Лохотрон «Найди себя»

Термин “bildungsroman” (нем. «роман воспитания» или «воспитательный роман». — Прим. пер.) был придуман филологом Карлом Моргенштерном в 1820-х годах для обозначения «взросления героя от самого начала до определенного уровня совершенства». Термин обрел популярность в 1870 году, когда Вильгельм Дильтей написал, что классический пример романа воспитания — это «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гете (1796), где заглавный персонаж выполняет двойную задачу: познает себя и интегрируется в общество. По мнению Дильтея, первое подразумевает второе, потому названный литературный жанр в основном предполагает, что герой (и читатель) находит свое место в социуме. Именно из этой традиции растут корни современной культуры взросления, coming-of-age, — в том числе у Сэлинджера.

Обратите внимание, что ключевая сцена битвы в большинстве историй о супергероях имеет место, лишь когда персонаж усваивает свой социальный урок — узнает, что такое любовь, как действовать сообща — или «кем ему суждено стать». Кульминация романтических сюжетов — откровение, после которого мчат в аэропорт. В истории, где семья противопоставляется работе, герой принимает окончательное решение быть со своими родными — но только после того, как чуть не теряет все, что у него есть. Кроме того, острота и стремительность этих сцен объясняется желанием персонажа наконец взять контроль над самим собой — «вырасти» посредством какого-то одного действия или окончательного осознания.

Могут быть разные вариации, но в основном история о взрослении выглядит именно так. Фильм Майка Николса «Выпускник» (1967) как будто вывернутая наизнанку история о взрослении: испытывающий экзистенциальный кризис Бенджамин в конечном итоге осознает, что ошибался, игнорируя социальные нормы и сбежав с дочерью своей бывшей любовницы, вместо того чтобы ожидаемо найти работу и съехать из родительского дома. Откровение случается в автобусе, в котором он едет вместе с Элейн, сбежавшей с собственной свадьбы. Только здесь, в конце фильма, Бенджамин понимает, как он был неправ, решив «не вырастать» в ожидаемых социальных рамках.

Поиск своего места в мире — канонический сюжет не только в кино и театре, но и в литературе, образовании, а также на мотивационных семинарах — везде, где есть молодежь.

Во всех этих случаях «поиск себя» — штука сомнительная, потому что предполагается, что есть какое-то постоянное «я», оно прячется внутри и может быть найдено. Тогда как на самом деле единственное «я», в котором можно быть уверенным, трансформируется каждую секунду: принимаемые решения и изменчивые обстоятельства порождают бесчисленное множество сценариев развития событий.

И даже если ты думаешь, что «нашел себя», панацеи на всю жизнь не существует.

Идея о том, что есть единственное собственное «я», сокрытое в месте, которое можно найти только в зрелом возрасте и в котором мы, подобно археологам, должны копать, отметая неважное, предполагает, что внутри нас заключена внутренняя суть и что открытие этой сути поможет прожить всю дальнейшую жизнь. Эта обнадеживающая идея взросления («Можно отомкнуть собственное „я“!») продолжает жить, хотя она идет вразрез с современными психологическими теориями. Они отрицают единую идентичность, предлагая вместо нее концепцию поэтапного развития или бесконечно эластичного ощущения себя, которое меняется по мере взросления и зависит от уникального личного опыта.

Современная психология поддерживает идеи об изменяющемся, блуждающем «я».

На протяжении последних нескольких десятилетий учение о личности шло в двух направлениях. В рамках первого из них утверждается, что личность складывается и закрепляется в раннем детстве («Личность формируется на всю жизнь уже к первому классу» — заголовок в газете 2010 года). С тем, кто ты есть, ничего поделать нельзя. Представители другого направления считают иначе: личность человека по сути своей нестабильна — причем настолько, что ее невозможно «отыскать» или даже понять.

В последнее время авторы исследований все чаще говорят о слиянии этих двух точек зрения. У человека нет запрограммированного «я», оно сложено из множества «я», которые медленно сменяют друг друга в зависимости от социальных обстоятельств. Психолог из Кембриджского университета Брайан Литтл различает «биогенические» черты личности — генетически обусловленные и потому закрепленные — и «социогенические», сформировавшиеся вследствие реакции на общественное окружение человека, которое постоянно меняется. Анализ 207 исследований, опубликованный в январе 2017 года в журнале Psychological Bulletin, подтверждает правоту Литтла. Эта работа демонстрирует, что личность может меняться — и меняется, причем часто, в особенности при содействии психотерапевта. Иногда крайне быстро.

