Токсичная империя. Что общего между пакетом из люберецкой «Пятерочки» и радиоактивными отходами из Италии?
В апреле прошлого года Филиппины чуть не объявили войну Канаде — из-за непригодных для переработки канадских бытовых отходов, которые нелегально, под видом вторсырья, были завезены на филиппинскую территорию. В конце октября того же прошлого года стало известно, что англо-нидерландо-немецкая корпорация URENCO возобновила остановленный 10 лет назад ввоз в Россию ОГФУ — побочного продукта обогащения урана, возникающего при производстве топлива для АЭС. Что объединяет два этих случая? Их можно рассмотреть как часть одной и той же картины: как движение мусорных потоков по миру, из стран первого мира в страны второго и третьего, нередко — по силовым линиям, прочерченным еще в эпоху колониальных империй. Марина Гранатштейн разбирает примеры мусорного колониализма: от сваливания итальянских отходов в Африке до внутренних российских «мусорных» конфликтов.
Оглавление:
Выкиньте это во двор к соседу
В прошлом году британскую фирму «Биффа» — вторую по величине ресайклинговую компанию страны — оштрафовали за попытку отослать в Китай под видом ценного вторсырья неперерабатываемый домашний мусор: использованные памперсы, презервативы, салфетки, мешки с собачьими испражнениями, а также облитые рвотой записи поп-группы 90-х годов Dee-Lite.
В наше время такие трюки — конечно, если на них вовремя обратят внимание — не сойдут нарушителям с рук: «Биффа» была оштрафована на 350 тысяч фунтов. Тем не менее еще относительно недавно интернациональные перевозки отходов — не только гадких, как у «Биффы», но и опасных — не регулировались практически никак. Корабли с токсичными грузами так и сновали через международные границы, из богатых и экономически развитых стран — в бедные и «неразвитые». Результаты одной из таких перевозок вошли в историю под названием «Кейс Коко».
В 1988 году в нигерийском портовом городке Коко на одном из складов, прямо под открытым небом, были обнаружены странные контейнеры: не один, не два, а десятки и сотни. Содержимое контейнеров представляло собой загадку. Часть из них уже потеряла герметичность и распространяла мерзкий запах (как позже напишет об этом африканский «Гардиан» — «гнусную вонь коррупции»). Местный житель, владелец склада, признался: контейнеры привезли менеджеры итальянской фирмы, обещавшие платить за хранение кругленькую сумму: целых сто долларов в месяц.
Узнав об этой унизительной схеме, нигерийские власти в бешенстве арестовали итальянский корабль, стоявший в порту Лагоса, и потребовали у Италии ответа. Итальянцы «ушли в отказ», утверждая, что мусор в Коко — просто невинные строительные отходы.
Независимый анализ, увы, показал совсем иное: жидкость в контейнерах содержала полихлорированные бифенилы — опаснейшие вещества из списка стойких органических загрязнителей. Словно подтверждая результаты анализа, жители Коко начали тяжело болеть.
Читайте также
Загрязненную часть несчастного городка пришлось эвакуировать вместе с жителями, остальной Коко погрузился в тлен и безысходность: закрылись частные бизнесы и отделение банка, а люди из других городов, проезжая мимо, в ужасе зажимали нос и старались не дышать.
Италия с неохотой забрала отходы назад, но так и не понесла за этот случай никакого наказания (спустя много лет жертвы отсудили у нигерийского порта сумму примерно в 1 тысячу долларов на пострадавшего, но эти деньги были отчасти разворованы, отчасти распределены «по блату»). Сотни людей потеряли дома, здоровье и средства к существованию, не получив ничего взамен, а непутевый хозяин склада в итоге умер от рака. В общем, закончилась история грустно. Единственное, что о ней можно сказать хорошего, — что она подтолкнула подписание в 1989 году Базельской конвенции: документа, регулирующего движение опасного мусора через границы государств.
Конвенция, конечно, вещь хорошая, но наивно было бы полагать, что с ее подписанием проблема сама собой сойдет на нет. Там, где границы наэлектризованы чудовищной нищетой с одной стороны и богатством — с другой, там, где при относительной географической близости налицо гигантская разница в стоимости жизни и здоровья людей, проблемы будут возникать снова и снова.
Спустя 18 лет, уже в новом тысячелетии, «Кейс Коко» повторился в десятикратном размере. Летом 2006 года к берегам страны Кот-д’Ивуар подошел нефтяной танкер «Пробо Коала», принадлежавший международной компании «Трафигура».
