«Весь этот мир — единая общая страна». Краткая история космополитизма от Сократа до либералов XXI века

«Не для одного уголка я рожден»

Первыми космополитами были античные мыслители, а самым известным из них — древнегреческий философ Сократ. Однажды его спросили, к какой стране он принадлежит, и он ответил, что «ко всему миру; ибо считал себя жителем и гражданином каждой его части». Свидетельства о таком ответе Сократа оставили Цицерон в «Тускуланских беседах», Плутарх в «Моралиях», а также Эпиктет в «Беседах».

Но что означают слова Сократа? Можем ли мы истолковать их буквально?

Философы ранней Античности жили в полисах — древнегреческих городах-государствах, имевших ограниченную территорию. Поэтому они, как правило, искали ответы на вопросы, которые относились к проблемам полиса: как создать его идеальную модель и как научить граждан жить в нем. А если держать в уме, что термин «космополитизм» происходит от древнегреческих слов kosmos (вселенная) и politēs (гражданин), то становится ясно, что гражданин Древней Греции смотрел на вселенную через призму своего полиса.

Так что Сократ не имел в виду, что он гражданин любого уголка земли, скажем Ассирии или Персии (он и родные Афины покидал всего несколько раз — во время военных кампаний). Но он говорил, что на любом участке земли готов быть идеальным гражданином полиса.

Афинские власти не простили Сократу мыслительную дерзость и приговорили к смертной казни, обвинив в богохульстве и развращении молодежи. Философ попрощался в тюрьме с друзьями и выпил чашу с ядом. Скромно заметим на полях, что люди космополитических взглядов вызывали раздражение у властителей и элит еще 2,5 тысячи лет назад.

В годы великих завоеваний Александра Македонского (ок. 336 года до н. э.) возникла новая держава, простиравшаяся от Египта до берегов Инда и от Черного моря до Персидского залива. Идеальный мир грека больше не ограничивался Афинами, Фивами или Родосом. Теперь мыслители задавались вопросами не о гражданине полиса, а о человеке, родившемся в империи. Наибольший вклад в размышления этой эпохи внесли философы из городов Киния и Стоя, то есть киники и стоики.

Эксцентричный киник Диоген Синопский объявлял себя вслед за Сократом «гражданином мира», а великого Александра просил «не заслонять солнца». Космополитизм киников имеет налет анархизма: они не терпели авторитетов и были равнодушны к полисам и любым государственным формированиям. Под словом kosmos они понимали не человеческий мир, а природу вообще. Человека же, его величие и цивилизованность они презирали, даже если перед ними стоял великий полководец. Так что космополит в понимании киника — это отшельник-мудрец, как Диоген, а космополис — сообщество избранных людей, разбросанных по миру.

Иначе космополитизм объясняли стоики. Их идеальное государство не имело географических границ, а гражданином вселенной мог стать не только избранный. Но для этого требовалось строгое подчинение общему закону, божественному логосу.

Вот как его описывал представитель позднего стоицизма Марк Аврелий в «Размышлениях»:

«Если духовное начало у нас общее, то общим будет и разум, в силу которого мы являемся существами разумными. Если так, то и разум, повелевающий, что делать и чего не делать, тоже будет общим; если так, то и закон общий, если так, то мы граждане. Следовательно, мы причастны какому-нибудь гражданскому устройству, а мир подобен Граду».

Строгое подчинение логосу подразумевает разумное поведение. Мы являемся космополитами по причине того, что мы разумные существа, способные, как писал Эпиктет, на «родство с богами», имея в виду неустанное гражданско-нравственное совершенствование. Зависимость же от человеческих страстей, будь то излишняя эмоциональность или поиск чувственного наслаждения, напротив, вводит нас в антикосмополитизм, или удаляет от богов.

В отличие от киников стоики атрибутировали космополитизм в человеческом обществе, а не за его пределами. Благодаря этому его актуальность резко возросла, особенно во времена Римской империи — необозримой территории с разношерстным мобильным населением. Стоики становились воспитателями императоров, как Луций Анней Сенека, или вовсе возглавляли империю, как упомянутый Марк Аврелий.

