Принцесса Алиса, поиски знаков и молитвы в томографе. Как изучение познавательных процессов помогает понять феномен религии

Перечисленное — лишь малая часть вопросов, которые волнуют исследователей относительно нового научного направления ― когнитивного религиоведения. Термином «когнитивное религиоведение» называют такой подход к изучению религии, в котором акцент делается на человеческом познании. Заимствуя теоретические конструкты (семантическая и эпизодическая память, наивный дуализм, механизм обнаружения агентов, модель психического и др.) и методы (от полевого эксперимента до нейровизуализации) из разных наук, представители этого направления пытаются найти в человеческом мышлении склонности к религиозным воззрениям. Специалисты исследуют не религии сами по себе, а базовые универсальные психические процессы, которые направляют и вместе с этим ограничивают феномены религиозного мышления и поведения. Как считают когнитивные религиоведы, эти процессы отвечают за кросс-культурную повторяемость и устойчивость определенных форм религиозных верований, таких как представления о душе, загробной жизни, сверхъестественных существах, и связанных с ними ритуальных действий.

Религиоведы-когнитивисты исходят из допущения: религию стоит разделить на отдельные феномены, которые затем можно объяснить с помощью разных теорий. Эти теории базируются на достижениях наук, занимающихся изучением различных компонентов человеческого мышления, прежде всего когнитивистики и эволюционной психологии. Это позволяет по-новому взглянуть на психологические основы религиозного мышления и поведения. И в особенности на то, как социальные аспекты нашего познания сказываются на вере в сверхъестественное.

Образ Бога в голове

Один из вопросов когнитивного религиоведения ― как люди представляют сверхъестественных сущностей: Бога или богов? С психологической точки зрения ответить на этот вопрос не так просто. Существует проблема: при эмпирическом исследовании индивидуальных понятий о Боге нельзя полагаться исключительно на традиционные методы, такие как опрос или интервью. Во-первых, когда людей просят рассказать о своем понимании Бога или богов, например задают вопрос «Какими атрибутами обладает Бог?», то сама ситуация переключает их в режим осознанного размышления о собственных представлениях. Этот контекст может отличаться от того, как люди обычно мыслят о Боге в своей повседневной жизни. Во-вторых, существует давление ортодоксии: если задавать вопрос людям прямо, высока вероятность получить в ответ теологически корректные и весьма абстрактные описания образа Бога, соответствующие учению той или иной религиозной традиции. Например, в теистических традициях Богу приписывается совершенно иной тип существования: Он абсолютное существо, отделенное от тварного мира, Он ― вечен, бесконечен, совершенен, всемогущ и всеблаг.

Зная эту проблему, ученые снова и снова пытались найти метод, как в таком случае адекватно и надежно измерить индивидуальные образы божественного. Подходящий способ нашелся в 1996 году: когнитивные психологи из США Джастин Барретт и Фрэнк Кейл решили дать испытуемым задание на понимание истории, которое позволило бы определить, как установки и предыдущие знания влияют на понимание и воспроизведение содержания истории. В эксперименте Барретт и Кейл исходили из следующего утверждения: ни одна история или сюжет не могут быть исчерпывающими ― всегда остается нечто невысказанное. Наш разум ловко справляется с этим: предшествующий опыт и знания, убеждения и стереотипы заполняют пробелы в повествовании. Прибавим к этому несовершенство памяти ― и мы получим феномен, который психологи называют ошибочные или ложные припоминания. Например, возьмем историю о женщине, которая, заблудившись в лесу, сильно испугалась и начала молиться.

Стереотип «женщины плачут, когда напуганы» может привести к ложному воспоминанию: женщина заплакала, когда заблудилась в лесу, хотя на самом деле об этом не говорилось в истории.

Барретт и Кейл использовали эту методологическую идею, сделав одним из действующих лиц историй в своем исследовании Бога. Они придумали восемь коротких сюжетов, которые не навязывали испытуемым конкретного представления о Боге. Испытуемым нужно было внести свой когнитивный вклад ― дополнить этот образ. Ученые надеялись получить доступ к фактическим понятиям о Боге ― понятиям, которые люди используют, когда обрабатывают информацию в режиме реального времени, интерпретируют события, генерируют объяснения и предсказания. Вот пример одной из историй Барретта и Кейла:

«Мальчик плыл один по быстрой горной реке. Его левая нога застряла между двумя большими серыми камнями и он не мог выбраться. Проплывающие мимо ветки деревьев больно задевали его. Он подумал, что утонет, и стал отчаянно бороться за жизнь и молиться. И хотя Бог отвечал на другую молитву в другой части мира, когда мальчик начал молиться, Он вскоре откликнулся на мольбу мальчика, отодвинув один из камней, так что тот смог вытащить ногу. Мальчик с трудом добрался до берега и без сил повалился на землю».