На борту танкера скопилось примерно 500 кубометров токсичных отходов, образовавшихся в результате перегонки нефтепродуктов. «Трафигуре» уже предлагали утилизировать опасный груз на стоянке в Нидерландах, но там за утилизацию запросили больше 600 тысяч долларов. Менеджеры компании решили, что это слишком дорого. Начальство предложило работникам «проявить креативность». Так они и сделали, сплавив груз за 17 тысяч долларов кот-д’ивуарской фирме «Компания Томми».
Конечно, за такие деньги отходы можно было только разбросать по местности, что и было сделано: в один из дней июля 2006 года жители крупнейшего города страны, Абиджана, проснулись от чудовищной вони.
Отходы с «Пробо Коалы» оказались рассыпаны в десятках локаций мегаполиса.
Результаты были ужасными: жители Абиджана стали массово заболевать, больницы переполнились, стране пришлось обратиться за международной помощью, потому что в городе не хватало врачей.
Позже будет подсчитано, что из-за отходов с «Пробо Коалы» серьезно пострадали от 30 до 50 тысяч человек, как минимум пятнадцать погибли. В беседе с «Амнести интернейшнл» местный доктор назвал эту ситуацию крупнейшей медицинской катастрофой в истории страны.
«Трафигура» так и не признала вины — сперва заплатила правительству Кот-д’Ивуара сумму в 200 миллионов долларов в обмен на отказ от международного преследования, потом, тоже молча, выплатила 30 миллионов пострадавшим (на первый взгляд большая сумма, но на самом деле — всего лишь по тысяче долларов на каждого; значительная часть этих денег была разворована).
В Нидерландах «Трафигуру» признали виновной в нелегальном экспорте отходов и принудили выплатить штраф в миллион евро — но криминальные действия в Абиджане при этом остались за кадром. Позже корпорацию вновь попытались засудить, но безуспешно: на суде менеджеры клялись, что искренне верили, будто «Компания Томми» волшебным образом сумеет за 17 тысяч долларов осуществить то, за что в Нидерландах потребовали бы шестисот.
По данным «Амнести интернейшнл», Абиджан так и не был расчищен до конца. В дождливые дни люди, живущие рядом со свалками, еще чувствуют запах серы. Многие из них до конца жизни будут страдать от последствий инцидента с «Пробо Коалой».
«Трафигуре» не стыдно: по запросам Probo Koala toxic waste dump и Trafigura waste одной из первых ссылок вылезает ее собственное изложение истории, в котором вещества, приведшие к медицинскому коллапсу пятимиллионного города, названы чуть ли не безвредными.
Двойное дно секонд-хенда
Примечательно, что рост экспорта опасных отходов совпал с подъемом экологической сознательности в странах глобального Севера. На первый взгляд это кажется парадоксальным, но на самом деле логика вполне понятная. Раньше мусорные операторы Италии, Великобритании, Германии, США могли просто сбросить отходы в ближайший карьер или слить в родную речку. Но с ужесточением экологического законодательства в родных странах подобное стало невозможным. Появился огромный спрос на экспорт отходов к бедным соседям — таким, с которыми можно договориться задешево и которые не станут особо возмущаться.
И «кейс Коко», и «Пробо Коала» — истории преступления и наказания (пусть даже символического, в виде потери репутации). Не таясь, выкидывал мусор за забор соседа на даче — в сельпо на тебя посмотрят косо. Между тем в наше время можно утилизировать свой мусор на территории другой страны и не только не потерять репутацию, но и заработать имиджевые очки. Один из ярких примеров — ситуация с международным экспортом одежды секонд-хенд.
Мировой рынок ресейла одежды чувствует себя прекрасно: по данным компании ThredUp, за последние несколько лет он рос в 21 раз быстрее, чем рынок продаж одежды новой.
Жители первого мира не только покупают больше подержанных джинсов и футболок, но и относятся лояльнее к самой идее «вторых рук» (свидетельством тому может быть хотя бы триумфальный рост платформы Vestiare Collective, где продаются б/у вещи высокой ценовой категории).
