Верни на место: как деколонизация музеев помогает задобрить духов предков

Шалость удалась

Французский активист конголезского происхождения Мвазулу Дьябанза и его соратники из группы Unité Dignité Courage прославились тем, что беззастенчиво выносили предметы из Лувра и Музея на набережной Бранли, а также из коллекций, выставлявшихся в Нидерландах. Суд, впрочем, не всегда находил в их действиях состав преступления — бывало, нарушителей порядка отпускали без каких-либо санкций, сочтя провокацию исключительно показательным политическим жестом, за которым не стояло серьезного намерения украсть экспонаты.

Своими хулиганскими выходками Дьябанза стремится привлечь внимание к важной проблеме: европейские музеи по сей день хранят объекты африканского наследия, некогда вывезенные колонизаторами при подозрительных обстоятельствах.

Мвазулу обещает расширить географию своих акций и провести их в других странах — всесильных метрополиях прошлого.

Около 90% известных нам художественных и культурных ценностей Африки к югу от Сахары вывезли европейские колонизаторы. Эти впечатляющие статистические выкладки регулярно приводят исследователи таких предметов, включая Фелвина Сарра и Бенедикт Савой, авторов нашумевшего доклада по вопросу реституции музейных артефактов. Документ был создан по горячим следам французской избирательной кампании 2017 года, в ходе которой Эммануэль Макрон назвал возвращение объектов, экспроприированных колонизаторами, одной из приоритетных задач своего будущего президентского срока.

Однако пропасть между словом и делом по-прежнему велика, громкие обещания пока по большей части так и остаются политической риторикой, и активисты из Unité Dignité Courage пытаются изменить эту ситуацию. Во Франции еще с XVI века национальные ценности защищены от вывоза за рубеж на юридическом уровне, и много лет запросы о реституции фактически игнорировались. Необходимый для возврата экспонатов закон был принят только в декабре 2020 года, после чего появилась возможность вернуть 26 предметов в Бенин и Сенегал.

Где спрятан клад?

Запросы на возвращение экспонатов чаще других получают Музей Виктории и Альберта, Лувр, Британский музей, американский Метрополитен и подобные им музеи-энциклопедии. В дискуссиях об этическом аспекте собирания культурных богатств под прицел попадают в первую очередь этнографические и универсальные коллекции с произведениями со всего мира.

Спорных объектов в одной только Европе сотни тысяч. И если раньше таким статусом обладали по большей части военные трофеи, то сегодня разговоры о реституции всё чаще ведутся в контексте деколонизации.

К постколониальной повестке относят и вопрос о вывезенных древностях, обнаруженных европейцами в ходе археологических раскопок. Такие экспедиции подпитывали существовавшую тогда модель политического мироустройства: архаические артефакты помогали укреплять идею прогресса и превосходства развитых держав-метрополий.

Современный музей-энциклопедия — это во многом продукт имперских амбиций.

Что кроется за обтекаемой формулировкой «приобретение» из музейных дидактических текстов, в которых, как правило, не сообщается, как именно объекты попали в коллекцию? Эксперты по вопросам реституции из Нидерландов уверены, что, даже когда экспонаты приобретали вполне законно, из-за неравных отношений метрополий и колоний артефакты нередко вывозили на невыгодных для местных условиях, не говоря уже о случаях, когда объекты культурного наследия были фактически украдены. Имеют ли право распоряжаться этими ценностями их нынешние владельцы, насколько легитимны их притязания? Вопрос отнюдь не тривиальный.

Духовность материального

Как бы ни каялись музеи в колониальном прошлом, его переосмысление идет неторопливо. Благородное и, быть может, даже вполне искреннее желание вернуть экспонаты разбивается о юридические ограничения. По закону большинства стран культурные ценности могут покидать территорию государства только на время, «погостить» на выставках в зарубежных музеях. И непременно вернуться домой.

Компромиссным решением кажется выдача экспонатов на долговременное хранение бывшей колонии — такая практика распространена, например, в Великобритании. В 2018 году Музей Виктории и Альберта заявлял о готовности предоставить на определенный срок Эфиопии объекты, вывезенные в 1868 году английской армией, однако местные власти отказались — они требуют реституции и не согласны на меньшее.

Такие полумеры часто вызывают недовольство с обеих сторон: музеи больше не распоряжаются своими богатствами, а запрос на возвращение экспонатов фактически остается неудовлетворенным. «А может, вы нам всё-таки вернете эти объекты, а мы уже будем выдавать их вам на временное хранение?» — негодует Роксли Фили, борющаяся за права австралийских аборигенов.

Пока отлаженные механизмы реституции не выработаны, некоторые учреждения культуры ищут альтернативные способы восстановления исторической справедливости.

Они организуют визиты в музеи для представителей бывших колоний, чтобы те могли хотя бы временно воссоединиться со священными для их предков объектами.

Так, в 2009 году делегация индейского народа хайда посетила Оксфорд. Они приехали для живого общения с реликвиями, обладающими в их культуре магическими свойствами. Устанавливая духовную связь со своими предками, хайда танцевали с экспонированными там масками и плакали во время обряда. По словам Лауры Пирс, организовавшей «экспедицию», для музея подобные акции также исключительно важны: они помогают расширить знания о предметах коллекции. С другой стороны, эти эксперименты могут вызывать неоднозначную реакцию, напоминая об опыте человеческих зоопарков.

