Так получилось, что недавно меня в течение дня дважды назвали хамкой. Сначала кассирша в магазине, а потом мужик с тележкой на улице, которого я попыталась отодвинуть плечом, так как он загораживал мне дорогу. Не то чтобы меня это задело, а просто само слово «хамка» довольно редко употребляется в последнее время. Молодежь вообще, по-моему, так сейчас не говорит, а тут вдруг сразу два человека его повторили, поэтому я его и запомнила. А так, мне кажется, это одно из самых безобидных ругательств в русском языке сегодня. В каком-то смысле, можно сказать, эти двое мне даже польстили. Фактически похвалили за хорошее поведение…
Нет, я, разумеется, понимаю, что они имели в виду. Формально слово «хам» по-прежнему имеет отрицательный и осуждающий смысл. Однако стоит внимательнее в него всмотреться, как невольно начинаешь сомневаться, насколько подобное отношение к различным проявлениям этого самого хамства оправдано. В Библии имеются два антипода Каин и Авель, допустим. А ветхозаветному персонажу по имени Хам, от которого и пошло данное определение, противостоит некая лишенная каких-либо конкретных очертаний, полностью обезличенная вежливость. Отвлеченное понятие, по сути. Что уже само по себе слегка настораживает. Наверняка, его придумал какой-нибудь Кант. Хотя я его тоже толком не читала, но когда перебираешь в уме влиятельных мыслителей, пополнивших словарный запас человечества разнообразными многозначительными терминами, определениями и категориями, то этот засушенный чопорный тип, которого Ницше называл не иначе, как пауком, почему-то первым приходит на ум.
И что такого сделал этот Хам, что заслужил в глазах потомков на долгие века столь скверную репутацию?! Посмеялся, если не ошибаюсь, над своим обнаженным и пьяным отцом или же просто отнесся к нему с пренебрежением… Ну и что?
Онегин не менее презрительно отзывается о родном дяде и не стесняется устами Пушкина признаваться, как скучно ему ухаживать за находящимся при смерти родственником. Ухаживать вынужденно, чисто из корыстных побуждений, в надежде на скорое получение наследства. И ничего! В учебниках литературы он представлен как вполне положительный герой. Немного холодный и эгоистичный, может быть, но все равно не такой карикатурно возвышенный и утрированно романтичный, как Ленский. Однозначно более солидный. Мало того, «солнце русской поэзии» и «наше всё» не скрывает своего восхищения поведением этого типичного, по мнению большинства литературоведов, представителя петербургского дворянства в театре, где тот неизменно проходит на свое место между кресел исключительно по ногам зрителей. Я себе подобного, к примеру, никогда не позволяла. Ну разве что наступишь кому в кино на кончик ботинка или туфли, когда у тебя особенно плохое настроение или не выспишься. Но и то не больше, чем одному-двум каким-нибудь хлюпикам, желательно в темноте и с таким видом, будто это вышло случайно. А так, чтобы прямо лезть напролом и всех давить — я еще ни разу не решалась.
Но раз уж в человеческом мире вежливость представляет собой нечто эфемерное и бесплотное, то о природе и говорить нечего!
Деревья впитывают в себя влагу из почвы, нисколько не заботясь о проросших рядом слабых ростках, заслоняют своими ветвями от них солнце и не мучаются по этому поводу совестью. Сорняки, если их не выдергивать, бесцеремонно атакуют огурцы, лук и морковку, вытесняют их с грядок, совершенно не думая о том, сколько в их жертвах витаминов и какую пользу они способны принести людям.