Почему же тогда так устойчив миф о «взрослении»? Если идея о «единственном я» недееспособна в контексте психологического понимания личности как последовательности разных «я», сосуществующих в одном человеке, — почему она продолжает жить?

Мысль о том, что можно «дорасти» до общества, обнадеживает. Ведь в этом случае предполагается, что нам есть куда стремиться — куда-то, где мы будем на своем месте. Хотя роман воспитания изобрели немцы, сказка о взрослении стала типично американским феноменом, поскольку самопознание в США завязано на мифологии о self-made-человеке. В Британии людей спрашивают об их родителях, образовании и опыте, а американцы интересуются скорее не прошлым собеседника, а его будущим.

Циничные наблюдатели заявляют, вероятно справедливо, что это происходит потому, что у американцев нет как таковых истории и культуры, однако сказка о взрослении, coming-of-age, обернулась в Штатах уверенностью — иногда оптимистичной, иногда крепколобой — в том, что свою жизнь всегда можно перекроить, а себя переделать. Прошлое — ничто, будущее — всё.

Идея о врожденной невинности в духе Адама и Евы (и в особенности американский интерес к ней), вероятно, равносильна отречению от истории. Это иррациональное отрицание питает американские сюжеты и национальную идентичность, считал арабско-американский теоретик литературы Ихаб Хассан. Так или иначе, американская сказка о взрослении связана с созданием единого и постоянного предприимчивого «я» из предполагаемого ничего — это стремление к будущему и его предположительно бесконечным возможностям.

С социологической точки зрения американский миф о «самосоздании» — это миф капиталистический. Французский философ Мишель Фуко писал, что медитация и ведение дневника могут помочь человеку постичь свой внутренний мир, позволив ему, по крайней мере временно, скрыться от мира внешнего и отношений с ним. Однако социолог Поль дю Ге в 1996 году заявил, что мало кто воспринимает свое «я» так, как предлагал Фуко.

Большинство людей мастерят себе ориентированные на внешний мир «предприимчивые я», с помощью которых они пытаются заработать культурный капитал для того, чтобы двигаться в этом мире наверх, получать доступ к определенным социальным кругам, должностям и т. д.

Мы украшаем себя и культивируем интересы, отражающие наши социальные устремления. В этом смысле «я» становится идеальной машиной капитализма, кошмаром в духе Пьера Бурдье — механизмом, который добровольно эксплуатирует сам себя.

Даже мысль о том, что существует незаметный переход от юности к взрослой поре либо через переворачивающее жизнь «чувство», либо через кульминацию освоения какого-то навыка, означает, что личность — это задача, которую надо выполнить ради социальной выгоды. Многих студентов, к примеру, призывают использовать академический отпуск для того, чтобы понять, «кто ты есть» и «чем ты хочешь заниматься» («заниматься» — это, разумеется, синоним к слову «работать»). Зрелость обязательно связывается с финансами, и от молодых людей ожидают, что они станут «независимыми», вступив в ряды представителей рабочей силы. В этом смысле упор на взрослении превращается в попытку обосновать моральную важность работы.

Даже идея о походе на природу как о романтической поворотной точке в жизни молодого человека может быть монетизирована. Сиэтлская компания Rite of Passage Journey устраивает для молодежи походы с проводником с целью помочь им найти себя. «Наша работа заключается в том, чтобы прошедшие инициацию юноши и девушки выносили из этого опыта новую вдохновляющую историю; она должна помочь им взять ответственность за действия, которые определят их будущее, — говорится на сайте компании. — Мы помогаем участникам сформировать представление о том, кто они есть и какую жизнь хотят построить, в рамках исследования их собственных ценностей». То есть помочь людям быстро «найти себя».

Зачем проживать целое детство, полное разнообразного опыта и проблем, если можно найти себя, проведя неделю в палаточном лагере? В свете этой циничной, «эксплуатирующей» установки понятие «поиска себя» начинает выглядеть еще менее естественным. И хотя современная психология считает, что сингулярного (то есть единого и постоянного) «я» не существует, все наши сменяющие друг друга личности работают на выполнение одной задачи — эксплуатация собственного развития.