Музеи предпочитают сохранять статус-кво и с опаской посматривают на каждую осуществленную реституцию — любое положительное решение создает опасный для них прецедент. Все доводы в пользу возвращения экспонатов они парируют одинаково: нет никаких гарантий, что в тех местах, откуда были вывезены эти предметы, удастся обеспечить необходимые для хранения условия.

Противники реституции настаивают, что именно благодаря пребыванию в европейских музеях артефакты стали «объектами культурного наследия» и заняли свое место в истории искусства. Известно, что любой предмет, помещенный в выставочный зал, превращается в экспонат, приобретая особую ценность, сопоставимую разве что с сакральной. Вспомните ваш последний поход в большой музей: разговаривать только шепотом, руками ничего не трогать, бродить по залам затаив дыхание. Даже архитектура этих мест призвана внушать почти мистическое благоговение, а каждый предмет на стене или под стеклом витрины становится драгоценной реликвией.

Деколонизация изнутри

Конфликты вокруг спорных экспонатов нередко вспыхивают между представителями разных этнических групп, проживающих на территории одной страны. К числу известных движений, выступающих за то, чтобы «музеи снова стали этичными», и за «освобождение из плена» сакральных предметов коренных народов, относится организация Decolonize This Place. Ее участники призывают «задуматься, на чём построена красота музея» и не стесняются устраивать протестные мероприятия перед ведущими американскими «храмами культуры».

В Канаде давно практикуется передача человеческих останков потомкам коренных народов с их последующим захоронением.

Любопытно, что объекты, не имеющие для аборигенов сакральной ценности, власти возвращают им менее охотно — «человеческий фактор» становится решающим.

Об издержках внутренней колонизации начинают говорить и в России. Так, выставочный проект «Урал мари. Смерти нет» в Екатеринбурге посвящен культуре уральских марийцев, а одно из отделений в рамках экспозиции «Худпром Конго: живопись для народа» в московском музее «Гараж» — колонизации Чукотки: там были представлены объекты, обладающие магическими свойствами для северных народов.

Самые острые конфликты традиционно возникают вокруг религиозных атрибутов: запросы поступают на изъятое храмовое имущество, которое оказалось в музеях. Превращение иконы из святыни в экспонат на стенде кажется Церкви неприемлемым. Похожие чувства испытывают и представители коренных народов, когда видят свои реликвии, заключенные в европейских музеях: для них это примерно то же самое, что для верующих рублевские иконы в Третьяковке.

Подобные дискуссии ведутся не только в России. В мае 2020 года директор галереи Уффици заявил о необходимости вернуть в храмы религиозные полотна. Причем не в последнюю очередь он руководствуется художественными соображениями: не секрет, что в предназначенном для произведения искусства оригинальном контексте работа производит совершенно иное впечатление.

Начало прекрасной эпохи

Как будут выглядеть прекрасные музеи будущего, полностью искупившие грехи прошлых поколений? Предстоит долгий путь, но деколонизация произведений искусства кажется неизбежной. Хотя музеи продолжают выполнять архивную функцию, модель хранилища диковинок постепенно устаревает.

Инклюзивный подход и партисипативность уже стали обязательными элементами демократизирующихся культурных институций, а отклик на текущую социальную повестку, в том числе постколониальную, едва ли не главное ожидание посетителей.

Примером для других европейских стран в вопросе деколонизации, пожалуй, могут стать Нидерланды: они заняли проактивную позицию и вызвались самостоятельно переосмыслить статус коллекций, не дожидаясь запросов на реституцию. Голландские музеи единодушно высказались за возвращение сотен тысяч объектов колониальной эпохи на их историческую родину. Инициативу поддерживает правительство, и в марте 2021 года при его содействии был запущен крупный проект, в рамках которого планируется выработать конкретные модели реституции.

Деколонизации подвергается и экспозиционный нарратив: в рамках альтернативных экскурсий и туров зрителям предлагают взглянуть на коллекции в постколониальной оптике. Всё чаще организуют выставки, на которых основное внимание уделяется происхождению артефактов, — такими были проекты Mobile Worlds (2018) в Гамбурге и Maqdala (2018) в Лондоне, где экспонировались эфиопские драгоценности, захваченные британской армией. «Даже в те времена этот эпизод считался постыдным», — сообщается в описании проекта.

Догматическая значимость экспоната per se постепенно снижается, на первый план выходит поиск решения насущных проблем. Контекст изменился и за бедственный для музейной экономики ковидный год. Так, члены Королевской академии искусств в Лондоне обсуждали возможность продажи скульптуры Микеланджело для покрытия кризисных долгов — казавшийся аксиомой постулат о неделимости коллекции пал. Кроме того, недавняя волна деконструкции памятников недостойным по нынешним меркам историческим фигурам (в том числе, конечно, пришлым завоевателям) сделала постколониальную повестку более массовой и пошатнула статус монументов, установленных, как казалось, навеки. Новые условия и реалии заставляют музейный истеблишмент пересматривать приоритеты.

Нам, посетителям, пока сложно представить лучшие коллекции мира без экзотических редкостей и античных скульптур или без привычных египетских залов.

Есть опасение, что музеи останутся у разбитого корыта, но возвращенные экспонаты предлагают заменить копиями, а работ из запасников хватит с лихвой, чтобы заполнить пробелы в экспозиции.

Репатриация, ко всему прочему, помогла бы музеям решить вечную проблему нехватки выставочных пространств для экспонатов и ресурсов на их содержание.

Вопрос «Следует ли вернуть законным владельцам артефакты со сложным прошлым?» звучит уже не так провокационно, как прежде. И золотой век реституций, возможно, наступает прямо сейчас — на наших глазах.