«Не для одного уголка я рожден: весь мир мне отчизна!» — наставлял Сенека.

---

«Для меня, как Антонина, град и отечество — Рим, как человека, — весь мир», — писал уже Аврелий.

Но подчеркнем, что под миром оба прославленных философа понимали не Рим и даже не земной шар, а космополис, управляемый общим законом, логосом. А на земле же, в необозримой Римской империи они старались жить в разумном согласии с ним. Можно смело заключить, что стоики были первыми, кто определил космополитизм как духовный вызов.

«Разве турок не человек и не брат?»

Схожую с римлянами космополитическую традицию развили христиане, только место логоса в их миропонимании занял Иисус Христос, а под космополисом, с подачи Августина, понимался град Божий. Космополитом же становился тот, кто по подобию Адама и Христа обрекал себя на роль изгнанника или мученика.

Принадлежность к полису или империи также не имела значения. Любой человек вне зависимости от происхождения или пола, статуса или внешности мог стать христианским «гражданином мира» — надо было лишь приложить усилие, устремившись к святости, то есть к беспрекословному подчинению Богу. Еще апостол Павел в I веке н. э. проповедовал, что мы «уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу» (Еф. 2:19). А порой высказывался еще дерзновеннее:

«Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем — Христос» (Кол. 3:11).

Правда, с установлением христианской государственности, формированием института папства и расширением христианских империй заветы Павла, как и его учителя Иисуса Христа, канули в небытие. Мировое братство и сестринство выветрилось из ума миллионов христиан Запада и Востока.

Они не терпели раздражающего инакомыслия ни в Византии, ни в империи Карла Великого, ни в Священной Римской империи, ни в Российской империи. В этом христиане также были верны традициям римлян: императоры Марк Аврелий и Юлиан Отступник, несмотря на приверженность стоицизму, подвергали гонениям христиан; христиане всех конфессий, несмотря на декларацию вселенской любви, преследовали евреев, мусульман и еретиков.

«Европа, о Европа, мой ад на земле!» — кричал Самуил Ушке, португальский поэт еврейского происхождения, после испанского изгнания 1492 года.

---

«Вы славны, мы же бесчестны! Вы сильны, мы же немощны!» — цитировал Павла протопоп Аввакум на судившем его соборе.

Идея космополитизма обрела новое дыхание с наступлением Нового времени. Гуманизм смещал акценты. Европейские мыслители, уставшие от нескончаемых межгосударственных и религиозных войн и гонений, желали единения и братства здесь, на земле, а не в христианском граде Божьем.

«Весь этот мир — единая общая страна для всех людей», — писал нидерландский ученый и философ Эразм Роттердамский в работе «Жалоба мира, отовсюду изгнанного и повсюду сокрушенного» (1517). В ней же Эразм иронично обращался к христианским правителям Европы, начинавшим одну войну за другой: «Как может одна и та же труба возвещать приход Христа и Сатаны?» И шел еще дальше, простирая свой взгляд на враждебный для старых европейцев мусульманский Восток: «Разве турок не человек и не брат?»

Этой же интонации был верен французский философ Мишель де Монтень, который побуждал европейца иначе смотреть на людей Нового Света: в знаменитом эссе «О каннибалах» (1582) он защищает естественную доблесть дикарских племен Америки и подчеркивает «варварство» европейцев, столкнувшихся с незнакомой им культурой; каннибализм, якобы свойственный американским племенам, был одной из самых модных тем в Европе XVI века, особенно благодаря книжным публикациям Колумба, Веспуччи и других мореплавателей.

«Человек, который нигде не чужак»

Но по-настоящему космополитизм обрел мировую славу в эпоху Просвещения.

Вообще XVIII век — век космополитизма: ни до ни после этот идеал не был столь популярен. Классовый вопрос в ХХ столетии, гендерный вопрос в наши дни — наверное, только с ними можно сравнить популярность космополитизма тех лет. Он был у всех на устах. Космополитом могли назвать того, кто не подчинялся религиозным или политическим авторитетам, кто не был подвержен культурным или национальным предрассудкам, кто жил в городе или много путешествовал. О космополитах писали романы и поэмы («Космополит, или Гражданин мира» (1750) Фужере де Монброна, «Космополит» (1777) Иоганна Георга Шлоссера). И даже императоры Фридрих Великий и Александр I были поклонниками космополитических идеалов.