По данным экономиста Эндрю Брукса, приводимым в книге «Одежда и бедность: тайный мир фаст-фешн и одежды секонд-хенд», еще в 2008 году в Британии собиралось для перепродажи 523 тысячи тонн секонда — солидные 23% от 2,26 миллиона тонн одежды, которые британцы потребили за тот же год. Брукс подробно описывает механизмы сбора старой одежды (которые бывают чисто коммерческими или благотворительными). Джинсы, футболки, пиджаки и даже нижнее белье собираются и сортируются по качеству, а затем отправляются на продажу. Коммерческие сборщики забирают полученную от продажи прибыль в свой карман, благотворительные — пускают определенную часть (какую именно — зависит от честности и эффективности работы фонда) на поддержку социальных проектов.
Может быть интересно
Зеленый фешен. Как экология становится не только модной, но и красивой
География продаж секонда зависит от исходной цены: люксовые вещи продадут в центрах больших городов, одежда попроще уйдет в магазины на окраинах. Но что случается с вещами, для которых американский, английский, немецкий потребитель попросту слишком богат? С футболками, которые никто не купит в Германии, потому что легче доплатить пару евро и приобрести новую?
Такие вещи идут на экспорт в страны второго и третьего мира. И нужно понимать, что доля экспорта в индустрии ресейла одежды огромна. По данным журнала Africa Renewal, публикуемого ООН, у «Оксфам», одного из крупнейших благотворительных сборщиков планеты, «экспортных» вещей — 70%.
Стран — импортеров подержанной одежды множество, среди них и Россия с постсоветскими республиками (идеальные пункты назначения для старых курток и пальто, которые не пригодятся в теплых регионах). Но главная площадка для европейского и американского секонда — это, пожалуй, Африка.
Как пишет Эндрю Брукс, впервые «вещи мертвых белых», как их называют африканцы, стали массово появляться на континенте в 80-х — их раздавали в странах, пострадавших от природных катастроф (отсюда другое местное название: «одежда бедствия»). Бесплатные раздачи открыли путь торговле, и всего через несколько лет секонд-хенд из первого мира буквально заполонил Африканский континент. По данным Брукса, в 2015 году секонд-хенд составлял более 80% всех покупок одежды, совершавшихся в Уганде.
Многие африканцы в самых разных странах провели в «вещах мертвых белых» всю жизнь с младенчества, ни разу не надев «новья». Целый континент, одетый с чужого плеча, — мысль об этом вызывает немного странные чувства. Проблема тут не только этическая, но и экономическая. Дешевые и никогда не кончающиеся вещи из ЕС и США вбили последний гвоздь в гроб местной африканской текстильной индустрии, которая и так тяжело пострадала в результате либеральной реструктуризации рынка, проведенной несколько десятилетий назад по требованию Всемирного банка.
Как пишет Эндрю Брукс, если раньше житель Африки мог работать на швейной фабрике и зарабатывать достаточно, чтобы кормить семью и одеваться в собственную продукцию, то сейчас фабрики позакрывались и дешевые «вещи мертвых белых», в стоимость которых не заложено производство, остались единственной альтернативой.
Для первого мира продажа секонд-хенда за море — не только вопрос прибыли. Сколько бы раз вещь ни меняла хозяев, переживи она не только вторые, но и тридцать вторые руки, превратись она из предмета одежды в тряпки для мойки машин или изоляцию — рано или поздно она окончательно перейдет в категорию мусора и встанет в очередь на свалку или в печь МСЗ. Но если одежду экспортировать, то, прожив вторую жизнь на плечах африканца (украинца, русского), она уже не вернется на свалку в страну первого мира, а останется на африканской (украинской, русской) свалке.
Экспорт секонда — элегантный способ как по мановению волшебной палочки устранить вещи из мусорной системы своей страны — не потратившись, да еще и получив доход. Таким образом, в бизнес по продаже вещей, как одна матрешка в другую, запрятан еще один бизнес — по утилизации отходов первого мира в странах третьего. И значимость этого второго, «спрятанного» бизнеса постоянно растет. Если раньше джинсы и блузки, которые отправлялись в Африку, были хотя бы крепкими и носкими, то теперь, с расцветом фаст-фешн, многое из того, что прибывает на континент, изначально не годится для использования и прямиком отправляется на местную свалку.
Бизнес по экспорту секонда всё больше превращается в использование целого континента как помойки для некачественного текстиля.
Конечно, африканцы не могли этого не заметить. Но просто так поменять ситуацию уже не удастся. Когда в 2016 году несколько африканских стран — Руанда, Кения, Танзания, Уганда и Бурунди — заявили, что откажутся от приема секонд-хенда к концу декады, США немедленно пригрозили выкинуть их из списка AGOA — закона о росте и возможностях для стран Африки, — предоставлявшего участникам выгодные условия для экспорта своих товаров в США.