Красота роз их тоже абсолютно не впечатляет. Птицы беззаботно порхают и клюют червей, вороны каркают по ночам и мешают всем спать. Зайцы воруют капусту с полей, а лисы — кур с приусадебных участков. Волки, в свою очередь, подстерегают зайцев, ну а медведи способны напасть даже на человека, особенно если плохо выспятся, опять-таки — когда их кто-нибудь зимой раньше времени разбудит…
Среди животных нет «грубых» или «обходительных» особей — а есть хищники, травоядные, пресмыкающиеся, пернатые, парнокопытные, млекопитающие, пресноводные и четвероногие. Есть масса примеров, когда наиболее неординарные и нестандартно мыслящие индивиды покидали крупные города и селились в маленьких избушках в лесу, отказывали себе во множестве благ и удобств исключительно ради того, чтобы ни с кем не здороваться, никому не улыбаться, не говорить спасибо, никого не пропускать вперед в дверях и не поздравлять с днем рождения — настолько им осточертела эта вежливость! Поль Гоген бежал от известных своими хорошими манерами парижан и поселился на острове среди необразованных дикарей. А Маугли, если обратиться к неадаптированной для детей редакции книги Киплинга, и вовсе вернулся назад к волкам…
Все же знают, от кого произошел человек. И уж никак не благодаря вежливости. Если бы гомо сапиенсы были самыми тактичными и скромными в окружении львов, крокодилов, медведей, динозавров и птеродактилей, угодливо уступали им лучшие места на полянах и в пещерах, то они бы, нисколько не сомневаюсь, до сих пор прыгали по деревьям, а не ездили в метро и автобусах.
И это еще в лучшем случае. Скорее всего, они просто вымерли бы, не выдержав конкуренции с другими более сообразительными и бойкими особями и организмами. И сейчас-то люди, вооруженные последними достижениями науки и техники, с трудом справляются даже с простейшими бактериями и вирусами, которые тоже постоянно развиваются и приспосабливаются к новейшим лекарствам, а тогда они ходили, облачившись в звериные шкуры, и вынуждены были решать свои проблемы подручными средствами вроде камней и палок.
Мало того, я вообще думаю, что труд сделал из обезьяны человека, а вежливость превратила аристократов в интеллигентов (существенно поспособствовала их вырождению, во всяком случае). Уже по тому, как некогда лучшая и наиболее могущественная часть человечества уступила свое место в социуме буржуазии, отчетливо видна общая тенденция в эволюции природы. Один из эпизодов этой борьбы видов, в частности, прекрасно описал Чехов в своих пьесах: предприимчивые обыватели схватили топоры и рубят деревья в саду, а их владельцы только и делают, что ведут философские беседы и демонстрируют хорошие манеры под льющуюся из-за изящно расставленных красивых декораций грустную музыку. Когда у них заболеет родственник, они ему искренне сочувствуют, бегут покупать лекарства, а если кому и наступают теперь на ноги, то только им. Еще и ста лет не прошло со времен Онегина — и такая деградация!
И пускай сегодня князья, маркизы, бароны, замки, усадьбы и поместья с крепостными крестьянами практически исчезли с лица Земли. Но остались еще аристократы духа вроде меня!
Всякий раз, когда я еду в метро, например, и мне удается занять свободное место, я стараюсь максимально собраться с мыслями и думаю только о том, как на нем удержаться, так как мне совсем не хочется никому его уступать. Еще, спускаясь на эскалаторе, обычно начинаю оглядываться по сторонам, выискивая в людском потоке потенциальных конкурентов, претендующих на такие сидячие места. Чтобы потом, как только подойдет поезд, случайно не пропустить кого-нибудь из них перед собой и заскочить в открывшиеся двери. И в первую очередь меня, естественно, интересуют наиболее дряхлые пенсионеры, всякие там хромые с палками, слепые с белой тростью и, само собой, мамаши с младенцами.
Раскольников, готовясь к ограблению старушки-процентщицы, задавался вопросом, способен ли он пойти на мокрое дело или еще до столь решительных поступков не дорос. Мне бы его проблемы!
У него была всего одна цель: подкрался и тюкнул намеченную жертву топориком по голове. После, если все прошло гладко, я точно ни в чем сознаваться не стала бы. Тут и думать особенно не о чем. Главное тщательно подготовиться, и всё. А мне за одну поездку попадаются на глаза минимум десять таких старушек. И в каждом отдельном случае нужно решить: вставать или не вставать. Ты сидишь, у тебя над головой, как назло, красуется надпись «Места для пассажиров с детьми и инвалидов», диктор пугающим раскатистым басом периодически напоминает о необходимости быть вежливым по отношению к пожилым людям и женщинам с детьми. А вокруг толпа усталых после работы и обиженных на весь мир граждан, которым самим не удалось устроиться поудобнее на сиденье, и теперь они только и ждут удобного момента, чтобы на ком-нибудь реализоваться и сорвать свою злобу. Вцепившаяся трясущейся ручкой в поручень над твоей головой изможденная старушка с тяжелой сумкой — прекрасный повод, чтобы их выбор пал именно на тебя. Лучше и придумать нельзя.