А главное, космополитизм впервые стал предметом значительного философского осмысления. Просветители Дидро и Д’Аламбер определяли космополита в знаменитой «Энциклопедии» (1751–1772) как «человека, который нигде не чужак». Вольтер в «Философском словаре» (1764) писал, стараясь поддеть патриотов, что «тот, кто желал бы, чтобы его отчизна никогда не становилась ни больше, ни меньше, ни богаче, ни беднее, был бы гражданином вселенной». Другие звезды Просвещения — Бентам, Юм, Джефферсон, Монтескье — предлагали свои трактовки: моральный космополитизм, утилитарным космополитизм. Важно подчеркнуть, что все эти дискуссии так или иначе подстегивались мыслителями либеральных взглядов. И с тех пор космополитизм ассоциируется в первую очередь с либерализмом, а космополиты — с его сторонниками.

Особого упоминания заслуживает Иммануил Кант. Почти всю жизнь он прожил в Кенигсберге, но называл себя гражданином мира, а не Пруссии. А на закате эпохи Просвещения именно он создал первую философскую модель космополитизма.

Следуя девизу Просвещения, им же самим предложенному: «Sapere aude! («Имей мужество пользоваться собственным умом!») — Кант настаивал, что достижение величайшего человеческого блага является нашей насущной задачей, которую следует выполнить на этой земле. В философской традиции Просвещения примером такого блага считался вечный мир — идеальный полис XVIII века, о котором спорили Лейбниц, Руссо, Вольтер и даже Фридрих Великий.

В одноименной работе 1795 года Кант предположил, что вечный мир на земле возможен благодаря космополитическому праву взамен классического. В таком случае права человека трактовались бы как права гражданина мира. Говоря иначе, права человека должны определяться не столько народом или государством, сколько «союзом народов», или «идеей федерации, которая должна охватить постепенно все государства и привести таким путем к вечному миру».

Но уточним: Кант не имел в виду, что с созданием союза народов и установлением космополитического права кончатся все войны и мы очутимся в сладком сне вечного мира. Он утверждал куда более морально сложную и строгую идею: что каждый член этого союза, то есть каждое государство (а в государстве — каждый гражданин), должен стремиться к царству практического разума и к его справедливости, то есть следовать универсальным моральным законам, и таким путем наша цель (благодать вечного мира) будет достигнута сама собой.

Космополитизм подвергался и критике. Больше всего ему доставалось от Жан-Жака Руссо, главного защитника самобытности народов. Он отмечал в одной из версий «Общественного договора», что космополиты «хвастаются, что любят всех, чтобы иметь право никого не любить». Как ни парадоксально, но Руссо, яростный противник космополитизма, был его живым воплощением: всю жизнь он скитался по Швейцарии, Франции, Италии, Англии, не знал авторитетов ни на родине, ни на чужбине, а в конце концов не нашел себе пристанища и умер в резиденции французского маркиза.

К рубежу XX–XXI веков в западных университетах стала нормой трактовка космополитизма эпохи Просвещения как негативного понятия, якобы подразумевавшего европоцентризм или европейскую экспансию. Отчасти это справедливо. Славой Жижек в одной из ранних статей подверг критике убежденность европейцев, что космополитизм, мультикультурализм и толерантность — знак культурного превосходства Западной Европы, в то время как этнические чистки, охватившие Балканы в 1990-е, — проявление врожденного национализма и фундаментализма балканцев. В ответ на это Жижек приводит в пример европейских путешественников эпохи Просвещения, которые, посещая Балканы, возмущались соседством на одном рынке иудеев, христиан и мусульман или построенными бок о бок мечетями, церквями и синагогами.

И в то же время философы-просветители были первопроходцами современного политического мира. Они вкладывали в космополитизм исключительно революционное по тем временам значение: общность людей Запада и Востока, равенство мужчин (а постепенно и женщин), международная открытость в интеллектуальных и торговых вопросах, осуждение европейского колониализма и резкая критика имперских амбиций ретроградных монархов.