В серии экспериментов американских студентов, среди которых были католики, протестанты, иудеи, индуисты, бахаи, буддисты, а также агностики и атеисты, просили послушать истории и ответить на ряд суждений об их содержании «да» или «нет». Все суждения включали информацию, которая не упоминалась в историях. Одни суждения (контрольные) проверяли, как испытуемые запомнили основное содержание. Например, в приведенном выше сюжете о мальчике контрольные суждения были следующие: «Мальчик плавал в озере», «Левая рука мальчика застряла между двумя камнями», «Бог ответил на молитву мальчика, отодвинув камень». Другие суждения (экспериментальные) включали информацию об антропоморфных качествах Бога, которые в истории не упоминались. Например, «Когда Бог помогал мальчику, Он как раз закончил отвечать на другую молитву» или «Бог отправился к мальчику, чтобы помочь ему». В обоих суждениях Богу приписывают человекоподобные характеристики, это и есть антропоморфизм ― потому что люди (а не боги) выполняют действия последовательно и перемещаются в пространстве. Мерой когнитивного антропоморфизма в этом исследовании был процент некорректных ответов на экспериментальные суждения о Боге. Дополнительно испытуемых просили заполнить анкеты, включающие суждения об антропоморфных и неатропоморфных атрибутах Бога, например «Бог знает всё» или «Бог может одновременно делать любое количество дел». Это позволяло измерить степень эксплицитной или явной антропоморфизации понятий о Боге.

По результатам анкетного опроса выяснилось, что участники эксперимента описывали Бога в соответствии с учением их религиозной традиции. Они соглашались с тем, что Бог всемогущ, всезнающ, может совершать различные виды умственной деятельности одновременно, видит и слышит абсолютно всё, находится вне пространства и времени. Однако этот результат резко отличался от того, как испытуемые отвечали на экспериментальные суждения в задаче на понимание истории: они полагались скорее на антропоморфный образ Бога.

Испытуемые представляли, что Бог обладает физическими и психологическими ограничениями, точно как люди: занимает конкретное место в пространстве, последовательно передвигается, выполняет задачи одну за другой, обладает ограниченным фокусом внимания, обрабатывает конкурирующие сенсорные стимулы по отдельности.

«Ошибочную» антропоморфизацию (напомню, что все экспериментальные суждения были ложными ― в истории об антропоморфных качествах Бога не говорилось) нельзя было списать на плохую память или неправильное понимание сюжета: на большинство контрольных суждений участники отвечали правильно. Отсюда вывод: в работе удалось выявить антропоморфизм в интуитивных представлениях о Боге.

Результаты эксперимента Барретта и Кейла показали: религиозное мышление неоднородно (как в принципе и нерелигиозное мышление), оно включает как минимум два уровня концептуализации божественного — сложные теологически корректные и интуитивные антропоморфные понятия. Какой тип понятий человек будет использовать в конкретной ситуации, во многом определяет контекст. Когда контекст не связан с решением задачи, рассуждения людей о Боге соответствуют тому, чему учит их религиозная доктрина. При оперативной обработке информации, как в задаче на понимание истории, сложные репрезентации Бога замещались антропоморфными. Одно из объяснений этого когнитивного искажения состоит в том, что представления о Боге связаны с ожиданиями, которые люди испытывают от всех одушевленных существ. Психологически мы ожидаем, что поведение других мотивируют их убеждения, желания и намерения, они способны видеть и слышать, реагировать на окружающий мир и т. д. Соответственно, при дополнительной когнитивной нагрузке представления о Боге становятся более интуитивными, то есть близкими нашим неявным ожиданиям о свойствах и поведении окружающих нас существ.

Результаты эксперимента Барретта и Кейла удалось повторить с участниками из других культур: представителями индуистских монотеистических течений на Севере Индии, индийскими гаудия-вайшнавами, православными студентами-теологами в России. Таким образом, антропоморфизм в представлениях о божественных существах свойственен людям в разных обществах и в разных культурах.

