Психология страха перемен. Куда несет нас консервативное течение в политике и как мыслят избиратели-консерваторы

Требуют ли сердца перемен?

Человек консервативного склада забрасывает удочку не рыбы для, а удовольствия ради. И это не фигура речи и даже не эвфемизм. Если бы единственной целью был улов, мы бы выбирали себе лучшую снасть последней модели и без конца бегали вдоль реки в поисках клева. Но чаще всего мы (то есть настоящие поклонники рыбалки) неподвижно сидим на излюбленном месте, встречая рассвет и провожая закат, разговаривая шепотом и смиренно отгоняя комаров. Всё потому, что процесс куда важнее результата, и даже с пустыми руками рыбак возвращается домой удовлетворенным.

Этот простой пример Оукшотт приводит, говоря о «бытовом консерватизме»: он начинается там, где рыбалка превращается в ритуал.

Хотя эссе английского философа было опубликовано еще в 1956 году, описанный им образ жив и сегодня. Выход Великобритании из ЕС, избрание Трампа — главной движущей силой этих политических «шоков» стало консервативно настроенное общество. И если бытовой консерватизм, который присущ практически каждому из нас (как показывает пример с рыбалкой), едва ли изменит ход истории, то консерватизм политический может круто повернуть течение общественной жизни.

Ярлык консерватора в свое время повесили и на Оукшотта — в частности, за это эссе и критику государственного планирования. Но такая интерпретация слишком утрированна и однобока: его вклад в философию не ограничивается политикой, которую он рассматривал лишь как одно из звеньев системы человеческой жизни. Оукшотт придавал большое значение психологии индивида и его свободе во всех сферах — отсюда и сомнения в том, что политика исчерпывается постановкой и достижением сугубо политических целей.

В своей работе британский мыслитель рисует портрет современного ему консервативного человека, предпочитающего «привычное неизвестному, данное — скрытому; опробованное — неопробованному; реальное — возможному; ограниченное — неограниченному; меру — избытку; пригодное — всеобъемлющему; радость — утопическому счастью». Мы называем консерватором того, кто беспрестанно вздыхает: «Раньше было лучше!..» — и критикует все современное. У Оукшотта же это ностальгический тип, он ценит настоящее и то, что имеет сегодня, но рассматривает все данное ему как подарок судьбы или наследство из прошлого.

Иными словами, консервативный человек очень зависим от вещей, которыми обладает, и потому боится их потерять.

Боль от утраты привычного куда сильнее возможной радости от обретения нового, каким бы многообещающим оно ни казалось. И речь не о высоких материях. Главная осязаемая ценность в нашем хрупком изменчивом мире — частная собственность. Именно это право консервативный человек ставит выше остальных.

Такой тип мышления, утверждает Оукшотт, чаще всего свойствен пожилым людям. Накопленный за годы жизни капитал обратно пропорционален ожиданиям и авантюризму, с которым мы готовы идти ва-банк. Однако философ рисует портрет не только возрастной, но и социально-психологический. Консервативное поведение — это еще и способ взаимодействия с современной средой и ее раздражителями.

И вдруг нам становится страшно что-то менять

Но вот парадокс: современный человек, кажется, жаждет перемен, а история народов предстает бурным потоком авантюр и изменений. То, что не подвергается обновлению, теряет в качестве. Консерватор в таком случае должен отчаянно грести против течения прогресса, ловя на себе сочувственные и иногда презрительные взгляды. Но как показывает пример с рыбалкой, есть ситуации (и их в жизни предостаточно), в которых подобное поведение неизбежно.

Отношения между людьми, построенные не на взаимной выгоде, носят консервативный характер, и вот почему. Если в кофейне напротив дома готовят омерзительное пойло, мы, скорее, сходим к их конкурентам через дорогу. Если же невкусный кофе сварит ваш лучший друг или родственник, это едва ли станет достаточно веской причиной, чтобы его «расфрендить» и искать нового приятеля (или — еще хуже — новую семью).