Под влиянием космополитических идей Американская революция получила огромную европейскую поддержку, французская Декларация прав человека и гражданина 1789 года выросла из космополитических взглядов просветителей, а современные ООН или Евросоюз стали воплощением космополитической идеи Канта о межнациональном праве и порядке.

«Прекрасная вещь революционное насилие»

Можно сказать, что просветители подарили космополитизму совершеннолетие и выпустили на волю. Понятие, обретя самостоятельность, тотчас вошло в речевой обиход монархии, аристократии, буржуа и даже пролетариата. Правда, массовое пользование не пошло ему на пользу. Уже в XIX веке — веке революций, кризиса либерализма и подъема национализма — космополитизм затормозил в своем развитии и стал вбирать уничижительные смыслы. А в XX веке и вовсе потерпел сокрушительное поражение, превратившись в дискурсивную единицу тоталитарной пропаганды.

Как ни странно, сильнее всего космополитизму досталось от коммунистов. Маркс и Энгельс считали его идеологическим продолжением буржуазного капитализма и винили в экономической глобализации.

«Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим», — писали они в «Манифесте коммунистической партии».

В то же время, по их мысли, есть космополиты плохие (буржуазия), а есть хорошие (пролетариат); о последних они часто писали, подчеркивая их межнациональный характер. А в конце манифеста и вовсе привели один из самых знаменитых космополитических лозунгов в истории:

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Странность же выражается в том, что Маркс, Энгельс и их будущие ученики, вплоть до первых большевиков, критикуя космополитизм, часто являлись его верными последователями — по меньшей мере в скитаниях по земле и ненависти к элитам. Так, публицист и революционер Феликс Кон в разные годы жил в Варшаве, Сибири, Галиции, Швейцарии, Петрограде; революционерка и активистка Елена Стасова — в Санкт-Петербурге, Швейцарии, Финляндии, Тифлисе, Баку, Берлине, Москве; а Владимир Ленин — в Самаре, Казани, Брюсселе, Лондоне, Женеве, Париже, Кракове, Цюрихе и Москве.

Но прежде чем разобраться в трагической судьбе космополитизма в ХХ веке, снова на миг обернемся к прошлому — к лицам и событиям Великой французской революции.

Жан-Поль Марат, один из ее главных идеологов и лидеров, имел широко известное прозвище — «друг народа». Сыграв на нем, он предложил в очередном памфлете 1792 года новый термин: «Первых представителей народа надо считать опорой контрреволюционеров и самыми смертельными врагами народа». Революция, как сказал бы современный интеллектуал, нуждалась в ясно опознаваемом Другом, противостояние с которыми выглядело бы не как спор, а как справедливая война. Враг народа — идеальная кандидатура.

Заметим, что радикальный призыв Марата к расправе над врагами народа нашел отклик в сердцах восставших. Осенью того же года начались трагические «сентябрьские расправы» — массовые убийства заключенных в Париже и провинции, учиненные революционной толпой; в января 1793-го был казнен король Людовик XVI, а спустя девять месяцев та же участь постигла его жену Марию-Антуанетту — вместе эти события положили начало печально известному периоду революционного Террора.

Одними из главных последователей французских революционеров были русские большевики. В октябре 1917 года, захватив власть в стране, они верно следовали заветам французов. Любимой фразой Владимира Ленина были слова отца-основателя Первой республики Жоржа Дантона: «Смелость, смелость и еще раз смелость — и Франция спасена». Лидера большевиков в этой фразе волновало одно слово — смелость, которое рифмовалось с его любимым принципом:

«В политике нет морали, а есть целесообразность».

Целесообразность требовала скорого опознания Других. Врагами народа были провозглашены все оппоненты советской власти: белое движение и бывшие сословия (монархия, дворянство, духовенство, офицерство), представители высших и средних классов (купечество и буржуазия), социалисты несогласных партий, а также крестьяне, страдавшие от реквизиций. Борьба с ними, согласно Ленину, именовалась революционной борьбой, неотделимой от террора.

«Прекрасная вещь революционное насилие и диктатура, если они применяются, когда следует и против кого следует», — произнес он во время VIII съезда РКП(б) в марте 1919 года.