Знаки повсюду

Склонность к антропоморфизму не ограничивается присвоением Богу человеческих характеристик. Люди видят лица в облаках, слышат голоса в шуме ветра, с легкостью наделяют намерениями и чувствами неодушевленные предметы («Мой ноутбук снова не хочет работать»), читают скрытые послания в расположении звезд и видят разумный замысел в природе. В психологическом смысле, чтобы видеть в мире человеческое или шире ― интенциональное влияние, нужно обладать базовыми социальными способностями, которые появляются на ранних стадиях развития: уметь распознавать лица, различать одушевленные и неодушевленные предметы, моделировать у себя в голове психические состояния других людей. Тем самым закономерности в проявлениях антропоморфизма можно исследовать через призму научных знаний о психическом развитии детей (такой подход впервые использовал швейцарский психолог Жан Пиаже еще в первой половине ХХ века).

Руководствуясь этой идеей, психологи Джесси Беринг и Бэкки Паркер в 2006 году взялись за исследование когнитивных основ человеческой способности видеть скрытые послания в неожиданных повседневных событиях. Люди находят знаки в своей жизни довольно часто.

Представим такой случай: женщина собирается сказать мужу, что хочет развестись. Поднимаясь в квартиру, чтобы всё ему рассказать, она застревает в лифте. У нее может появиться мысль, что это знак ― нужно отложить этот разговор.

Беринга и Паркер заинтересовал вопрос: с какого возраста дети способны к подобного рода интерпретациям. Для этого могут потребоваться умения «читать мысли» других людей и распознавать их коммуникативные намерения. Чтение мыслей в научной литературе называется «модель психического» (theory of mind), или «ментализация» ― то есть способность понимать психические состояния (убеждения, желания, намерения) других людей и свои собственные, а также отделять одно от другого. Слово «отделять» имеет ключевое значение для того, чтобы определить, есть ли у ребенка модель психического. Скажем, ребенок видит, как папа кладет конфету в тумбочку и уходит. Пока его нет, заходит мама, перекладывает конфету в ящик стола. Где будет искать конфету папа, когда вернется? Если ребенок ответит «в тумбочке» — значит, он смог отделить свое знание о ситуации от знаний отца и прошел тест на модель психического.

Научные данные говорят о том, что упрощенную версию теста на ментализацию дети проходят уже в 2,5 года.

В эксперименте Беринг и Паркер предложили детям в возрасте от 3 до 9 лет сыграть в игру: угадать, в какой из двух коробок экспериментатор спрятал мяч. Выбор им нужно было сделать строго в соответствии с инструкцией: положить руку ладонью вниз на коробку и держать ее в таком положении 15 секунд. Детям также сказали, что они могут поменять свое решение, для этого им нужно просто положить руку на другую коробку. Детей разделили на две группы. Одной сообщили, что в лабораторной комнате присутствует невидимая принцесса Алиса, которая будет помогать им во время игры: она подаст знак, если они выберут «неправильную» (пустую) коробку. Другой группе о невидимой принцессе не сказали. В обеих группах игровая сессия включала четыре условия: два обычных и два с неожиданными событиями. В последних двух исследователи подстраивали происшествия как раз в тот момент, когда ребенок делал свой выбор. Когда рука ребенка оказывалась на коробке, либо внезапно гас и снова зажигался свет, либо с двери падала картина с изображением принцессы Алисы. Исследователи подсчитали, сколько детей в обеих группах изменили свой выбор в ответ на неожиданные происшествия.

В результате выяснилось: только дети младшего школьного возраста в экспериментальной группе (средний возраст 7,4 года) смогли понять, что падение картины или мигание света ― это на самом деле подсказки принцессы Алисы. После этих неожиданных происшествий они изменяли свой выбор в процессе игры ― выбирали другую коробку. Другой интересный факт обнаружили, когда попросили детей объяснить происходящие в лаборатории события. Оказалось, что дети 5–6 лет понимали, что неожиданные происшествия ― дело рук принцессы Алисы, но не смогли связать эти события со своими действиями в игре. Падение картины и мигание света были всего лишь действиями, которые произвела невидимая девочка, но не более того.

