«Всё кончено, это финиш. Музыка стала бесплатной». Интервью с Гаретом Мерфи, автором истории музыкальной индустрии от граммофонов до стриминговых сервисов

— Практически вся ваша книга посвящена материальной стороне звукозаписывающей индустрии. Как вы пришли к мысли, что история звукозаписи — это в первую очередь история различных форматов и конкуренции между ними?

— Что ж, раз уж вы спросили, как я заинтересовался предметом исследования, то отвечу честно. Я прочитал множество статей и книг по музыке — и меня раздражает присущая им одержимость музыкознанием. Конечно, музыковедение может быть интересным само по себе, но когда меня спрашивают «А вы музыковед?», я не воспринимаю это как комплимент. На мой взгляд, в музыкознании слишком много теории. Факты, финансы, люди, риски, опасности, закулисные и подковерные истории (в том числе касающиеся форматов и связанного с технологиями бизнеса) — все эти чисто физические вещи могут рассказать о музыке ничуть не меньше. Почему поп-песни длятся три минуты? Технология первых пластинок на 78 оборотов в минуту определила, что они будут звучать столько. Но до эпохи пластинок три минуты ничего не значили: в классической музыке симфонии обычно длились около сорока минут.

— В предисловии к русскому изданию «Ковбоев» вы упомянули, что у Ирландии, вашей родины, нет собственной музыкальной индустрии. Но ирландских рок-звезд не так уж и мало: U2 и Шинейд О’Коннор в прошлом, Girl Band и Fontaines D.C. сегодня. Все они пользуются благами зарубежной индустрии.

— Думаю, в этом плане Ирландия похожа на Россию. У Ирландии оригинальная и сильная музыкальная культура. Но скудная и неразвитая музыкальная индустрия. По всей стране — огромное количество музыкантов. Тут и там на глаза попадаются музыкальные инструменты и люди, которые умеют на них играть. У нас есть народная традиция, основанная на пяти-шести аккордах и крайне внимательная к текстовой составляющей. И много поп-музыки, учитывающей или отвергающей эту традицию, исполняется на довольно высоком уровне в отсутствие какой-либо серьезной музыкальной индустрии. Я поражен таким противоречием, поскольку американское и британское господство на рынке поп-музыки (неважно, электроника это, джаз или другие жанры) основывается попросту на их крайне развитом музыкальном бизнесе. Нет индустрии — запустить карьеру невозможно. Даже маленькие компании создают рабочие места и требуют привлечения фрилансеров. Лейблы провоцируют деятельность и амбиции. Без всего этого музыкальный средний класс не появится.

Так что в Ирландии сложилась достаточно удручающая ситуация. Музыканты, особенно исполнители традиционной музыки, полагаются на правительственные субсидии. Или на пабы.

Пабы — тоже своего рода бизнес, там платят выступающим музыкантам. Но что касается продюсирования и серьезного отношения к карьерам, мы ужасно страдаем из-за отсутствия собственных лейблов. Вы упомянули U2, подписанных на английскую звукозаписывающую компанию Island Records. Чтобы сделать карьеру, всем главным ирландским поп-звездам нужно ехать в Лондон, Нью-Йорк или Лос-Анджелес. В результате все авторские права оседают за морем. Почти всей ирландской музыкой, которая считается «ирландской» и известна по всему миру, на самом деле владеют британские компании. Все доходы от этой музыки не инвестируются обратно в молодые ирландские таланты или рабочие места в Ирландии. И это крайне разрушительная утечка мозгов. Мы говорим о сотнях миллионов долларов — возможно, более чем о миллиарде, если учитывать 1980-е годы. Надеюсь, «Ковбои и индейцы» смогли осветить важные закулисные реалии. И это будет полезно как ирландцам и жителям России, так и обитателям других стран с прекрасной музыкальной культурой без соответствующей бизнес-инфраструктуры.

— Русскоязычного читателя она точно заинтересует. В СССР существовал лишь один финансируемый правительством лейбл, «Мелодия», ну и еще горстка людей делала студийные записи. После падения Союза и либерализации экономики несколько больших игроков попытались создать необходимые условия, но достаточно быстро скатились к чистому соперничеству. Сегодня две или три дюжины человек пытаются заниматься звукозаписью вне интернациональных конгломератов, но их мощности не так уж велики. Они пошли по трудному пути — к ним можно применить термин, которым вы пользуетесь в «Ковбоях и индейцах»: рекордмены, представители индустрии, которым сама музыка небезразлична. Когда вы поняли, что рекордмен — это ключевая фигура звукозаписывающего бизнеса?