Такая реакция вовсе не удивительна. Экспорт секонда не только в физическом смысле увозит часть отходов первого мира за моря, он выполняет еще и важнейшую идеологическую функцию, устраняя отходы на уровне идей. Отправка вещей «нуждающимся» за моря создает ложное впечатление хеппи-энда, иллюзию торжества экономики замкнутого цикла. Зачем задумываться о перепроизводстве и перепотреблении стран первого мира (по недавним данным, средний американец покупает более 60 предметов одежды в год), когда где-то за морем ждут миллионы людей, которые (якобы) рады каждой тряпке с европейского и американского плеча?
Не стоит откладывать поход в Zara или H&M, ведь даже если вещь не подойдет, ее можно будет «отдать бедным», пристроить — будто бы навсегда (конечный пункт упокоения вещей, африканская помойка, находится настолько далеко, что мысль о ней просто не приходит в голову, — примерно как страна Валаров в книгах Толкина). Колониальная фантазия о волшебной стране за морем, где живут жадные до вещей, благодарные за каждую кофточку Zara и каждые джинсы Promod туземцы, символически искупает все грехи текстильной индустрии.
Читайте также
Конечно, «белый» секонд-хенд был не единственной причиной упадка текстильной индустрии, но повлиял он на ситуацию совершенно точно. Гарт Фрезер, экономист из Торонто, специализирующийся на индустриальном развитии Африки, в своем исследовании установил прямую причинно-следственную связь между подъемом импорта секонд-хенда и развалом текстильной и швейной индустрии в Субсахарной Африке между 1981 и 2000 годами. Используя цифры ЮНИДО (Организации Объединенных Наций по промышленному развитию), он показал, что импорт секонда отвечает за 39% снижения производства одежды и за примерно половину потерянных в производстве и продаже одежды рабочих мест. Роль благотворительных организаций, отвечающих за ощутимую часть импорта секонда, оказывается двойственной. Тот же «Оксфам» критикуют за то, что, борясь с бедностью на деньги, собранные от продажи подержанных вещей, самой этой продажей он стимулирует обнищание и экономическую зависимость африканцев.
Мусорный колониализм в ресайклинге: первый мир и Азия
Продажа секонда в Африку — далеко не единственный способ закинуть свой мусор на участок соседа, заработав плюсики в карму.
Пару лет назад интернет облетела картинка, показывающая, какие реки выносят в Мировой океан больше всего пластика (Янцзы, Хуанхэ и еще несколько рек в Азии и Африке). Картинка пришлась по душе условным правым, потому что вроде как подтверждала: экологического расизма не существует, перепроизводства и перепотребления в богатых странах не существует, Мировой океан пачкает не глобальный Север, а сами африканцы и азиаты. Но о чем этот jpg говорит на самом деле?
Родом он из статей, описывавших работу команды немецких исследователей под руководством гидрогеолога Кристиана Шмидта. Исследование команды Шмидта, проведенное в Центре экологических исследований имени Гельмгольца в Лейпциге, показало, что более 90% пластика, выносимого реками в океаны, проходит через одни и те же 10 рек (в статьях «90 процентов пластика, выносимого реками в океан», превратились в «90 процентов всего пластика в океане» — ошибка, которую, как это часто бывает, поправили уже после того, как информация разошлась по западному интернету).
Симпатичный молодой гидрогеолог подтверждает интуитивно очевидную вещь: «пластиковые артерии» проходят по тем странам, где много неподконтрольного использованного пластика, где население велико, а менеджмент утилизации отходов оставляет желать лучшего. На первом месте среди таких стран оказался — почему-то мы совсем не удивлены — Китай.
Когда читаешь статью, логично предположить, что в Германии — на родине исследования — такой бардак, как в Китае, был бы невозможен. Что Рейн чище, чем Янцзы, потому что немцы — люди аккуратные и ответственные, а китайцам на природу плевать.
Статья не сообщает об одном: в год выхода исследования экосознательная Германия отправила в «несознательный» Китай 70% собранных на своей территории пластиковых отходов. В Янцзы наверняка бултыхалось немало упаковок из немецких супермаркетов. И ФРГ, конечно, не была единственным экспортером в ЕС. Ирландия, к примеру, в 2016 году отправила в Китай рекордные 95% всего собранного пластика.