Результаты эксперимента согласуются с данными о том, что примерно к 7 годам у детей формируется более сложная модель репрезентации ментального мира. В этом возрасте дети способны не только отличать свое представление о ситуации от представлений других людей (как в нашем примере про папу, маму и конфету), они могут мысленно представлять внутренние репрезентации нескольких порядков.

В контексте эксперимента размышление звучит так: «Принцесса Алиса знает, что я не знаю, где на самом деле находится мяч, поэтому она пытается подсказать». Именно это позволило детям младшего школьного возраста увидеть в случайных событиях знаки от невидимого существа. Таким образом, результаты Беринга и Паркер иллюстрируют важный тезис: проявление антропоморфизма ― видеть скрытые знаки в событиях и явлениях ― зависит от когнитивных возможностей детей, которые доступны им в разные моменты индивидуального развития.

Молитвы в томографе

На рубеже столетий в область изучения религии пришли новейшие методы функциональной визуализации головного мозга: позитронно-эмиссионная томография, однофотонная эмиссионная томография, функциональная магнитно-резонансная томография. Инструменты нейровизуализации расширили возможности для исследования различных типов религиозного мышления, опыта и поведения. Значительная часть нейрофизиологических исследований религии направлена на поиск нейронного субстрата религиозно-мистических переживаний, однако нейробиологи также стали активно применять когнитивный подход, пытаясь определить базовые когнитивные процессы, вовлеченные в религиозное мышление и поведение. Одно из главных исследований в этом направлении провели в 2009 году.

Междисциплинарная команда ученых во главе с нейробиологом Уффе Скьёттом решила исследовать нейронную активность в мозге во время молитвы. Эта религиозная практика значительно варьируется по форме и содержанию, поэтому исследователи предположили, что разные типы молитвы должны быть связаны с различными когнитивными функциями и сопровождаться активностью различных нейронных сетей. Скьётт и коллеги провели исследование активности мозга молящихся датских лютеран, используя функциональную магнитно-резонансную томографию. Ученые сравнивали нейронную активность мозга во время произнесения формализованной молитвы (вроде всем известного текста «Отче наш») и импровизированной личной молитвы, а также в ходе двух контрольных речевых актов ― произнесения детского стихотворения и обращения с пожеланиями к Санта-Клаусу. Детское стихотворение выбрали в качестве нерелигиозного аналога формализованной молитвы, а пожелания ― нерелигиозного аналога импровизированной.

По сравнению с обращением к Санта-Клаусу, во время личной молитвы наблюдалось повышение активности в предклинье, височно-теменном узле, части медиальной префронтальной коры, височном полюсе. Все эти участки мозга относятся к нейронной сети уже знакомой нам модели психического, или ментализации ― сети, задействованной, когда люди думают об окружающих или взаимодействуют с ними.

Обращение к Богу во время личной молитвы во многом подобно ситуации обычного межличностного взаимодействия.

Скьётт и коллеги отмечали схожесть паттернов активации при личной молитве с результатами, полученными в других нейровизуализационных исследованиях. В частности, когда люди во время игры на доверие взаимодействовали не с компьютером, а с другим человеком, у них была замечена активность той же самой сети ментализации. Чем тогда отличается обращение к Санта-Клаусу? Ситуацию прояснили анкеты, которые заполняли испытуемые-лютеране: все они указали, что не верят в Санта-Клауса. Скорее всего, находясь в томографе, они не обращались к нему как к реальному существу ― отсюда различия в активации областей, вовлеченных в обслуживание ментализации, в ходе личной молитвы и обращения к Санта-Клаусу.

Вышеперечисленные зоны мозга при личной молитве были также активнее и в сравнении с формализованной молитвой. Разница в степени активации подтвердила ожидания ученых: формализованные молитвы и их частые повторения, абстрактность и отстраненность отличаются от личных и эмоционально насыщенных обращений к Богу в импровизированной молитве.

Полученные результаты интересным образом перекликаются с данными эксперимента Барретта и Кейла. Работу последних критиковали за низкую экологическую валидность ― соответствие процедуры и условий психологического исследования реальной жизни. Если конкретнее, критики сомневались, что концептуализация Бога в задаче на понимание истории отражает то, как люди представляют Бога в повседневной жизни. Конечно, молитву в томографе сложно назвать привычным опытом для верующих, однако данные нейровизуализации и эксперимента Барретта и Кейла согласуются: когда люди думают о Боге или обращаются к Нему, например, в ходе личной молитвы, они задействуют систему ментализации и, как следствие, персонифицируют Его.