Можно, конечно, уткнуться глазами в телефон или же сделать вид, что спишь, но я предпочитаю встречать опасность лицом к лицу, с открытым забралом, так сказать. И внимательно слежу за всеми, кто входит на остановках в вагон. К тому же такое занятие, я заметила, помогает мне избавиться от беспричинного страха, который одно время периодически охватывал меня во время таких поездок, стоило мне только спуститься глубоко под землю. Так ты отвлекаешься, не паникуешь впустую неизвестно отчего, а сосредотачиваешься на подстерегающих тебя реальных опасностях. Просчитываешь самые худшие варианты и готовишься к ним. Клин клином вышибают, как говорится.
В такие мгновения я обычно вспоминаю свою жизнь. Не то чтобы она у меня была очень тяжелая, нет, скорее, наоборот, легкомысленная и несерьезная. И я еще в начальных классах, когда слушала по радио басню про стрекозу и муравья, например, прямо чувствовала, что это будто про меня. В образе стрекозы, в смысле, узнавала себя. И должна сказать, что интуиция меня не подвела. Примерно так моя жизнь в дальнейшем и сложилась. Большинство людей трудились не покладая рук, заботились о своем будущем, а я порхала с места на место, подолгу нигде не задерживаясь, скользила по поверхности, ни во что особенно не вникая и не углубляясь.
Нет, какие-то сложности у меня, само собой, тоже порой случались, однако про них всё равно никто не знал, поскольку я обычно никому ничего не рассказывала.
Даже когда после университета я работала по ночам уборщицей, и то получалось, что я целыми днями только и делаю, что сплю. Такое у окружающих складывалось впечатление, вероятно. Они ведь не знали, чем я занимаюсь в темное время суток. Просто на такую работу в советские времена с высшим образованием не брали, и мне пришлось обманным путем раздобыть себе вторую трудовую книжку, так как первая у меня была уже засвечена с дипломом. О чем я, естественно, предпочитала особенно не распространяться. И так со мной обычно было буквально во всём. Видимость далеко не всегда совпадает со скрытой за ней сущностью. Об этом наверняка писали многие философы, включая того же Канта.
Не буду вдаваться в детали, но легкость моего бытия неизменно давалась мне с огромным трудом. Так почему я теперь должна кому-то уступать место в общественном транспорте? С какой стати?
Если все эти дряхлые старики, инвалиды и беременные бабы только на вид кажутся такими бледными и усталыми по сравнению со мной. На самом деле у них, почти не сомневаюсь, куда более безмятежное и простое существование, чем у меня. Весь опыт моей прошлой жизни заставляет меня так думать.
Да пусть бы они и страдали больше, чем я! Такие нюансы, в конце концов, никто не способен точно просчитать и измерить. Не только в этом дело. Есть вещи куда более важные, из-за которых я всё равно не могу себе позволить подобные жесты, свидетельствующие о сочувствии к разного рода убогим, истощенным, больным или же просто утомленным на вид субъектам. Даже если бы я этого очень хотела.
Достоевский не побоялся гнева влиятельного критика Белинского и изобразил униженных и оскорбленных обитателей социального дна так, будто они все ловят кайф от своих несчастий. А я — писательница, продолжательница традиций великой русской классики — прямо сразу вскочу со своего места из-за осуждающих взглядов каких-то никому не известных блюстителей нравственности, лишив тем самым и без того бедных людей, возможно, единственной радости в их жизни: постоять, корчась на виду у всех, и помучиться. С моей стороны это будет уж совсем несерьезно. Плюс они меня после, скорее всего, за такую медвежью услугу возненавидят. Так что это еще и небезопасно.
Я уж не говорю о том, что Владимир Маяковский любил смотреть, как умирают дети. Габриеле Д’Аннунцио захватил целый город во время войны. Юкио Мисима предпринял попытку государственного переворота. Многие не в курсе, вероятно, но даже лауреат Ленинской премии «За укрепление мира между народами» Луи Арагон и тот в молодости раздавал пощечины мертвецам, если верить названию одного из его ранних произведений, которое я, правда, не читала.