— «Рекордмен» и было изначальным заглавием книги. Но затем американский издатель сказал: «Это совсем не звучит, вам нужно сменить название». Идея «рекордмена» стала отправной точкой: термин заинтересовал меня, поскольку я заметил, что люди то и дело пользовались им. Продюсеры рассуждали в духе: «А знаешь, этот парень — настоящий рекордмен». Как и все небанальные понятия, «рекордмен» имеет несколько значений. Это больше чем просто бизнесмен. Множество людей в звукозаписывающей индустрии интересуют только деньги. Они не особо-то преуспевают, поскольку без понимания музыки невозможно почувствовать в ней нечто, что в дальнейшем снискает успех. Единственный способ добиться его в сфере музыки — уметь предвидеть, что будет через год, через три, смотреть в будущее. Лишь немногие обладают этим талантом.

Но в определенных ситуациях «рекордмен» может использоваться и как оскорбление: стереотипный махинатор, делец. Так что «рекордмен» курьезно противоречив — это тот тип разностороннего человека, в котором индустрия по-настоящему нуждается. Персонаж, что работает сам по себе, покупает, продает, путешествует туда-сюда.

Если же его нет, вся система работает неправильно. Рекордмен — это и вредитель, и опылитель.

Я слышал о «Мелодии». Опасность лейблов на правительственных дотациях (в отличие от американо-британской системы) заключается в том, что они воспроизводят старую иерархию покровителей, королей, князей и дворян, благодаря которым кормились композиторы и исполнители классической музыки в прошлые века. Крайне иерархическая система без прослойки среднего класса. Конечно, она работает и это лучше, чем ничего, доказательством тому служит множество прекрасной музыки. Но я не думаю, что в современном мире масс-медиа и смартфонов правительство в силах создавать музыку и другие блага так же, как специализированные компании. Частные компании, даже с небольшим штатом до десяти человек, превосходят правительственные и в рекламе, и в поиске талантов, и в выстраивании связей внутри страны и за ее пределами.

Правительства никогда не справлялись с этой работой. Большинство из них даже не стараются — просто раздают деньги. А как бы удивительно это ни было, деньги для музыкантов — не самое главное. Конечно, нищета может убить музыканта, тут нет сомнений. Но в первую очередь музыканту нужна поддержка. Амбициозный музыкант нуждается в окружающей его команде, в группе людей, работающих над его долгосрочной карьерой. Ему нужны менеджеры, продюсеры, режиссеры клипов, агенты, энтузиасты. Мы подходим к разговору о принципах капитализма: так вот, по-моему, музыка — один из немногих случаев капитализма работающего. Капитализм ужасен, и тому миллионы примеров, но в музыке он работает лучше, чем другие системы. Потому что только благодаря авторским правам и планированию карьеры творческие амбиции музыкантов могут действительно расти и воплощаться. Именно так артисты становятся уникальными, самодостаточными и успешными.

— Во «Все порви, начни сначала» Саймон Рейнольдс замечает то же самое. Говоря о лейбле Rough Trade, объединившем британскую и не только независимую дистрибуцию в начале 80-х, он упоминает, что его основатель Джефф Трэвис изобрел свою версию капитализма — микрокапитализм, сведенный к базовым сделкам и нетворкинговым операциям. Рекордмен похож на агента этой модели. Вы упоминали в «Ковбоях и индейцах», что музыкальный бизнес — это всегда дело веры. Больше авантюра, чем профессия. Вам не кажется, что это общее место любой индустрии развлечений?

— Думаю, работники культуры в целом (не только в музыке, но и театре, кино и других сферах) понимают, что деньги — не главная мотивация, как я уже говорил. Для большинства деньги — это основная проблема. То, что делает все таким трудным. Из-за недостатка денег люди сдаются и устраиваются на скучную нормальную работу. Но культурная индустрия в целом и музыкальная в частности не обеспечивает уверенности в завтрашнем дне. Поскольку таким образом сложно зарабатывать и жить комфортно, единственной причиной работать остается невероятная любовь к музыке. Это личный крестовый поход прирожденных артистов. Словно у них нет выбора и они в ловушке судьбы, которой должны следовать. Обычно они думают о музыке не как о карьере, а как о личном поиске. Иногда это давление бывает сокрушительным. Командная поддержка снимает неприятные эффекты давления, помогает не сомневаться и сосредоточиться на написании и исполнении музыки. С психологической точки зрения это еще одна причина, по которой лейблы и маленькие компании так важны.