В одной из своих публикаций Скьётт призывал интерпретировать результаты его исследования с осторожностью.

Нейробиологические объяснения с использованием нейронаучных терминов и изображений мозга очаровывают читателей. Однако современное состояние социальной когнитивной нейробиологии оставляет много возможностей для толкований.

Пока связь между какой-то зоной мозга с когнитивной функцией или конкретным поведением находится на уровне предположений. Ученым-нейробиологам приходится опираться на выводы предыдущих — порой ненадежных — нейровизуализационных исследований. И еще одно ограничение: визуализация мозга молящихся была выполнена на специфической группе испытуемых ― датских лютеранах, ― поэтому обобщать выводы едва ли возможно. Скьётт пишет:

«Когда меня спрашивают, на какую популяцию можно обобщить результаты исследования, мне часто хочется ответить, что их в принципе можно не обобщать: это исследование конкретного случая ― как конкретная группа выполняет конкретные практики, которые могут иметь смысл только для этих участников».

Несмотря на все его опасения, данные, полученные с участием других испытуемых ― представителей обновленческих христианских церквей в США, ― через пять лет подтвердили его результаты.

Аутизм, ментализация и вера в Бога

Как мы увидели в описанных выше экспериментах, для ментальной репрезентации сверхъестественных существ в той или иной степени требуется модель психического, которая применяется нами при взаимодействии и коммуникации с людьми в обычной жизни.

Будут ли люди с иной моделью психического, например с расстройством аутистического спектра (РАС), менее восприимчивы к понятиям о сверхъестественных существах и, соответственно, менее религиозными? Будут ли различия в ментализации среди нейротипичных людей связаны с верой в Бога?

В этих вопросах на первый план выходят индивидуальные различия между людьми. Чтобы их изучить, проводятся корреляционные исследования, в которых определяется наличие или отсутствие связи (корреляции) между двумя или несколькими показателями.

Именно такое исследование выполнил в 2012 году антрополог и психолог Ара Норензаян из Университета Британской Колумбии. Для проверки гипотез о связи ментализации и религиозности он вместе с другими коллегами-учеными одновременно использовал несколько методик. Первая из них — анкета «Коэффициент сопереживания» (EQ) для измерения ментализации. Респондентам предлагалось оценить свою социальную чувствительность, соглашаясь или не соглашаясь с разными утверждениями. Например, выражение «Мне легко понять, что другой человек хочет присоединиться к разговору» относится к когнитивной эмпатии — способности понимать чужие мысли и чувства (собственно это и есть модель психического). Утверждение «Если я вижу незнакомца в группе, то хочу помочь ему адаптироваться» оценивает эмоциональную эмпатию — то, что мы привыкли понимать под эмпатией в обыденном смысле: сопереживание чувствам другого. Вдобавок к EQ ученые использовали еще один метод — тест на распознавание эмоций «Чтение мыслей по глазам»: испытуемым показывали изображения пары глаз, и им нужно было выбрать одну из предложенных для этих глаз характеристик — «испуганные», «ненавидящие», «ревнующие» или «высокомерные». Показатели сопереживания и теста на распознавание эмоций по глазам отрицательно коррелируют с аутистическими особенностями.

Третий метод — анкета «Коэффициент систематизации» (SQ) — самооценка склонности и способности анализировать, изучать и создавать системы (под системой понимают любой объект или процесс, который следует правилу «ввод — операция — вывод»). Респондентам нужно было согласиться или не согласиться с высказываниями, например: «Мне нравится разбираться в том, как устроены некоторые вещи» или «Когда я читаю газету, я полностью поглощен таблицами, например счетом в сводной таблице футбольной лиги или индексами фондового рынка». Стремление анализировать и создавать системы, подчиняющиеся строгим правилам, во многом противоположно способности понимать других (сопереживанию) и положительно коррелирует с аутистическими особенностями. Еще ученые использовали опросник «Коэффициент аутистического спектра» — оценка выраженности аутистических черт, к которым относятся нарушения социального взаимодействия и коммуникации, а также стереотипность интересов и поведения. Кроме того, в работе учитывались другие показатели: уровень интеллекта (IQ), пол, возраст, уровень образования, доход, посещение религиозных организаций и т. д.