Мы привыкли воспринимать Китай как промышленную площадку, на которой производится невероятное количество товаров для остального мира. Но на протяжении десятилетий Китай был еще и экотехнопарком для стран глобального Севера — по сути, их неофициальным мусорным оператором. С 1992 года он скупил 106 миллионов тонн баночек, крышечек, бутылок и пакетов из США, Европы, Австралии — почти половину всего пластика, собранного за это время в рамках борьбы за окружающую среду и движения к экономике замкнутого цикла.
К качеству китайской переработки всегда возникало немало претензий — часть пластика «убегала в природу», часть возвращалась в первый мир в виде брелоков, игрушек и безделушек из смеси пластиков, переработать которую во второй раз было уже практически невозможно. Экономикой замкнутого цикла в ее подлинном смысле тут и не пахло, зато экспорт в Китай прекрасно решал другую проблему. Напротив каждой тонны отправленного туда пластика чиновники и бизнесмены первого мира ставили галочку в графе «переработано».
Жители Великобритании или Германии при этом в массе своей и понятия не имели, что «переработка пластика» в бодрых рапортах, по сути, означает «отправим всё в Китай, а что будет потом — неважно».
Эта выгодная для бизнесменов и бюрократов первого мира схема рухнула в одночасье два года назад, когда Китай принял закон «Национальный меч», ужесточавший требования к ввозимому на территорию страны пластиковому вторсырью (что, по сути, сделало невозможным ввоз использованного пластика из домохозяйств, оставив дорогу открытой только для промышленных отходов). И тут стала ясна степень зависимости стран первого мира от инфраструктуры в странах третьего.
«Национальный меч» заставил мировую индустрию ресайклинга пошатнуться до основания. Где-то раздельный сбор и вовсе отключился, где-то собранный пластик копили в надежде найти новое место для экспорта. Пессимисты предрекали крах всей индустрии, оптимисты надеялись, что кризис заставит страны глобального Севера выстроить собственную инфраструктуру переработки. Не произошло ни того, ни другого. Место Китая, выбывшего из игры, заняли его соседи по континенту.
За первые месяцы после принятия «Меча» импорт вторичного пластика в Таиланд вырос почти в семь раз, в Малайзию — в шесть.
Может быть интересно
Как наесться без вреда для природы? Экологичное питание: мифы и факты
В феврале 2019 года немецкая газета WirtschaftsWoche опубликовала результаты расследования, в рамках которого журналисты пытались установить, как на пляж одного из малайзийских островов попали целые горы упаковки из немецких супермаркетов. Этот случай — даже не вершина айсберга, а крошечная часть большого пазла. Система, работавшая с Китаем, сохранена: мусор по-прежнему уезжает за море, а страны первого мира по-прежнему докладывают о высочайших, постоянно растущих уровнях переработки. И, как и раньше, схема эта предельно несправедлива: бедняки в ней получают разрушение окружающей среды, богачи — не только чистоту на своем заднем дворе, но и имидж самых «зеленых» людей на планете.
Россия: внутренняя колонизация
Историк и литературовед Александр Эткинд в блестящей книге 2011 года «Внутренняя колонизация: имперский опыт России» описывает Россию как страну, которая на протяжении своей истории не только колонизует прилегающие территории, не только сама является частью ориенталистского мифа для стран Запада, но и беспрерывно колонизует саму себя. Он цитирует, в частности, Ленина, еще сто лет назад заметившего, что в больших странах неравномерность развития регионов играет роль неравенства между метрополией и колониями.
Если мусор — это зеркало нашей культуры, то неудивительно, что «внутренняя колонизация» России особенно ярко проявляется именно в практиках обращения с отходами.
Мало кто из нас в последние два года хотя бы раз не слышал слова «Шиес». Борьба, развернувшаяся вокруг плана постройки полигона для московских отходов в Архангельской области, стала одним из главных событий экологической политики последних лет. Одним из первых, кто прямо описал ситуацию с Шиесом как отношения между метрополией и колонией, был журналист Максим Шевченко, снявший фильм «Шиес: восстание против колониальной политики Москвы».
В фильме депутат из Коми Олег Михайлов говорит о том, что из региона в центр поступают огромные суммы налогов, «ресурсы… нефть, уголь, бокситы, древесина», а обратно — «бонусом» — отходы, и замечает, что «такое отношение к людям, как к людям второго сорта, называется колониальной системой», и упоминает Гитлера, который тоже делил людей на два сорта.
