже указывает, что такой субъект был не совсем мудаком.
Даже исторических деятелей они в качестве примера для подражания всегда выбирают себе по такому же принципу. И вешают у себя их портреты на стене. Чтобы все видели и понимали, насколько они умны и предусмотрительны, какие бы дикие поступки они ни совершали и вопиющие глупости ни изрекали. И на них изображены, как правило, вовсе не Макиавелли, не Цезарь Борджиа, не Ницше, не Жиль де Рэ, Ландрю или Тед Банди, не облаченные в живописные напудренные парики автор «Опасных связей» и маркиз де Сад, а в высшей степени одухотворенные и озабоченные благом человечества личности. Чьи грандиозные замыслы потерпели крах по совершенно не зависящим от них обстоятельствам и уже после их смерти — зато при жизни у них всё получалось и шло гладко. Просто им не хватило времени до конца осуществить свои планы, а последователи справиться с поставленной задачей не смогли, так как среди них не оказалось равных им по гениальности индивидов. Все те счастливцы, короче, которые сумели так удачно вычислить пропорцию продолжительности своего земного бытия по отношению к вечности, что потомкам после них не осталось ничего, кроме массы дополнительных проблем…
Маргерит Дюрас как-то заметила, что смерти никто не боится, однако задыхаться никому не нравится. К жизни это тоже относится: сама по себе она не так и тяжела, — трудно вынести только, когда тебя тошнит. Вот и мудаки, возможно, ничем не хуже дегенератов, дебилов или кретинов, но их присутствие как раз и вызывает у меня это трудно выносимое ощущение. Мало того, часто ты даже не понимаешь, из-за чего именно и почему, поскольку они обычно тут совершенно как бы и ни при чем. Наоборот, заботятся о твоем благополучии и желают тебе исключительно добра….
Поэтому я на самом деле довольна, что в моей книге, посвященной отечественной литературе, среди русских классиков девятнадцатого столетия совсем их не оказалось. Даже всегда навевавший на меня глубочайшую скуку мой антипод Салтыков-Щедрин выступает там всего лишь в качестве отморозка. Хорошо жить в такой стране, можно гордиться своими культурными традициями!
По большому счету, я думаю, что если бы меня в реальности окружали исключительно кретины, наглые придурки, непроходимые тупицы, психи, извращенцы всех мастей, всякие там горбатые карлики, вампиры, мутанты, упыри, ходячие трупы, выжившие из ума маразматики, маньяки, человекообразные гамадрилы, типы Ломброзо, имбецилы со скошенными лбами размером в три миллиметра и прочие недоумки и уроды — то это был бы абсолютно совершенный идеальный мир. Рай на земле и коммунизм.
Но пока, увы, о столь беззаботном и счастливом бытии без мудаков человечеству остается только мечтать.
Вот я и пытаюсь воплотить эту утопию хотя бы на страницах своих книг. Просто я в душе скорее романтик, чем реалист. Ну, и декадентка, само собой. И мне всегда было немного обидно за Сологуба, например, чей ранний роман «Мелкий бес» выдержал потом множество изданий, однако в дальнейшем он так и не сумел развить свой успех. От его поздней трилогии «Творимая легенда» до наших дней, по сути, дошло одно название. Но из него понятно, какую грандиозную задачу этот крупнейший представитель Серебряного века русской поэзии перед собой ставил. Можно вспомнить еще и Гюисманса: роман «Там внизу» получился у него куда более выразительным, чем «Вверху». Стихи Блока к Прекрасной даме сейчас практически забыты. Бальмонт выпустил сборник «Будем как Солнце»… В каком-то смысле, я чувствую себя их продолжательницей, и в первую очередь, мне, естественно, хочется завершить то, что не удалось им. Творить легенду, быть, как Солнце, и двигаться вверх. Не обращая внимания на ошивающихся вокруг всяких мелких мудаков. И это уже пятая причина, по-моему, из-за которой я стараюсь их игнорировать. Если я, конечно, не сбилась со счета.