В первом исследовании Норензаяна и коллег 12 подростков с РАС сравнивались с 13 здоровыми участниками без диагноза. Результаты показали, что подросткам с РАС действительно меньше свойственна вера в Бога: вероятность веры в Бога среди них составила всего 11% случаев относительно доли верующих в контрольной группе здоровых подростков. Ученые рассматривали два фактора, которые могли влиять на низкий уровень религиозности при аутизме, — способность понимать состояния других (ментализация) и IQ, — и оказалось, что веру в Бога надежно предсказывала именно ментализация. В трех остальных исследованиях, в которых приняли участие только здоровые испытуемые (1504 человека), ученые пришли к схожим результатам. Аутистические черты у людей без диагноза РАС отрицательно коррелировали с верой в Бога: чем сильнее были выражены эти черты у людей, тем они менее склонны верить в Бога. При этом ментализация (но не систематизация) выступила в качестве медиатора указанной взаимосвязи или, иначе говоря, механизма, объясняющего, как именно аутистические черты влияли на веру в Бога. Ту же роль ментализация играла в гендерных различиях в религиозности: по сравнению с женщинами у мужчин были ниже показатели ментализации по EQ и по тесту «Чтение мыслей по глазам», а низкий уровень ментализации, в свою очередь, предсказывал меньшую склонность к вере в Бога. Таким образом, авторы утверждали, что нашли психологическое обоснование различий в религиозности у представителей разных полов.

Статья Норензаяна и коллег вышла в 2012 году и привлекла внимание академической среды — на сегодняшний день ее процитировали 291 раз. Было и немало критики. Так, критики и сами авторы отмечали очевидные ограничения методик самооценки сопереживания и систематизации.

Проблема здесь не только в их субъективности: оценка своей способности и проявление этой способности зачастую сильно различаются.

На самооценку могут влиять социальные и культурные факторы. Скажем, оценки сопереживания у мужчин и женщин могут зависеть от того, насколько они хотят выглядеть сопереживающими в глазах других, и от их гендерных ожиданий относительно этого качества. Еще один вопрос: подходит ли для измерения модели психического анкета на сопереживание и тест на распознавание эмоций по глазам. Тем не менее многие ученые принялись перепроверить и уточнять результаты об отрицательном влиянии дефицитов ментализации при аутизме на религиозность.

Различия в религиозности: когнитивное vs социальное

Почему одни люди религиозны, а другие отрицают существование сверхъестественного? Психологические объяснения, указывающие на роль ментализации в этом вопросе, вызвали оживленную научную дискуссию. Социологи и психологи давно отмечают: родители и ближайшее окружение играют ключевую роль в религиозности детей. Религиозная социализация рассматривается как важный фактор, объясняющий существующие различия между людьми в отношении религиозной веры. В последние годы появился тренд на прямое сравнение психологических и социальных факторов, влияющих на религиозность. В одном из таких крупномасштабных исследований 2017 года международная группа ученых решила перепроверить гипотезу Норензаяна о связи между моделью психического и религиозной верой и заодно оценить влияние на религиозность ближайшего социального окружения. Суммарная выборка в этом исследовании составила более 67 000 человек из трех стран, различающихся по уровню секуляризации: Нидерланды, Швейцария и США. Большинство участников — здоровые испытуемые. Одна выборка состояла из людей с РАС.

Для измерения уровня ментализации ученые использовали знакомые нам по прошлому исследованию самоотчеты (анкеты сопереживания, систематизации и аутистического спектра) в сочетании с более объективным методом измерения модели психического — демонстрацией мультфильмов с перемещающимися геометрическими объектами. Движение объектов могло быть случайным, механическим или целенаправленным (например, объекты преследовали друг друга). Испытуемые должны были определить по шкале от 1 до 100, в какой степени движение фигур показалось им интенциональным (намеренным).

Ученые предположили: склонность оценивать случайные и механические перемещения как намеренные должна быть связана с религиозностью.