Шиес стал уникальной для современной России историей успеха гражданского активизма. После более чем года протестов строительство полигона отменили, в процессе сменились губернаторы двух субъектов Федерации.
Но радость для Шиеса обернулась слезами для другого региона — аналогичный полигон построили рядом с деревней Михали в Калужской области, где население оказалось в меньшей степени готово к бою и где ситуацию не так активно освещала пресса (показательно, что местные активисты связывают неуспех Михалей и успех Шиеса с наличием и отсутствием опыта закрепощения: «Калуга — это не Поморье. Здесь сохранилось крепостное сознание»). В 2019 году столичные власти приняли схему, по которой 9 миллионов тонн московских отходов уйдет во Владимирскую область. Возят московский мусор и в Тульскую область, на полигон у поселка Дубна.
Читайте также
Если приглядеться к тенденциям последних лет, возникает ощущение, что московский мусор уезжает всё дальше от столицы. Ближнее Подмосковье всё меньше годится для хранения отходов москвичей, и не только потому, что оно и так предельно им насыщено, но и потому, что московский «центр» с каждым годом увеличивается, втягивая регионы, раньше считавшиеся «периферией».
Яркий пример — ситуация со свалкой «Кучино» в Балашихе. Если в 70-х Балашиха была достаточно «региональна», чтобы складировать там московский мусор, то теперь голоса людей, живущих там, слишком легко долетают до Кремля. После прямой линии с Путиным, на которой женщина из Кучино пожаловалась на невыносимый запах от свалки, мусорные потоки были перенаправлены в более отдаленные пункты, в частности в Волоколамск — тоже Подмосковье, но всё же более «дальнее», по-прежнему больше относящееся к регионам, чем к «центру».
Расширение «центра» видно и на примере Люберец — ранее более-менее региональные, теперь они становятся всё «центральнее». Именно там предполагалось сортировать и брикетировать мусор для отправки в Шиес. Отходы везут уже не туда, а оттуда: в 2018 году мусор из люберецкой «Пятерочки» обнаружили прямо на дороге около деревни Мышенки в Тульской области.
Печально, что колониальная система всепроникающа и влияет на всех, кто в нее вписан, — не только на «плохих» парней, но и на «хороших». В качестве примера последних рассмотрим московский фонд «Второе дыхание».
Подобно американским и европейским «Оксфам» и Красному Кресту, он занимается сбором секонда, часть раздает бесплатно, часть перепродает, а на вырученные от продажи деньги спонсирует социальные проекты и поддерживает собственную работу.
Сразу замечу, что цель разбора не в критике фонда как такового. Он поддерживает нужные и полезные проекты; трудоустраивает людей из незащищенных групп населения; адресаты помощи описываются уважительно, без обесценивания и выдавливания слезы, а отчеты не вызывают сомнений в честности работы. В общем: фонд хороший и полезный. Но социальная реальность, в которой он оперирует, — глубоко колониальна, и это ярко проявляется как в собственных материалах фонда, так и в публикациях о нем.
Так же, как у сборщиков первого мира, география распределения джинс, туфель и блузок зависит от их первоначальной цены. Те вещи, что не годятся для носки, идут на переработку. Самые «классные, интересные и ценные» вещи (цитата с сайта), как правило, остаются в Москве. Вещи попроще уезжают в регионы, где «люди приходят за простым масс-маркетом, потому что им негде купить такую одежду. А в Москве на эти вещи просто не посмотрят» (из публикации Rusbase). На раздачу «в глубинку» идут «небрендовые вещи в хорошем состоянии» («Новая газета»).
Схема распределения вещей очень похожа на ту, что используют «Оксфам» и Красный Крест, только в российском варианте роль первого мира играет Москва, а роль второго и третьего мира — Пакистана и Сирии, Уганды и Мозамбика — собственные депрессивные российские регионы, зачастую удаленные от столицы лишь на пару сотен километров.
Если сравнить послания на сайте, обращенные к «донорам» одежды (в основном это москвичи, хотя контейнеры фонда есть и в административных центрах нескольких областей), с материалами, описывающими результаты работы фонда в регионах, перед нами открываются два совершенно разных мира, разница между которыми — в этой риторике — почти фантастически, невероятно, нелепо огромна.