Спустя месяц на пленуме ВЦСПС Ленин был еще непримиримее:

«Мы зажгли социализм у себя и во всем мире. Кто хоть сколько-нибудь мешает этой борьбе, с тем мы боремся без пощады. Кто не с нами, тот — против нас».

В Советском Союзе поиск врагов народа часто оборачивался репрессиями. Иосиф Сталин любил использовать довольно хлесткие метафоры для них:

«Проверочно-мордобойная работа», «пройтись метлой», «вычищайте <…> шпионскую грязь».

Апогеем репрессий стали 1937–1938 годы, когда нависла реальная угроза войны с Германией. Но вместо подготовки к военным действиям по приказу Сталина был организован Большой террор: поиск потенциальных изменников родины, которых называли «пятой колонной» — новомодным тогда термином, пришедшим из охваченной Гражданской войной Испании. Террор затронул Красную армию, партийные элиты, ряды НКВД и в первую очередь — сам советский народ, простых горожан, рабочих и крестьян. В итоге — 1,6 млн человек арестованных, из них более 680 тысяч расстрелянных.

Самая же печальная правда заключалась в том, что «пятой колонны» в Советском Союзе не существовало — она была воображаемым Другим охваченного паранойей диктаторского сознания.

«Последыши буржуазного эстетства»

Теперь вернемся к метаморфозе космополитизма в ХХ веке. В это столетие он почти не претерпел глубоких философских перемен. Вместо этого он окончательно превратился в инструмент пропаганды тоталитарных режимов. Так, Советский Союз в своей идеологии часто апеллировал к враждебному буржуазному космополитизму, описанному Марксом, и противопоставлял ему хороший пролетарский интернационализм.

Другое дело, что в ленинско-сталинской традиции интернационализм превратился в идеологическое клише. Под этим клише советская власть имела в виду проект, вектор которого был направлен в противоположную от интернационализации сторону — в сторону имперской интеграции советских народов вокруг доминирующей русской национальности.

А в годы Великой Отечественной войны интернационализм и вовсе выкинули на свалку истории, поставив на его место советский патриотизм, который негласно отождествлялся с русским патриотизмом.

Следствием этой подмены стал антисемитизм, охвативший Советский Союз во время и после войны. В номенклатурной среде разошлось присловье:

«Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом».

В быту получил хождение миф, что евреи не сражаются на фронте, а прячутся в эвакуации — «воюют в Ташкенте» (хотя в армии в годы войны служило около 600 тысяч евреев). 5 сентября 1945 года, когда война уже была позади, в Киеве устроили погром: были избиты до 100 евреев, 36 из них госпитализированы в тяжелом состоянии, 5 из них в тот же день умерли.

Антисемитизм проникал даже в культурные институты. 24 августа 1942 года знаменитую актрису Фаину Раневскую сняли со съемок фильма «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна из-за «семитских черт». 13 мая 1943 года кинооператор Яков Гринберг писал лично Сталину об антиеврейских чистках в Управлении по делам искусств Мосгорисполкома и в отделе искусств облисполкома. 18 сентября 1944 года произошел антисемитский инцидент в Союзе советских композиторов.

Был табуирован даже разговор о холокосте. В 1946 году советские чиновники сорвали выставку «Евреи в Великой Отечественной войне». В конце 1948 года указом Сталина был рассыпан набор «Черной книги» Ильи Эренбурга и Василия Гроссмана. А до перестройки в советский кинопрокат был выпущен всего один фильм, в котором открыто говорилось о катастрофе мирового еврейства, — «Непокоренные» (1945) Марка Донского. Другой фильм, упоминавший холокост, «Комиссар» Александра Аскольдова, был снят только в 1967 году, но пролежал на полках 20 лет.

Начавшаяся в конце 1940-х холодная война, разрыв дипломатических отношений с Израилем и превращение его в союзника США довершили картину. «Любой еврей-националист, — заявил Сталин на одном из правительственных заседаний, — это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам». В течение 1948–1949 годов сформировалась новая идеологическая парадигма, в которой сплелись марксистская негативная интерпретация космополитизма, сталинский лозунг о борьбе с «низкопоклонством» перед Западом и послевоенный антисемитизм.