Здесь Оукшотт, как и многие западные философы, вторит Аристотелю: отец науки еще в «Никомаховой этике» определял истинную дружбу как основанную на добродетели, имеющую цель в самой себе, а не в выгоде или удовольствии. Нет места любви там, где во главу углу ставится польза, в этом сходятся оба мыслителя, которых разделяют более двадцати столетий. То же относится и к семейным, и к любовным отношениям.

Потому потерю близкого друга нельзя восполнить приобретением нового, каким бы замечательным он ни был. Это необратимый дефект, и, теряя что-то хорошо изученное, мы заранее проигрываем.

Тем нелепее звучат знаменитые слова Фауста: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» В парадигме консервативных отношений, где цену имеют стабильные связи и долгое обладание, совершенно не работает принцип carpe diem (лат. «лови день»). Вместо этого, боясь перемен, мы скажем: «Останься со мной, потому что мне с тобой хорошо и я к тебе привык».

Постоянное поддержание status quo может быть не самым рациональным вариантом — но всегда остается самым удобным. Консерватор в этом случае напоминает игрока из дилеммы заключенного, наивно полагающего, что максимизирует выигрыш, сохраняя свой начальный капитал, и не учитывающего решений сокамерников. Ни очевидная польза новых связей, ни их объективные преимущества перед старыми не окупают слишком больших издержек переключения, которые предполагает консервативное поведение. Изменения для таких людей всегда проигрыш и лишение, а потому необходима компенсация.

При этом следует разделять понятия «изменения» и «обновления»: первым мы «позволяем проходить сквозь нас», а вторые, напротив, «планируем и внедряем в жизнь сами». Внезапным переворотам люди предпочитают незначительные и постепенные изменения, и желательно, чтобы они не несли в себе ничего нового, — в противном случае даже смена времен года вызывала бы страх и тревогу.

Консервативная позиция — это попытка избежать боли, проходя сквозь череду изменений.

Здесь снова будет нелишним вспомнить мудрых греков, но на этот раз Эпикура и его гедонистическое учение. Высшей целью жизни он считал удовольствие, к которому можно прийти только посредством атараксии, то есть освобождения от боли и страдания. Эпикур предупреждает: удовлетворение всех желаний не сделает нас счастливыми, поскольку мы постоянно будем испытывать нужду, потакая своим прихотям. Гораздо удобнее ничего не вожделеть, умеренно потребляя доступные блага. Выходит, консерваторы стремятся к гедонистическому счастью.

Подтверждения того, что консервативное поведение присуще всем людям, можно найти и в нашей культуре, в частности — в фольклоре, в русских пословицах и поговорках: «На чужой каравай рот не разевай», «Поспешишь — людей насмешишь», «Смолоду наживай, а под старость проживай» и др.

Даже легкомысленная поп-музыка подчас оказывается рупором консервативных идей.

Если внимательно вслушаться в поп-музыку (и попытаться найти там смысл), то выясняется, что а) поют почти всегда про любовь; б) в лирических композициях обязательно присутствуют временные маркеры обладания: «навсегда», «вечно» и т. п.; в) герои часто испытывают страх потерять объект любви.

Но давайте все же обратимся к более надежным детерминантам европейской культуры, чем поп-музыка, — например, к древнегреческой мифологии. Мифы входят в наш быт и речь, перерождаются в живописи и литературе, и мы невольно впитываем нравоучения эллинов. Так, на каждый европейский язык можно перевести фразу «открыть ящик Пандоры» — и быть понятым. Неудачное творение Зевса, любопытная девушка, вопреки воле громовержца, отворила ларец, из которого по миру разлетелись беды и несчастья. Миф о Пандоре — это предупреждение: тяга к новому и неизведанному влечет за собой ужасные последствия, не открывайте, дети, подозрительные ящики, даже если очень интересно.

