Цвет в глазах смотрящего: насколько субъективны наши представления о цветах

Казалось бы, нет ничего более определенного, чем цвет. Мы часто полагаемся на него в нашей повседневной жизни: светофор нам подает цветовые сигналы, мы читаем схемы метро с разноцветными ветками. Цвета служили нам и на заре человечества: благодаря им мы можем различить спелые плоды среди зеленых листьев. Цвет бесспорно помогает нам ориентироваться.

Но насколько этому путеводителю можно доверять? Ведь все цвета — это просто свет, который отражается от поверхности предмета, провоцируя волну той или иной длины. Исаак Ньютон был одним из первых, кто экспериментально зафиксировал факт того, что цвет не присущ самим предметам, а является простым отражением света. Распознавание конкретного цвета — это уже совместная работа глаз и мозга. Специальные световые рецепторы глаза передают сообщения в мозг, а он в свою очередь переводит их в знакомые ощущения цвета.

А если цвет — субъективная данность, то на его восприятие может влиять всё, что влияет на нас. Факторов искажения цвета в нашем восприятии вагон и маленькая тележка.

Начнем с фактора, который ближе всего к телу, — наши гены.

Человеческое зрение генетически ограничено трихроматизмом, то есть люди способны воспринимать только три основных цвета: красный, желтый и синий. Из этих трех красок можно «намешать» все остальные цвета, которые наш глаз сможет разглядеть. За восприятие каждого из трех цветов отвечают отдельные рецепторы.

Всего лишь три цвета: много или мало? Можно сказать, средне. Среди дихроматов, или тех, кто воспринимает только два цвета, много братьев наших меньших: например, кошки и собаки. Люди тоже могут попасть в их число из-за генетических нарушений. А вот некоторые птицы переплюнули здорового человека — эволюция сделала их тетрахроматами: у них в запасе четыре вида светоразличающих рецепторов.

Видимый человеком диапазон длин электромагнитных волн зажат между 400 и 800 нанометрами, в самом лучшем случае.

Количество цветов, которые могут быть восприняты человеком, ограничено генами. Но этих возможностей достаточно для выживания нашего вида. Трихроматия уникальна для приматов, а значит, и для человека: все остальные плацентарные млекопитающие бихроматичны.

Человеку свойственна трихроматия, но она встречается и у других живых существ. А вот культура — это то, что делает наше трихроматичное восприятие мира особенным. Культура тоже влияет на наше субъективное цветовосприятие.

Как? С помощью культурного кода. Всё, что нас окружает, мы наполняем значением. Культура помогает нам в этом с помощью своей системы знаков. Знак — это связка между означаемым и означающим. Означаемое — то, к чему отсылает знак. Например, слово «война» отсылает нас к вооруженной борьбе между группами людей. А означающее — само это слово, набор букв и звуков: в о й н а.

Цвет тоже является элементом культурного кода. Причем цветовая палитра, несмотря на всю субъективность ее восприятия, у нас одна на всё человечество, в отличие от языков.

Это значит, что у нас есть одно и то же означающее, которое может ссылаться на разные означаемые в зависимости от той или иной культуры.

Культурный код цвета неизбежно накладывается на его восприятие. Цвет может восприниматься по-разному из-за ассоциации с разными вещами.

Цвет — это губка для ассоциаций, причем, как оказалось, самых разных. Это можно понять, если немного отвлечься от нашей культуры и перенестись к непохожим на нас народам.

Именно вне своей культуры можно увидеть, что понимание цвета не универсально. Самый яркий пример — белый. Западная культура ассимилировала его как символ чистоты и новой жизни. Неслучайно невесты традиционно надевают именно белые платья на свадьбу.

А если попасть на азиатскую свадьбу, мы, скорее всего, не увидим белого на невесте. Например, в Китае это будут убранства красного или золотого цвета. Как ни странно, белого будет много на похоронах: такой вот азиатский символ траура.