Борис Виан, как все знают, плевал на могилы. Франсуа Вийон воровал, а Жан Жене был приговорен за это к пожизненному сроку. Берроуз же и вовсе пристрелил свою жену… И они только первые, кто обычно приходят мне на ум, когда в вагон метро, предположим, входит какой-нибудь скрюченный калека на костылях.
После них мне встать и уступить ему место — это всё равно что расписаться в глубочайшей провинциальности всей современной русской литературы, самой значительной представительницей которой меня многие авторитетные люди сейчас считают. Сама идея, будто такое вообще возможно, кажется мне в высшей степени дикой! И это касается не только меня, не обязательно только писателей — но практически любого более-менее продвинутого читателя. Ну, разве кто хочет продемонстрировать, что совсем не интересуется новейшими течениями в искусстве и философии, прикинуться дурачком или же, как теперь еще говорят, приколоться — тогда ладно. А так, я этого не понимаю.
Можно, конечно, представить, что мне вдруг станет элементарно жалко какого-нибудь старичка. Такого хрупкого и тоненького, как тростинка, без орденов и удостоверений, а просто одиноко с грустным видом стоящего в углу вагона. Есть ему нечего, пенсия у него маленькая, вот он так и похудел. Но и тогда я вспоминаю про Павлика Морозова, сдавшего большевикам своего папашу-кулака. Или Любовь Яровую из одноименного советского фильма, которая пожертвовала мужем и семейным счастьем ради идеи. Притом что марксизм и строительство коммунизма, которыми они вдохновлялись, — как теперь выяснилось — изначально были полной туфтой, и верить в них могли только откровенные дауны.
Передо мной же стоят задачи куда более серьезные. Как-никак, я занимаюсь литературой и претендую на звание гения. А гений и вежливость — две вещи несовместные! Всё в этом мире в конечном счете подчиняется законам жанра. В реальности такого не бывает, безусловно, но если на секунду вообразить, что дипломаты начали бы ругаться матом и изъясняться на блатном жаргоне, то подобная картина производила бы примерно такое же отталкивающее антиэстетичное впечатление, как и уступающий место в общественном транспорте пожилым людям и беременным женщинам гений. Такого просто не может быть! Это абсолютный нонсенс! И даже когда я случайно натыкаюсь в отклике на свои книги, к примеру, на рассуждения, будто у меня там присутствуют проблески гуманного и заботливого отношения к людям, то потом ночью я обычно долго не могу заснуть, мучаясь вопросом: «Неужели это правда, и я не гений?..»
Ведь как писатель живет, так всегда и пишет. И стоит тебе начать испытывать сострадание к окружающим, как душещипательные нотки тут же проникнут на страницы твоих книг. А там, глядишь, дойдет дело до описания любви — и я окончательно опущусь до дамских романов.
То есть фактически настолько низко, что подобный уровень в традиционной иерархии жанров, составленной в свое время Николя Буало, был даже не предусмотрен. Нет, такая участь меня абсолютно не прельщает! Пусть лучше этот трогательный старичок еще несколько минут постоит у себя в уголке. Не только он, но никакая слезинка ребенка и тем более возмущенные вопли его мамаши меня не тронут!..
Многие люди, я заметила, до сих пор недооценивают значение духовности. Между тем именно великие книги, поэзия, посещение музеев и филармонии, выдающиеся фильмы и вообще всё, что так или иначе подпадает под это понятие, позволяют мне чувствовать себя уверенно в общественном транспорте. Особенно это важно летом, когда периодически приходится ездить на дачу и больше часа трястись в забитом битком автобусе. Сидишь себе спокойно у окна и любуешься природой, не обращая внимания на изнывающих от жары и тяжестей толпящихся в проходе пассажиров.
Немного обидно, правда, что к окончательному осознанию своего предназначения на бытовом уровне я пришла с некоторым опозданием, когда мне уже и самой всё чаще стали уступать место разные ограниченные и, судя по всему, далекие от культуры простачки.