Ученые количественно оценили влияние ближайшего окружения на усвоение религиозных убеждений. Для этого они выбрали механизм социального научения, известный как «демонстрации повышения убедительности» (credibility enhancing displays). Этим словосочетанием обозначают важную особенность процесса социализации: если действия людей согласуются с их публично высказанными убеждениями — такие убеждения будут с большей вероятностью перениматься окружающими. Если поступки людей расходятся с их взглядами — эффект будет противоположный. Представим ситуацию: дети видят, что их родители каждый вечер молятся перед ужином, а каждые выходные посещают церковь. Для детей это будет убедительным свидетельством приверженности их родителей религиозным убеждениям — веры в Бога. Этот же механизм повышения убедительности может работать и в передаче атеистических взглядов. Ученые не могут отправиться в прошлое и измерить уровень религиозной социализации, которой подверглись люди в детстве, поэтому в настоящем исследовании этот показатель оценивался на основе ретроспективных самоотчетов: участников просили ответить на вопросы, например «Как часто ваши родители/опекуны посещали религиозные службы?».

Результаты исследования оказались смешанными и во многом противоречили результатам Норензаяна и коллег. Так, аутистические черты не объясняли индивидуальных различий в религиозности у здоровых испытуемых — то есть различий в ответах участников на такие вопросы, как «Верите ли вы в Бога?» или «Посещаете ли вы церковь?». Только в американской выборке высокие баллы по аутистическим характеристикам оказались связаны с низким уровнем религиозных убеждений. Когда одновременно сравнивались психологические и социальные факторы религиозности, выяснилось, что вклад ментализации и гиперсистематизации (высокие баллы по шкале систематизации и низкие по шкале сопереживания) в предсказание религиозных убеждений был небольшим и наблюдался он только в выборке из США. А вот пол, возраст и религиозная социализация (демонстрации повышения убедительности) статистически предсказывали индивидуальные различия в религиозности у американских и нидерландских участников (религиозность у женщин была выше, чем у мужчин, а с возрастом религиозность повышается). Среди здоровых испытуемых, наблюдавших за движениями геометрических объектов, те, кто в большей степени замечали намерения в случайных и механических перемещениях, оказались более религиозными.

И еще один любопытный результат: испытуемые с РАС, как и нейротипичные, в равной степени приписывали неслучайным целенаправленным движениям геометрических фигур намерения, хотя для случайных и механических перемещений они делали это в меньшей степени, чем контрольная группа.

Наконец, что касается отрицательного влияния нарушений ментализации на религиозность: в нидерландской выборке статистических различий в религиозных убеждениях и поведении между испытуемыми с РАС и контрольной группой выявлено не было. Получается, что людям с высокофункциональным аутизмом доступна воображаемая коммуникация с сверхъестественными существами. Вполне вероятно, что такая коммуникация для них проще, чем коммуникация с людьми: ведь у богов и духов нет физических тел — а значит, нет лиц и выражений эмоций, жестов, интонаций — всей одновременно поступающей информации, которую нужно интегрировать.

Общий вывод международный группы исследователей был таков: социальные факторы, такие как демонстрации повышения убедительности, не просто объясняют некоторую часть индивидуальной вариативности в религиозности, они, по всей видимости, более важны, чем индивидуальные познавательные процессы, например способность распознавать и понимать внутренние состояния окружающих.

Что это означает? Всё дело в социальном окружении, а когнитивные предрасположенности ничего не определяют? Это не совсем так. В науке очень важно, о чем ученые спрашивают и как ставят вопросы. От формулировок зависит не только выбор методологии исследования, но и результаты, к которым приходят ученые. Вполне возможно, что когнитивные механизмы, определяющие универсальность и повсеместность некоторых особенностей религии, не так хорошо подходят для объяснения наблюдаемых сегодня индивидуальных различий в уровне религиозности. Социальные и культурные факторы могут объяснять эти различия лучше. Как замечают авторы последнего исследования, интуитивные познавательные процессы и способности, такие как ментализация, могут быть причинами, объясняющими, почему религиозные верования когда-то появились в человеческих обществах, в то время как социализация и механизмы научения (например, демонстрации повышения убедительности) — это причины, отвечающие на вопрос, почему здесь и сейчас одни люди верят в сверхъестественное, а другие нет (не объясняя при этом происхождения религии). Однако конечные и ближайшие причины не стоит рассматривать как противоположные друг другу. Они вполне совместимы, и современное научное исследование религии это демонстрирует: количество научных работ, исследующий вклад когнитивных и социальных факторов в религиозность на уровне индивидов, групп и популяций, становится всё больше и больше.