Тот или иной цвет даже может иметь свою устойчивую оценку в рамках культуры. Если взять желтый, то он традиционно не был в цене на просторах Европы — а в той же Азии всегда был в почете.

Получается, что цвет — это культурная переменная. Казалось бы, мы видим примерно одно и то же невооруженным глазом. Но вот через культурный калейдоскоп можно рассмотреть всякое-разное в одном и том же цвете.

Универсальность восприятия цвета дробится культурами на осколки семантических полей. Мы, как заложники той или иной культуры, подбираем эти осколки и дробим их на еще более мелкие, которые будут подходить нашему личному восприятию.

А на наше личное восприятие цвета влияет множество факторов: и возраст, и память, и здоровье, и настроение. Нельзя забывать, что все эти факторы постоянно меняются. То есть один и тот же цвет может восприниматься по-разному даже одним и тем же человеком в зависимости от его физического или психического состояния.

Помещение или среда, где человек находится в данный момент, тоже влияет на то, как он видит цвет. Начнем с самого простого: освещение. Оно бывает натуральное и искусственное, яркое и приглушенное, теплое и холодное. И каждое изменение света изменяет способ его отражения от предмета, что изменяет и сам цвет.

С освещением и атмосферой всё очевидно. Но вот высота над уровнем моря тоже вмешивается в наше восприятие цвета! Скажу больше: даже шум. Шум тоже влияет на то, как мы видим цвет.

Еще бы! Субъективное восприятие — дело непростое. Поэтому не только художник, но каждый из нас может уверенно заявлять: «Я так вижу!» И никто не сможет вам в этом перечить: в точности так, как вы видите цвет, его не видит никто.

Если Ньютон раскрыл субъективное свойство цвета на практике, то Джон Локк раскидал цвет вместе с любыми другими признаками по двум философским категориям: первичные и вторичные качества. Эти качества неразрывно связаны с нашим восприятием и нашим сознанием. К первичным качествам Локк отнес все объективные признаки, которые существуют вне зависимости от нашего знания, такие как количественные характеристики, например. Цвет туда не попал — он был определен в категорию субъективных, вторичных качеств, вместе со звуком, вкусом и запахом. По крайней мере, такую мысль ему приписала последующая философия. Такое деление превратилось в традиционное, и цвет по сей день находится на том же месте расчерченного Локком поля — на стороне сугубо субъективного.

Подобная классификация цветового ощущения не противоречит утверждению Канта о том, что мы можем постичь только вторичные качества объектов. То есть цвет — это не вещь в себе, а явление, опыт которого мы испытываем. Исходя из логики Канта, можно сказать, что если уничтожить наши субъективные представления о цвете, то от цвета ничего не останется, потому что именно наш личный чувственный опыт определяет его как явление.

Но есть нюанс.

Явления выступают противоположностью концептам — теоретическим конструкциям, не обязательно основанным на опыте. Если верить Канту, то явления появляются апостериори, после получения опыта. А концепты, наоборот, априори, доопытно.

Но понятие цвета может быть на двух сторонах медали. Концепты о цветах мы тоже можем прекрасно конструировать. То есть мы можем строить утверждения о цветах, которые не основаны на конкретном предыдущем опыте.

Например, утверждение «все алые вещи — красные» априорное. Нам не нужно перебирать каждую алую вещь на свете, чтобы доказать это утверждение. В то время как утверждение «все цветы в моем саду красные» апостериорное: мне нужно пойти в мой сад и рассмотреть каждый цветок в нем, перед тем как сказать такое, не кривя душой.

То есть цвет находится одновременно и в поле нашего личного физического опыта, и в концептуальном, абстрактном, культурном поле.

Явление цвета не оставляет в покое философские умы и по сей день, потому что оно находится на грани между физическим и духовным, между чувственным опытом и логикой, между телом и разумом. Именно на этой границе, возможно, таится ключ к пониманию сознания. Но эта граница пока вне зоны доступа точного естественнонаучного объяснения.

