География, традиции или политика — что делает страны успешными?

География и экономическое развитие

Многие философы и экономисты пытались объяснить процветание отдельных государств их географическим положением. Как и многие другие виды редукционизма (например, биологический), на первый взгляд, этот подход кажется крайне привлекательным и рациональным.

Одной из первых жертв этого искушения стал философ Шарль Монтескье, попытавшийся связать климат и трудолюбие народных масс.

Монтескье выдвигал совершенно неполиткорректные по современным меркам идеи, что жители тропических стран «от природы ленивы», поэтому их экономика стагнирует и правят ими деспоты.

Уже тогда у такой точки зрения нашлись оппоненты. Вольтер коротко прокомментировал идеи Монтескье так: «Климат обладает определенной силой, но сила правительств во сто крат больше…»

Среди современных последователей географической теории — выдающийся исследователь Джаред Даймонд. В своих книгах «Ружья, микробы и сталь» и «Коллапс» он утверждает, что основная причина экономических различий между странами — доступность животных и растений, которых возможно одомашнить. Таким образом, некоторые общества переходили от охоты и собирательства к оседлому земледелию раньше, чем другие, что в дальнейшем сказалось на экономическом развитии. Однако в этой теории тоже есть изъяны: как объяснить, что менее плодородная Северная Америка сейчас значительно богаче Южной? Или почему страны, которые были очагом неолитической революции, сейчас значительно беднее западных государств? Ответ, очевидно, кроется не в географии.

Более того, при определенном раскладе выгодное географическое положение может деструктивно влиять на экономическое развитие. В современной политической экономии есть даже понятие «ресурсного проклятия», когда страна, богатая природными ресурсами, экспортирует их, задвинув на второй план качественное развитие экономики. Население довольно, так как правительство щедро делится с ним прибылью от продажи ресурсов, под шумок постепенно сворачивая демократические процедуры.

Неудивительно, что единого мнения по географическому фактору у экономистов нет.

Очевидно, что природные ресурсы могут сильно упростить жизнь. Однако это происходит только в том случае, если ими грамотно пользоваться. Хорошая аналогия — гены.

Можно унаследовать склонность к худобе, но разожраться на фастфуде. А можно быть склонным к полноте, но ежедневно тренироваться и быть стройняшкой. Так и с природными ресурсами.

Культура и экономическое развитие

Достаточно распространенным является аргумент «от культуры». Достаточно вспомнить «Протестантскую этику и дух капитализма» Макса Вебера, в которой утверждалось, что западный капитализм получил духовное топливо в лице протестантизма. Когда говорят об успехах азиатских экономик, принято ссылаться на конфуцианские ценности, которые стали драйвером для Китая, Японии, Южной Кореи и Тайваня. Однако при более глубоком рассмотрении этот аргумент не выдерживает никакой критики.

Начнем с Японии. Как убедительно показывает американский экономист Грегори Орнатовски в своей работе «Конфуцианские ценности и экономическое развитие», духовное влияние восточной философии на экономический рост имело как минимум двойственный характер. Действительно, с определенного момента конфуцианская трудовая этика стала способствовать развитию японского капитализма — но только после того, как она достаточно сильно эволюционировала.

В довоенный период конфуцианские ценности, с одной стороны, стимулировали японцев к усердному труду, но с другой — мешали внедрению инноваций. Все экономические проблемы внезапно интерпретировались как моральные, и ответы на них искались в этической плоскости, а не в экономической.

Это совершенно не способствовало тому, что в экономике называется «креативным разрушением» (внедрение новых технологий, уничтожающее старые рынки) и всерьез тормозило экономическое развитие. Довоенная Япония была похожа на атлета, который много и усердно тренируется, но при этом совершенно игнорирует последние достижения спортивной медицины. Ему невдомек, что, качаясь каждый день по 10 часов, он просто сжигает свои мышцы.

Орнатовски считает, что такой подход даже поспособствовал развитию японского национализма: если ты ищешь ответ в мудрости предков, а все современные веяния (капитализм, социализм) рассматриваешь как угрозу, немудрено начать рассматривать мир в весьма агрессивном ключе.