Естественно, мы подозрительно относимся к тому, что культура присвоила себе понятие о нашем собственном «я» и буквально заставляет нас взрослеть, но важно понять, как точнее описать этот жизненно важный переходный период. Люди создают свои истории, но на сегодняшний день предписанный культурный шаблон предполагает, что есть время для взросления и есть время для того, чтобы быть взрослым. Конечная цель социальной интеграции, лежащая в основе американских coming-of-age-историй, вызывает вопросы, потому что ее достижение идет вразрез с реальной жизнью. Мы находимся в ловушке противоречия «расти или быть взрослым», и если выбираем второе, то лишаем себя пространства для собственно роста, для совершения ошибок или проживания жизни, которая ведет к истинной зрелости.

Равным образом человек, убежденный в том, что он уже взрослый, мало будет заниматься саморазвитием или личностным ростом — а ведь такое созревание должно длиться всю жизнь. Это совсем не разовый ритуал.

Перекроить собственные взгляды и воспринимать «взросление» как постоянную бесконечную часть жизненного пути — значит фундаментально изменить понимание своего существования и самого себя. В своей книге «Уклад жизни: роман воспитания в европейской культуре» (1987) Франко Моретти указывает на значительные различия в немецких и английских романах взросления, с одной стороны, и французской литературе, с другой. Он утверждает, что в первых провозглашается «принцип группирования», когда история имеет четкий конец и эмоциональный катарсис. Герой возвращается к обществу и, сделав это, легализует его и свой круг как наилучший для себя вариант. Персонажи, игнорирующие собственное окружение или дом, либо наказаны, либо тоже узнают, что лучших вариантов нет. Наиболее классическую интерпретацию этого лейтмотива можно найти, вероятно, в Притче о блудном сыне из Евангелия от Луки.

Французы, однако, в своих coming-of-age-историях предпочитают «принцип преображения», делая упор на нарративе, который изображает изменение как нечто ценное само по себе. В этой модели финал истории становится неважным, а катарсис воспринимается как что-то, в конечном итоге не имеющее значения. К примеру, в повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм» (1759), типичном «французском романе о преображении», кутерьма и ужас, которые сопровождают заглавного героя на протяжении практически всего произведения, не помогают ему понять, как можно принять общество, влиться в него и уж тем более — как бороться с его чудовищными проявлениями. Герой может только довольствоваться тем, что есть.

Наконец вариация сказки о взрослении хоть и медленно, но набирает популярность и в Штатах. Вероятно, наиболее ярко эта перемена видна в фильме Ричарда Линклейтера «Отрочество» (2014), который посвящен изменчивости реальной жизни: режиссер более десяти лет снимает одних и тех же актеров — зритель видит, как главный герой физически и эмоционально взрослеет. Лента отходит от идеи о главном моменте откровения, который в типичном американском повествовании служит ключевым, пиковым этапом перемены героя. Вместо этого в фильме указывается на то, что ответа на невзгоды взросления не существует — как не существует и конкретного момента, где незрелость встречается со зрелостью.

Есть лишь течение времени и накопление опыта, который позднее можно наделить какой-то ценностью и каким-то значением — а лучше вообще не трогать.

«Взросление» в том смысле, как оно понимается сегодня, — то есть включение в общество сразу и навсегда — может идти вразрез с моралью. Если вы являетесь членом порочного, аморального и несправедливого социума (как мы все, можно сказать), то настоящая зрелость — считать такую порочность проблемой и действовать сообразно этой установке, а не поддерживать существующий порядок, становясь его частью. Обычные coming-of-age-истории повествуют о белом мужчине, потому что его интеграция в общество ожидаема и беспроблемна. А вот для расовых, сексуальных и гендер-меньшинств это процесс более сложный, не в последнюю очередь по причине того, что их представители не определяют себя в рамках нормы: они не «находят себя» и не вливаются в социальный контекст, в котором существуют. Традиционная история о взрослении с участием темнокожей лесбиянки развалится сама по себе: как постижение своей идентичности позволит ей влиться в общество, которое маргинализирует таких, как она? Может показаться очевидным, но это довольно сильно подрывает идею социальной интеграции как главного приоритета для молодежи.

Жизнь — это череда событий. Ты не вырастаешь, ты просто растешь. Зрелость лишь функция времени, то есть распрощаться с детством — значит дожить до определенного возраста, и только.

Это противоречит тому, чему нас учили многие поколения, но новое понимание взросления, не предусматривающее прямого пути к зрелости и единственного «я», которое можно найти или создать, на самом деле сулит подлинное освобождение. То есть если тебе очень хочется, можно стоять под ливнем, глядя на карусель, и ощущать, что ты наконец повзрослел. А можно просто переживать и наслаждаться, не ощущая давления и необходимости вообще что-либо испытывать и совершать, — тоже с полным правом и на всех законных основаниях.