Есть только попытки. В философии и когнитивистике нет однозначного подхода к определению цвета как явления. Нельзя найти никакой четко структурированной теории.

Его изучение часто крутится вокруг более абстрактного понятия «квалиа» (qualia). Философ и когнитолог Дэниел Деннет дал термину самое общее определение: «незнакомый термин для обозначения того, что не может быть нам более знакомо: то, как вещи кажутся нам».

Причем сам ученый является противником теории квалиа. Да, термин неоднозначен, и когнитивисты разбились на лагеря за и против существования этой теории.

Квалиа — всего лишь модель, жизнеспособность которой не находит однозначной оценки среди когнитивистов.

Понятие «квалиа» исторически связано с понятием о чувственных данных (sense-data). Например, данные об ощущениях красноты розы. Сегодня этот термин расширился, чтобы обозначать общие свойства опыта. Под крышей квалиа собрался как обычный перцептивный опыт, так и галлюцинации и иллюзии. В квалиа также записывают телесные ощущения вроде боли или зуда. Еще квалиа можно назвать наши эмоции и настроения — всё то, что мы испытываем и можем передать только иносказаниями и поэтическими метафорами, но никак не с математической точностью.

Квалиа нельзя постигнуть иначе, кроме как испытав ее самому. Поэтому квалиа невыразима. Это нечто личное и внутреннее, но немедленно постигаемое сознанием. А раз оно постигается сознанием, значит, в нем может быть элемент намерения, интенциональности.

Получается, что квалиа — это мысленная модель той точки, где феноменальное, опытное, телесное соприкасается с интенциональным, разумным.

Квалиа, как и бога, изучают в основном со стороны «существует или нет». Поэтому естественно, что до анализа ее функционирования пока не дошло. И неизвестно, дойдет ли. Не все согласились с мнением о том, что она вообще существует, и в конце может оказаться права любая из сторон.

Как доказать существование переживания, которое не может быть зафиксировано в отсутствии переживания? К проблеме квалиа, как и к проблеме цвета, подходят с помощью мысленных экспериментов.

Витгенштейн — один из немногих философов, склонившихся над природой цвета. Он не выводил стройных теорий, но ставил мысленные эксперименты и задавал наводящие вопросы или делал провокационные утверждения.

Например, он пытался понять цвета как отдельные пятна на окружающих нас предметах. И причем для большей ясности он предложил заменить квалиа цвета на квалиа боли — я так полагаю, чтоб мы сильнее прониклись и больше углубились в интроспекцию. Витгенштейн утверждал, что нам полезно замечать эти пятна и их форму, что по ним мы можем делать выводы о важных свойствах объектов. В такой необычной подмене цветового пятна на болевое пятно Витгенштейн предлагал обращать внимание на форму цвета, а это далеко не очевидный, но очень интересный эксперимент сознания. Ведь он может натолкнуть на идею о том, как мы концептуализируем цвета. По Витгенштейну, чтобы анализировать цвета абстрактно, мы отвязываем прочувствованные пятна от их пространственной и физической подоплеки, убираем с них ненужный шум бликов и теней. Самая интересная находка здесь — это обращение внимания к форме цвета, то есть попытка перенести его на плоскость и прощупать его геометрию.

Это необычный мысленный ход, с учетом того, что цвет мы в основном можем объяснить в полной мере только тогда, когда ткнем в него пальцем.

Витгенштейн признался честно: «Я не вижу, что цвета тел отражают свет в мой глаз». Мы не можем в полной мере объяснить цвет с помощью его теории человеку, который никогда этот цвет раньше не видел.

На эту тему можно прокрутить еще один ролик мысленного эксперимента. Устраивайтесь поудобнее и наблюдайте за картиной.