Итогом этого сплетения стала кампания по разоблачению «безродных космополитов». Она началась с передовицы в «Правде», отредактированной лично Сталиным и опубликованной 28 января 1949 года, и называлась «Об одной антипатриотической группе театральных критиков»:

«В театральной критике сложилась антипатриотическая группа последышей буржуазного эстетства, которая проникает в нашу печать <…> Эти критики утратили свою ответственность перед народом; являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополитизма; они мешают развитию советской литературы, тормозят ее движение вперед. Им чуждо чувство национальной советской гордости».

Космополитов обвиняли в преднамеренной художественной критике советских тем, советских людей, советского характера, а антипатриотами были названы люди с явно еврейскими фамилиями. Правда, в список затесалась русская фамилия Холодов, вызвав вопросы со стороны читателей. Но уже через пару дней газета «Культура и жизнь» внесла ясность, поставив после псевдонима Холодов его настоящую фамилию — Меерович.

Советская пресса тотчас подхватила эстафету и запустила тотальную травлю космополитов. Их разоблачали везде — в кино и литературе, музыке и живописи, юридической и историко-правовой науках, философии и эстетике, географии и почвоведении, медицине и машиностроении и даже в обучении глухонемых. Переводчица Лилианна Лунгина говорила, что «возмущенные читатели [газет] тре­бовали принять суровые меры против негодяев, забыв­ших, что „сало русское едят“». Иосиф Бродский писал, что «в школе быть „евреем“ означало постоянную готовность защищаться». Физик Анатолий Сонин вспоминал, что «были организованы активные поиски русских авторов всех без исключения изобретений, открытий и новейших научных теорий. Ходил широко известный анекдот: „Россия должна быть объявлена родиной слонов“». А один из начальников отдела партийной жизни и вовсе приравнял евреев к немцам гитлеровской Германии:

«Так же как весь немецкий народ несет ответственность за гитлеровскую агрессию, так и весь еврейский народ должен нести ответственность за действия буржуазных космополитов».

20 марта 1949 года в журнале «Крокодил» была опубликована карикатура «Беспачпортный бродяга» — портрет мужчины-космополита. Из внешних примет — шпионская маска, солнцезащитные очки, хитрый взгляд, покрасневшие уши, крючковатый нос, лоснящиеся губы, курительная трубка, американский свитер, охотничий нож, бутылка яда, посох в виде перьевой ручки, рюкзак, из которого торчат статьи с заголовками «Клевета на русскую культуру» и «Клевета на советскую культуру» (и ничего, да, что в СССР имелись еще белорусская, армянская, украинская, грузинская, эстонская и другие культуры), а самое смешное — чемодан, обклеенный стикерами с именами западных писателей, пользовавшихся любовью советской интеллигенции: Сартр, Моэм, Мальро, Гриффит, Липпман, Жид.

Эта карикатура не была художественной шалостью. К «безродным космополитам» стали относить не только евреев, а всех интеллектуалов, проявлявших малейший интерес к западной культуре, не говоря уже о рабочих контактах с Западом.

Начались тайные судебные процессы — над членами Еврейского антифашистского комитета (арестовано 125 человек, из которых 23 расстреляны и 6 человек умерли во время следствия), над студентами (расстрел 20-летних юношей, якобы планировавших госпереворот). Готовился процесс над «врачами-убийцами»; он не состоялся только по одной причине — в связи со смертью Сталина 5 марта 1953 года.

О происходившем в СССР было известно в мире. В Нью-Йорке проходили массовые демонстрации американских евреев. Альберт Эйнштейн направил министру иностранных дел СССР телеграмму с выражением возмущения советской антиеврейской политикой. Комиссия Сената по иностранным делам США единогласно поддержала резолюцию Конгресса, осуждавшую преследование евреев в СССР. Американский представитель в ООН также осудил эти гонения.