К жителям центра обращены призывы к осознанному потреблению (концепт, изначально рассчитанный на обеспеченного адресата — ведь бедные потребляют «осознанно» в вынужденном порядке, и никаких морально-этических усилий им для этого прилагать не требуется). Им предлагается конвертировать «заскучавший в шкафу пиджак Prada» в носки для бездомных, «возможность разгрузить гардероб с гуманистическим подтекстом» (все цитаты — «Новая газета»), словом — совершить благое дело, ни капельки не снижая привычного уровня жизни (даже, наоборот, повышая: ведь просторный шкаф приятнее и удобнее переполненного). У них есть возможность одеться в вещи класса люкс в фирменных магазинах, не испытывая моральных страданий за упадок экологии и «элитное потребление», да еще и сэкономив до 80 процентов от изначальной стоимости. В общем: всё очень хорошо, а может стать и еще лучше.
Совсем иное дело — регионы. Читая о них, мы видим картину беспросветной бедности и отсутствия перспектив, выживания на подножном корме, ситуацию, где на зарплату в 10-12 тысяч рублей в месяц надо питаться, лечиться, платить коммуналку, выплачивать кредиты и с трудом собирать ребенка в школу и где даже тяжелый труд не может обеспечить минимально приемлемого уровня жизни. В Москве «классная» редактор крупного СМИ понимает, что «ей больно смотреть на свой забитый вещами шкаф» (цитата с сайта); в поселке Костромской области работница ПНИ благодарит за бесплатные подержанные вещи для дочки-школьницы: если бы не эта помощь, непонятно было бы, на какие деньги одеть ребенка.
Одна из новостей на сайте озаглавлена «Гуманитарная экспедиция в Тверскую область». Звучит немного пугающе: почти как «Гуманитарная миссия Британии в Зимбабве» — да и описывает похожие по сути процессы. И хотя Ленин, высказывание которого о «неравномерности развития регионов» приводилось выше, писал не только о России, но и о больших странах в целом — вероятно, не все они устроены таким образом. Развитие США тоже крайне неравномерно, но фразу «Гуманитарная экспедиция из Нью-Йорка в Западную Вирджинию» можно представить себе произнесенной в юмористическом ключе или с целью высмеять жителей провинции — но никак не всерьез.
В отличие от «Технопарка», собиравшегося построить опасный для природы и людей полигон в Архангельской области, «Второе дыхание» играет за «хорошую лигу». Но его работа встроена в ту же ситуацию чудовищного неравноправия и катастрофической разделенности российского общества, которая вызвала на свет историю Шиеса.
Выкиньте это во двор в России
В 2005 году бывший член знаменитой мафиозной структуры Ндрангета, Франческо Фонти, в процессе работы со следствием сообщил: члены Ндрангеты годами топили в Средиземном море корабли с радиоактивными отходами из разных стран Европы. Происходило это, по словам Фонти, с ведома — и, более того, по прямой просьбе — Министерства энергетики Италии. Фонти сообщил, что часть радиоактивных отходов посылали в Кению, Заир и Сомали, нелегально затапливая их у берега моря или захоранивая на суше, а в обмен на молчание снабжали местных полевых командиров оружием.
«Корабль с отходами», который якобы был затоплен самим Фонти у берега Калабрии, на деле оказался пассажирским судном, в 1917 году подбитым немецкой субмариной, что немного поколебало доверие к показаниям бывшего мафиози. Тем не менее информацию о контейнерах, уехавших в Сомали, опровергнуть так и не удалось.
В 2006-м, через два года после индийского цунами, африканская активистская группа обнаружила на берегу Сомали 15 контейнеров, предположительно, с радиоактивными отходами.
Есть данные, что сомалийцы слишком часто страдают от заболеваний, которые могут быть связаны с радиацией. Некоторые считают гибель итальянской журналистки Иларии Альпи, убитой в 1994 году, частью истории об обмене оружия на молчание.
Может быть интересно
Там, где правят полевые командиры, можно использовать романтически-мафиозные методы вроде тех, что описывал Фонти. Но что же делать, если рядом, к сожалению, нет ни одного Сомали? Неужто утилизировать отходы самостоятельно? Совсем необязательно. Конечно, методы типа «фонящий контейнер в нагрузку к автомату Калашникова» годятся только для государств в состоянии failed state, но и с соседями, не достигшими настолько прискорбной степени дезинтеграции, тоже можно договориться — просто немного по-другому.