Мэри — блестящий ученый в белом халате. Но она вынуждена исследовать мир из черно-белой комнаты, используя только черно-белый монитор. По иронии судьбы она исследует нейрофизиологию зрения. Она анализирует информацию о том, что происходит, когда мы видим спелые помидоры или голубое небо, как мы употребляем цветовую терминологию. Рано или поздно она узнает, какой длины волна света должна быть, чтобы стимулировать сетчатку глаза до такой степени, чтобы человек сказал: «Это красный» или «Это синий». И всё это в черно-белой обстановке, в которой Мэри провела всю жизнь.

А теперь представьте драматичный/комичный/трагичный момент (нужное подчеркнуть), когда Мэри всё-таки выходит из своего черно-белого мира, прочь из комнаты, а в руках у нее уже цветной мобильный телефон. Узнает ли Мэри что-то новое о цветах? Конечно. Несмотря на то, что у нее до этого была вся физическая информация о цвете, которую она собирала в своих исследованиях. Значит, есть нечто большее, чем сухие физические данные из ее записей. И это что-то — квалиа. По крайней мере, это хотел доказать создатель мысленного эксперимента.

До того как выйти из комнаты, Мэри частично была философским зомби, потому что не имела квалиа цвета. Самый запущенный вариант философского зомби — это люди, у которых напрочь отсутствует любая квалиа. Существуют ли такие зомби на самом деле?

Когнитивист Деннет, будучи противником теории квалиа, ответил на этот вопрос более чем утвердительно: «Все мы зомби. Никто не сознателен».

Мэри получила откровение цвета, когда вышла из комнаты (совершила ли она ошибку?). До этого она находила только объяснения цвета, а это не одно и то же. Она своими глазами увидела красный, а не получила простое объяснение, что «это цвет, который вы видите, когда на вас направлен свет с длиной волны 700 нанометров».

Мэри получила свой опыт, но она не сможет передать увиденное своему коллеге, который остался в черно-белом плену. Будто бы знание, которое она получила, доступно только на ее особом, частном языке: с его помощью она может мысленно выстроить концепт красного у себя в голове, но никак не передать его человеку, который не испытывал красного на собственной шкуре своего взгляда. Восприятие включает в себя опыт того, что воспринимается, но в интроспекции нет опыта переживаний, значит, восприятие закодировано особым кодом, частным языком.

Витгенштейн рассматривал проблему частного языка (private language) в своих «Философских исследованиях» и пришел к заключению, что язык, понятный только одному человеку, — бессвязный и не может быть годной системой кодировки. Квалиа — это как раз тот самый бессвязный язык. Квалиа еще называют «сырыми» чувствами (raw feels), в противоположность «приготовленным» чувствам (cooked feels). Если приготовленные чувства мы можем разжевать для другого, то передать сырые чувства нам не по зубам.

Как же тогда достучаться до другого со своими переживаниями красного?

Томас Рид в своей теории естественных знаков явно утешил нас, объяснив, что мы всё-таки можем договориться о цветах. Нам повезло, что процент жителей черно-белых миров на сегодняшний день ничтожно мал и людям не нужно объяснять красный с нуля: каждый опирается на уже имеющийся собственный опыт. И на основании личного опыта мы можем договариваться между собой. Ведь каждый цвет, который можно выделить в спектре, вызывает в нашей психике особый эффект. Этот эффект в силу своей различительной способности может служить знаком. Поэтому цвета для Рида — это вполне себе естественные знаки, а не закодированная тайна за завесой восприятия другого.

Но здесь нужно подчеркнуть нюанс, что эта теория работает верно для разных цветов, а не для оттенков одного цвета, потому что расстояние от разных оттенков на спектре может быть оценено по-разному: здесь нам опять наступает на пятки субъективная составляющая цвета. Затруднения, которые мы испытываем, размышляя о сущности цветов (которые Гете хотел преодолеть в своем учении о цвете), заключены в неопределенности нашего представления о совпадении цветов.