Другой пример — история Аполлона и Дафны. Пораженный стрелой Амура бог безнадежно влюбился в прекрасную нимфу. Увидев ее распущенные волосы, он воскликнул: «Если они так очаровательны в своем беспорядке, какие же они, когда убраны?» Греческая мифология полна тонких психологических наблюдений.

Даже будучи опьяненным чарами любви, Аполлон чувствует какое-то раздражение от хаоса, который олицетворяют распущенные волосы Дафны.

«Причесать», упорядочить — побуждения, несомненно, консервативного толка.

Выходит, это не консервативный человек плывет в одиночку против течения, а течение консервативно само по себе, в наших головах и в нашей культуре.

Так замыкается круг

Если же говорить о политике, то консерватор закономерно видит единственной задачей власти правление, а не улучшение или учение. Что такое государство, спрашивает он себя, и в чем оно умнее меня, чтобы давать мне советы, как я должен жить? Его можно сравнить с ведущим политических дебатов, от которого требуют лишь направлять ход беседы, но не вмешиваться в нее. Власть в этой игре индифферентна к истине и не навязывает ее обществу, а заботится только о мире внутри системы.

Мечта консерватора — это бесконфликтные отношения как с государством, так и с другими гражданами, в первую очередь ради того, чтобы избежать смуты, которая может привести к потере его главной ценности — частной собственности.

Он ревностно оберегает свое личное пространство и требует от государства того же, взамен гарантируя абсолютный самоконтроль при принятии свободных решений. Таким образом, между индивидом и властью признаются исключительно отношения vinculum juris (лат. «правовые узы»). Если каждый гражданин, думает консервативный человек, будет контролировать себя и принимать свободные решения, в обществе установится равновесие различных интересов и желанная стабильность.

Как в своей личной, так и в политической жизни консерватор с опаской смотрит на обновления, которые приходят вместе с законами. Последние, на его взгляд, должны отражать текущие изменения в жизни общества, коррелировать с ними, но ни в коем случае не предварять их. Чтобы реконструировать или даже слегка модифицировать установленный порядок, необходим весомый повод, а законы, принятые не в соответствии с консервативными алгоритмами, — это уже не законы, а посягательство на свободу и стабильность.

Потому-то консерваторы и считают, что политика — деятельность не для молодых, и не из-за их неопытности, а из-за предпочтений и взглядов, свойственных юности. Ничто не заключено в статичную форму и не определено заранее; все возможно и привлекательно.

Мир — это зеркало, отражающее желания — но, к сожалению, не последствия.

Беззаботно и с энтузиазмом шагая в новый день, молодые люди совершенно не чувствуют груза ответственности за свои решения. Именно такие упреки мы часто слышим от старшего поколения.

Однако все рассуждения о влиянии консервативного мышления на современную нам действительность кажутся голословными без конкретных примеров. Последние президентские выборы в США прошли два года назад, а отголоски возмущения и недоумения по поводу их результатов слышны до сих пор. Победу кандидату от Республиканской партии Дональду Трампу обеспечила популистская консервативная повестка (и своеобразная избирательная система в США, но это уже другая история).

Для традиционно «красных» штатов: Юга, Среднего Запада и Аляски — сирена к мобилизации прозвучала еще в 2008 году, когда Барак Обама с его левой программой пришел к власти в первый раз. Он посягнул на ценности, которые в консервативной парадигме святы и неприкосновенны. Здесь и увеличение федеральных расходов, и усиление государственного контроля, и попытки национализировать часть экономики через реформу здравоохранения. Свобода, как рыночная, так и личностная, концепция «ограниченного правительства» вдруг оказались под угрозой. Все это повлекло за собой волну консервативных протестов, самым масштабным из которых стало «Движение чаепития» в марте 2010 года.

Надо ли говорить, что почва для популистских высказываний Трампа, находящих отклик у электората, была более чем благодатной. Пообещав оберегать традиционные ценности, чтить букву закона и гарантировав неприкосновенность частной собственности, 45-й президент США завоевал свою аудиторию, необходимую для рокового исхода выборов.