Осенью прошлого года стало известно о возобновлении ввоза в Россию отвального гексафторида урана (ОГФУ) из немецкого Гронау, с фабрики, принадлежащей международному обогатительному концерну URENCO.
До 2022 года планируется ввезти 12 тысяч тонн «урановых хвостов» — химически опасного вещества, способного, в случае серьезной аварии при транспортировке или хранении, вызвать локальную экологическую и медицинскую катастрофу.
Законы России запрещают ввозить радиоактивные отходы для их захоронения. Но формально речь идет не об утилизации, а о контракте на дообогащение сырья. Подняв концентрацию урана-235 в части сырья, Россия отправит его назад в Германию. Проблема в том, что вторичные отходы от дообогащения — до 90 процентов объема изначально ввезенного вещества — при этом останутся в России. Похоже, в этом и заключается главный смысл сделки для немецкой стороны.
Рашид Алимов, эксперт по энергетике «Гринписа»:
«Несколько лет назад в Германии была принята очередная редакция Национальной программы по удалению ядерных отходов, и в ней „урановые хвосты“ предприятия в Гронау обозначались именно как ядерные отходы — со всеми вытекающими из этого последствиями, — но с одной оговоркой: „в случае, если им не будет найдено применения“.
Очевидно, что, ожидая в ближайшем будущем закрытия (в Германии реализуется политика выхода из ядерной энергетики, и в рамках этой политики должно быть закрыто и предприятие в Гронау, производящее ядерное топливо), концерн URENCO хочет к этому закрытию прийти с минимумом „хвостов“ у себя. Отправка в Россию — отличный выход, ведь иначе „хвосты“ считались бы в Германии отходами и с ними пришлось бы иметь дело именно как с отходами — то есть хранить и тратить на это хранение огромные деньги.
Если говорить об экологических рисках, то они безусловно есть. В 2009 году, когда глава „Росатома“ Кириенко заявил о том, что контракты на ввоз ОГФУ не продлены и больше „хвосты“ ввозить не будут (тогда нам казалось, что это навсегда), — он говорил как раз о том, что „Росатом“ услышал аргументы экологов: что ОГФУ — химически очень опасное вещество и что нельзя исключить ситуации с разгерметизацией контейнеров, с пожаром, с падением самолета на площадку хранения. Невозможно полностью исключить и инциденты во время перевозки ОГФУ по железной дороге.
Хранение ОГФУ требует немалых денег именно потому, что нужно не допустить этих экологических рисков. А со временем оно будет становиться только дороже, потому что стандарты безопасности с годами становятся всё серьезнее. И поскольку ОГФУ — это природные радионуклиды, которые имеют большой период полураспада, то и спустя многие годы риски и опасности будут примерно теми же. Таким образом, допуская этот импорт, мы взваливаем финансовую ношу на плечи будущих поколений».
Отходы или сырье?
Сторонники импорта говорят о том, что ОГФУ можно использовать как сырье для работы реакторов на быстрых нейтронах, а значит, «это не отходы». Почему это плохой аргумент? Во-первых, грань между сырьем и отходами не четкая: одно и то же вещество или предмет может быть и тем и другим для разных людей; и тем и другим в разные моменты времени; и тем и другим в зависимости от рыночного спроса, интенций и планов людей, которые веществом располагают.
В рассказе американского фантаста Деймона Найта «Большой бум» земляне зарабатывают огромные деньги, продавая инопланетянам коровьи лепешки; но когда инопланетяне внезапно переключаются на другой желанный объект, яблочные огрызки, лепешки мгновенно теряют всю свою ценность. Этот принцип особенно справедлив для вторсырья: ценное и дорогое во времена нехватки ресурсов, оно автоматически становится мусором, когда ресурсов оказывается предостаточно.
Достаточно ли ОГФУ в России? Более чем: согласно данным «Гринписа», в нашей стране хранятся более 40 процентов всего мирового запаса этого вещества. Программа реакторов на быстрых нейтронах, объясняет Рашид Алимов, пока не реализована, и если она работать не будет, то «сырье» так и останется отходами. Но даже если работать она будет, с такими большими собственными запасами ОГФУ неясно, дойдет ли когда-нибудь дело до иностранных «хвостов».
Похоже, в сухом остатке мы имеем вот что: страну с жестким экологическим законодательством, которая экспортирует то, что считает опасными отходами, в страну с менее высокими экологическими стандартами, — и это ситуация, вызывающая на свет неприятные ассоциации с «кейсом Коко», описанным в начале статьи.