Правда, нельзя не отметить, что США не отставали от СССР в репрессивной повестке (но не в таких трагических масштабах, конечно). В конце 1940-х — середине 1950-х годов там набирал обороты маккартизм: преследование людей левых взглядов, главным образом членов Коммунистической партии США. Так, в июне 1953 года были казнены на электрическом стуле американские коммунисты Юлиус и Этель Розенберги, обвиненные в шпионаже в пользу Советского Союза (прежде всего, в передаче СССР американских ядерных секретов). С безуспешными просьбами о помиловании Розенбергов обращались к президенту США Альберт Эйнштейн, Томас Манн, Франсуа Мориак, папа Римский, правительство Франции.

Старый идеал космополита

На рубеже XX–XXI веков космополитизм претерпел долгожданную смысловую перемену. Если в предыдущие три столетия философы, говоря о нем, атрибутировали отсутствие религиозных, национальных, классовых или культурных различий, то теперь, с созданием ООН и сакрализацией прав человека, ведущим космополитическим идеалом стал общечеловеческий идеал.

Среди самых известных теоретиков современного космополитизма следует отметить двух американских философов: Кваме Энтони Аппиа и Марту Нуссбаум.

Аппиа в книге Cosmopolitanism: Ethics in a World of Strangers (2021) предложил два принципа современного космополитизма. Первый — это интеллектуальная открытость неизвестному, непривычному и даже чуждому; говоря иначе, отсутствие воображаемого Другого. Второй принцип, следующий из первого, — это уважение к различию, причем не к национальному или культурному, а к личностному различию. Из этих принципов Аппиа образует смысловое ядро гуманистического космополитизма — плюрализм, или признание разнообразия как фундаментального устройства Вселенной.

Нуссбаум придерживается схожих взглядов. В знаменательной статье «Патриотизм и космополитизм» она вступила в публичный спор с философом-постмодернистом Ричардом Рорти и сторонниками национализма, высказав мысль, что моральным идеалам справедливости и равенства «лучше может служить <…> старый идеал космополита, человека, преданного прежде всего сообществу людей во всем мире».

Детальнее всего Нуссбаум описывает применение космополитизма в образовании. Американских школьников, по ее мнению, следует учить не тому, «что они прежде всего являются гражданами Соединенных Штатов», а тому, «что они прежде всего граждане мира и что, хотя им самим довелось жить в Соединенных Штатах, они должны делить этот мир с гражданами других стран». Отсюда вытекает ее стремление к мультикультурному уважению человека вне зависимости от нации, вероисповедания, социального статуса, цвета кожи, гендера и т. д. Контрпозиции — национализм или этноцентризм — внушают ей опасения:

«Обожествление страны действительно может принести ей страшные беды».

Космополитизм, как и в предыдущие три столетия, остается важной частицей либерального мировоззрения — и посему подвергается критике. В основном со стороны националистов или современных социалистов. Для первых, как видно из статьи Нуссбаум, во главе общества стоит нация и понятие патриотизма, для вторых — избранные угнетаемые сообщества, а не все люди вообще, и специфическое понимание социальной справедливости.

Порой космополитизм подвергается критике даже со стороны зеленых или экофундаменталистов, у которых этот старомодный идеал соотносится с последствиями антропоцена.

Вместо заключения

Марта Нуссбаум писала, размышляя о космополитизме, что «нередко граждане мира оказываются в одиночестве».

С ней нельзя не согласиться. Космополитизм часто сравнивался философами с изгнанием. Или рискованным выходом за пределы привычного мира, пространства, сознательным лишением себя уютного пристанища, за стенами которого можно было укрыться от вызовов гражданской жизни. И отнюдь не каждому, кто соглашался на этот смелый шаг, везло в жизни. Сократа приговорили к смерти; Диоген жил отшельником; Марк Аврелий размышлял наедине с собой; Эразм до самой кончины скитался по Европе; Кант умер, так и не познав семейного счастья.

Но обстоятельства личной жизни — отнюдь не самое важное, что с нами происходит. Куда важнее наличие в нас единого закона — будь то божественный логос, Нагорная проповедь, категорический императив или Декларация прав человека, — который касался бы каждого — вне зависимости от рода или племени, религии или культуры, цвета кожи или гендера. Можно сказать, что космополитизм — это своего рода сугубо индивидуальный поиск такого общечеловеческого закона. Потому что быть гражданином мира, в конце концов, значит быть хорошим человеком.