Авантюристы по натуре, те, кто преуспевает, лучше справляются с давлением и воспринимают это как игру.

Успешные артисты — обычно амбициозные, трудолюбивые, серьезные люди. Но чтобы пойти на большой риск, им необходимо видеть в музыке азартную сторону. Они двигаются вперед с мыслью: «Что ж, если не удастся, то это не конец света. Лучше попытаться и проиграть, чем никогда не осмелиться».

Что касается веры, да, в этом деле присутствует и духовное измерение. Не у всех, конечно, но для многих, с кем я разговаривал. Я с удивлением обнаружил в музыкальном бизнесе много одухотворенности — полной противоположности денег. Есть люди, занимающиеся этим по высоким причинам и чувствующие, что музыка важна и для них, и для их детей, и для всего мира.

— Я бы тут вспомнил историю Криса Блэквелла, назвавшего свой лейбл Island Records по околосмертному переживанию, произошедшему с ним на Ямайке. По-моему, это прекрасный пример судьбы рекордмена, которую вы обрисовали. Вы говорите, что личность рекордмена можно лучше понять, если мы знаем о его юности. Как видно по подобранным вами фигурам, их профессия была тесно связана с риском. Должен ли успешный рекордмен быть кидалтом?

— Да, хотя понял я это не сразу. Но изучая каждого героя, каждый рекорд-лейбл, я начал подмечать определенную закономерность. Самая сложная часть книг про отдельные лейблы звукозаписи — поиск того, откуда взялся их саунд. Особенный стиль независимого лейбла, его суть, его ощущение. Очень сложно понять, откуда растут корни. Конечно, причин множество, но два важнейших условия возникновения определенного саунда — это нужное время и нужное место, где он родился. Взять, к примеру, легендарный рок-н-ролльный лейбл Sun Records — само воплощение Мемфиса 1950-х. Или лондонский Mute Records, схвативший атмосферу 1980-х. Но есть и кое-что еще. Если начать копать и попытаться понять, что на самом деле происходило, то оказывается, что детство основателя того или иного лейбла имело невероятно важное значение. Такие детали обычно тщательно скрыты. Тот опыт, что они пережили в детстве, отнюдь не всегда замечательный. Для рекордменов это так же верно, как и для нас с вами: в детстве перемешано и хорошее, и плохое. Всё, что мы видели, всё, во что верили.

Я обнаружил, что рекордмены все как один были мальчишками в теле взрослого мужчины. Теми мальчишками внутри каждого из нас, что никогда не уходили прочь.

Уверен, с женщинами всё то же самое. Из этого ребенка внутри нас и происходят любые амбиции и талант. Я бы использовал тут слово «душа», но не в религиозном ключе. Большинство музыкантов и деятелей рекорд-индустрии употребляют это слово, имея в виду дух самой музыки. Совсем не нужно верить в Бога: используя слово «душа», они обозначают концепцию внутреннего ребенка, той чистой, видящей магию части нас. Это сумма веры в мир, веры в надежду и стремления попасть в собственную Землю обетованную. И да, это определенно было самым удивительным, что я обнаружил внутри музыкального бизнеса.

— Основатель одного из первых постпанковых лейблов Mute Дэниел Миллер, учитывая его стиль жизни и стиль управления, выглядит антитезой другому герою вашей книги, Ричарду Брэнсону, основателю конгломерата Virgin. Удивительно, как этот успешный антрепренер превратился из владельца лейбла с исключительной музыкой в простого бизнесмена.