Но мы не сдаемся: мы договариваемся. Даже когда предмет меняет оттенки, мы присваиваем ему релятивизированные цвета. Например, если на банан будут падать кровавые лучи заката, банан станет красного цвета, и мы это признаем. Но всё равно будем продолжать привязывать цвет банана к его «настоящему» цвету, его цвету в обычном дневном освещении: к желтому. Даже море мы хотим называть синим, в то время как оно не имеет «истинного» цвета.

Но призрак квалиа не исчезает за завесой абстракций и релятивизации. Если смотреть вглубь себя, трудно отрицать существование квалиа или чего-то подобного. Тем не менее ее невозможно объяснить точными науками, по крайней мере на сегодняшний день.

В своей книге «Каково это, быть летучей мышью?» Нагель предполагает, что субъективный аспект разума, возможно, никогда не будет достаточно учтен объективными методами редукционистской науки.

Квалиа — вопрос не из легких. Вопрос так и прозвали — трудная проблема сознания (hard problem of consciousness). Как объяснить то, что мы подозреваем квалиа внутри себя? Каким образом ощущения приобретают такие характеристики, как цвет?

Если то, что мы думаем о цветах, это всего лишь информация из секонд-хенда нашего первичного визуального опыта, то как нам добраться до первоначальной сущности цвета? А есть ли она вообще, сможем ли мы ее осознать?

Некоторые когнитивисты выделяют два типа сознания: сознание доступа и феноменальное сознание. В сознании доступа мы можем «препарировать» информацию разумом, ясно манипулировать ею в своей речи. Мы можем посчитать количество роз в вазе и без проблем передать эту информацию другому. А вот феноменальное сознание — это переживание опыта, это созерцание алого цвета розы. Информацией об этом мы не можем так ловко жонглировать в своем сознании, тем более передавать ее другому в чистом виде. Это и есть трудная проблема сознания.

Да, мы делаем абстракции, складываем цвета по полочкам категорий, облекаем цвета в слова, но почему всё это невозможно без опыта? Чалмерс утверждает, что опыт — это нечто большее, чем сумма его частей. Опыт несводим, как Святая Троица.

Джозеф Левин предположил, что теории о квалиа основаны на путанице между эпистемологией и метафизикой. Он утверждал, что факт того, что мы не можем связно объяснить наши квалиа, не обязательно значит ее нефизическую природу. Просто наши когнитивные инструменты пока не доросли или сломались где-то на эволюционной дорожке.

Наиболее общепринятая позиция среди ученых, изучающих мозг и интересующихся квалиа, заключается в том, что квалиа всё же следует признать как самостоятельный биологический факт, что квалиа — это продукт эволюции.

Родольфо Ллинас утверждал, что «мысль — это эволюционная интернализация движения». То есть сначала было не слово и даже не мысль — сначала был скачок на дерево за спелым фруктом, потом мысль о его красном цвете, а уже потом слово «красный».

Более того, наша нервная система существует благодаря квалиа. Ведь квалиа — это своеобразный механизм повторения, она создает в нашем сознании образы того, что происходит в реальности. А это критически важный навык, чтобы координировать наши действия в окружающем нас мире.

Как бы ни пыхтели над квалиа философские умы, она остается для всех нас механизмом упрощения. Мы думаем о цвете как о мысленной абстракции. Такая мысленная абстракция таит в себе огромное число факторов: доминирующая длина волны света, температура и текстура поверхности и т. д., и т. п. Но мы все эти параметры не вычисляем, иначе наша нервная система треснула бы под такой вычислительной нагрузкой. Проще разок увидеть красный цвет и хранить внутри себя его квалиа, чтобы спокойно представлять его в голове при необходимости.

Но пока проблема квалиа висит над умами философов и когнитивистов, на вопрос Chemical Brothers «How does it feel like to let forever be?» никто не сможет ответить внятно.