В послевоенной Японии конфуцианские ценности претерпели серьезную трансформацию — они перестали противиться инновациям. Это позволило начать активное заимствование передовых на тот момент технологий. Но произошло это только в тогда, когда Япония стала окончательно интегрироваться в мировой рынок.

История Тайваня также демонстрирует, что между конфуцианскими ценностями и экономическим развитием как минимум не всегда есть прямая взаимосвязь.

Действительно, конфуцианские ценности играют значительную роль в этой стране — особенно в крупных государственных компаниях. Однако, как показали Дэнни Лэм и Джереми Палтиэл в своей статье «Конфуцианский предприниматель?», эти компании являются наименее инновационными и играют незначительную роль в экономическом развитии Тайваня.

Драйвер роста этой страны — предприятия малого и среднего бизнеса, которые отвечают за 50–70 % экспорта. И, как показывают данные исследования, в этих организациях к конфуцианским ценностям относятся в лучшем случае нейтрально, а в худшем — насмехаются как над пережитком прошлого, который при этом активно насаждается сверху.

С Китаем ситуация еще проще. Экономическому рывку, который совершила КНР при Дэн Сяопине, предшествовали годы культурной революции, в ходе которой компартия предприняла попытку порвать с традиционными ценностями. И сегодняшний Китай — коммунистическое правительство при капиталистической экономике — имеет гораздо больше общего с западными ценностями, чем китайцы готовы признавать.

Политические институты и политическая конкуренция

Продолжая разговор о богатстве восточноазиатских стран, сложно не обратить внимание на политические условия, предшествовавшие экономическому рывку. Если очень коротко суммировать, то, как показывает американский политолог Тимоти Лим, политической элите этих стран приходилось развивать рыночную экономику, чтобы просто остаться у власти.

В послевоенной Японии необычайную силу набрало «левое» движение, поэтому демократическое правительство было вынуждено сделать всё для стимулирования рынка, чтобы выиграть следующие выборы. Южной Корее угрожала Северная Корея, поэтому стране необходимо было укрепить свою обороноспособность — а для этого нужна здоровая экономика.

Наконец, Тайвань постоянно находился в тени КНР и тоже чувствовал себя там некомфортно.

Подробнее рассмотрим кейс Южной Кореи, так как он является самым показательным. В первые годы существования этой республики у власти находилось исключительно популистское правительство, которое больше цеплялось за власть, чем пыталось развивать экономику. Популизм дошел до абсурдной финансовой политики с отрицательными процентными ставками. Активно практиковались масштабные расходы на армию, полицию и государственные займы группам, поддерживавшим правительство. Политики вели себя рационально с точки зрения борьбы за власть, но иррационально с точки зрения долгосрочных экономических (да и политических) перспектив. Ситуация изменилась после военного переворота, устроенного генералом Пак Чон Хи. Придя к власти, военный проявил себя неплохим управленцем и стал фактическим автором программы «корейского экономического чуда», которая позволила обогнать экономику Северной Кореи и больше не бояться военного столкновения. Ну, или бояться в меньшей степени.

Иными словами, с точки зрения политической экономии элита развивает экономику только в том случае, если это служит ее целям — то есть помогает остаться у власти.

К моменту военного переворота разрыв между Северной и Южной Кореей был далеко не в пользу последней, поэтому угроза была более чем реальной. Сейчас ситуация обстоит иначе.

Политологи Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон идут дальше и в своей книге «Why nations fail?» вводят понятие инклюзивных и экстрактивных политических институтов.

Экстрактивные институты направлены на извлечение политической и экономической ренты из страны в пользу элиты — так существует большинство стран в мире. Инклюзивные институты, напротив, нацелены на включение всех желающих в процесс принятия решений.

По мысли экономистов, долгосрочный экономический рост невозможен при экстрактивных политических институтах, так как при них невозможно внедрение настоящих инноваций. Это во многом похоже на ситуацию, которая сложилась в Южной Корее до переворота: элита цепляется за власть и не развивает экономику, так как в результате экономических преобразований она просто рискует остаться не у дел.