— Эти двое — действительно две стороны одной профессии. Ричарда Брэнсона не особо любили в звукозаписывающей индустрии. Никто не был о нем хорошего мнения, потому что он всегда был бизнесменом, даже в юности. У него действительно была установка разбогатеть в эпоху хиппи. Длинноволосые ребята, желавшие сделать деньги на той культурной революции, появились быстро. И Ричард Брэнсон, наряду с Дэвидом Геффеном из Elektra/Asylum, был образцовым яппи. Он не обладал хорошим слухом, не мог подбирать группы. Таланты искал Саймон Дрейпер, его дальний родственник из Южной Африки. Дрейпер действительно был плотью от плоти музыкального мира, тем парнем, который ходил по магазинам пластинок и был так же одержим музыкой, как я или вы. К чести Ричарда Брэнсона, он подписал контракт с Sex Pistols, но отнюдь не из-за музыки. Его талант был в другом. Он понимал медийную ценность. Бизнесмены, лишенные понимания музыки, иногда имеют очень хорошее чутье на медиауловки. Они могут быть замечательными дистрибьюторами, собрать прекрасную команду или отлично разбираться в продвижении и слоганах. Вот в чем была суть Virgin Records.

— Какая часть книги отняла больше всего сил? Интервью со старыми воротилами? Архивные поиски?

— Сложнее всего было сплавить всё воедино. Я понял, почему никто не пытался написать книгу вроде моей. Это сумасшедший проект, для которого потребовался определенный уровень безумия. Словно большая детективная загадка. Как всё связано, когда улик слишком много? Каков план? Телевизионные документалки обычно затрагивают только один лейбл или музыкальный жанр. Книги преимущественно посвящены биографии конкретной персоны из индустрии. Исследование на одну тему легче превратить в стройную историю. Но в этом и проблема: истории при этом становятся чересчур упрощенными, выдернутыми из контекста. А когда вы начинаете связывать воедино классическую музыку, джаз, рок-н-ролл и беретесь соединять точки в истории всей музыки XX века, всё сильно усложняется. Чем больше исследований я проводил, тем сложнее всё становилось. В самом начале я волновался, что будет слишком сложно втиснуть всё в одну книгу. Но через некоторое время понял: стоит только добраться до настоящей исторической подоплеки, становится видно, сколь много мифов ее окружает. Развеивание большей части этих мифов подталкивало меня и делало работу увлекательной. Мифология заставляет явления выглядеть проще, чем на самом деле. Настоящее всегда намного изощреннее.

— Некоторые легенды вы все-таки включили в книгу (байки о диско-лейбле Casablanca, например), но при этом сохранили строгий подход, рассуждая о победах и неудачах инди-лейблов. Что послужило причиной? Усталость от выдачи желаемого за действительное?

— Возможно, одна из этих причин заключается в том, что я вырос в семье, где занимались связанным с музыкой бизнесом. Моя семья и не участвовала в большом бизнесе. Отец работал простым организатором концертов в Ирландии — маленькой стране, но там были большие концерты и фестивали, так что мальчишкой я с интересом наблюдал за его работой. Ужины, обеды, закулисные разговоры. Думаю, это определенно изменило мое видение музыки. Музыкальные журналисты порой сильно меня раздражают, потому что превращают поп-звезд в богов, а это нелепо. Конечно, мы должны уважать их талант и в какой-то мере действительно превозносить, но без мифологизирования. В «Ковбоях и индейцах» я хотел говорить только о правдивых вещах. Это полезнее и вдохновляет куда больше, вот в чем ирония. Мистификационная писанина о звездах выстраивает стену, мешает детям взять в руки инструмент и попробовать выразить себя. Стоит только рассказать настоящую историю о том, как выстраиваются карьеры большинства звезд, она становится гораздо более вдохновляющей: «Я тоже обычный человек и, может, тоже смогу это сделать». Так что главной моей мотивацией было продраться через мифы и сплетни. Я сам всё еще мальчик, как и мои персонажи. И просто продолжаю то, чему в мальчишестве был очевидцем.

— Финальную главу вы посвятили стриминговым сервисам и будущему индустрии. Для второго издания вы ее переписали. Не думаете, что из-за изменчивости цифрового сектора индустрии ее потребуется переписать еще раз?

— Это была вторая сложнейшая часть книги. В истории есть строгое правило: прежде чем беспристрастно писать о событиях, нужно, чтобы после них прошло 25 лет. Когда пишешь о нынешнем времени, быть объективным очень сложно: нет дистанции, с которой можно было бы судить о происходящем. Первое издание вышло в 2013 году — почти что самая низкая точка краха звукозаписывающей индустрии. Мы не знали, что это было худшим, с чем нам предстояло столкнуться. Рыночные дела лейблов были плохи, но это не было всего лишь денежной проблемой из-за низких продаж. Думаю, дело было в настроениях: тогда все были крайне пессимистичны. Я был сбит с толку, поскольку никто не знал, что должно произойти. Эппловский iTunes Store начинал слабеть. Запускался Spotify, но он еще не был достаточно большим, чтобы убедить людей в своих плюсах.

Многие покидали индустрию. Они говорили: «Всё кончено, это финиш. Музыка стала бесплатной. Весь Старый Порядок мертв, это глобальная революция».

А поскольку говорили такое буквально все, избежать этих настроений было тяжело. Пессимизм жутко заразен. Так что за работой над последней главой я сильно беспокоился, потому что понятия не имел, что будет дальше. Году в 2015-м я начал замечать, что стриминги, в частности Spotify, быстро взлетают. Люди принимали их и подписывались. С другой стороны, я был рад, что мои общие прогнозы оказались верны. Музыка не закончилась на стримингах. Она не собиралась внезапно умирать. Ну и странная же мысль! Всё произошло по аналогии с радио. Если посмотреть на крах граммофонов и появление радио в 1920-х, а затем на недавние события, то они очень похожи. Конечно, есть отличия, но по сути история повторилась. Думаю, история всегда будет повторяться. Собственно, Джордж Мартин, продюсер The Beatles, уже подмечал это. Каждые 25 лет — а это поколенческий цикл — форматы меняются.

— Я пришел к музыке в эпоху пиратства. Мне было 12, когда я скачал свой первый MP3-файл. В России пираты часто перемещались в легальную индустрию. Некоторые локализаторы игр стали издательскими компаниями. Теперь же я смотрю на Bandcamp и удивляюсь, как аккуратно они встроили себя в нишу сервиса одновременно и для стриминга, и для скачивания с прямыми отчислениями музыкантам и лейблам.

— Проблема всё та же: очень сложно понять, что именно сейчас происходит, потому что всё хаотично. Если изучить любую эпоху в музыке, можно увидеть, что в каждую происходило множество разных вещей, и это сбивает с толку. Но всегда находятся победители. В любое время есть система, которая выигрывает. И последние несколько лет — это регуляционный период. Регуляция свойственна для технологической революции, движимой детьми, тинейджерами и пиратами. Так было всегда. Так начиналось радио. Предпринимателям, юристам и правительствам требуется время, чтобы всё схватить, предписать что-то подросткам и урегулировать технологические решения. Это естественно. Людям требуется несколько лет, чтобы основать новые компании и научиться превращать возможности в деньги.

Вот где мы сейчас находимся. Вместе с системой, адаптирующейся к XXI веку. Меня бесит, когда люди слишком много жалуются на стриминги. Пожалуй, лучший совет, который я могу дать любому музыканту: перестань жаловаться на современный мир. Если ты ноешь по этому поводу, похоже, ты слишком стар и сдаешься. Опускаешь руки: «Я ненавижу молодежь, ненавижу современную музыку, ненавижу весь мир, я хочу уползти обратно в прошлое». Но вернуться назад нельзя! Любое время — время возможностей. Нужно принимать происходящее, пытаться понять его и искать свое место в будущем. Стриминги — это реальность. Теперь я отец, поэтому смотрю иногда на моего сына, чем он там занимается со своим смартфоном. Это его поколение — и оно не изменится. Они продолжат захватывать мир.

— Сегодня существует обширный рынок цифровых плееров класса High End. Однажды MP3 был всего лишь ознакомительным форматом, но затем пришли пираты. Потом возник FLAC и другие форматы без потери качества звука. И современные лейблы пристально наблюдают за их потребителями.

— Вопрос о форматах и качестве звука — это тот спор, который слышали мы все. Каждый из нас цапался с друзьями в пабах и на вечеринках, когда кто-то говорит: «Мне нравится Spotify, плевать, что там теряется качество, потому что я могу пойти с ним на пробежку или встроить себе в машину. Это простая система». А другие: «О боже, какое чудовищное сжатие, я не могу слушать музыку с помощью этого, отвратительная система, что за черт!» А третьи вообще до сих пор любят CD: «С чего бы мне избавляться от дисков? У меня потрясные колонки, а в комнате — специальное кресло, поставленное на идеальном расстоянии от динамиков». У каждого свой собственный способ слушать музыку. В этом плане мы все разные. Я в шоке, когда вижу тинейджеров, слушающих современную поп-музыку с динамиков телефона! Но они вроде бы счастливы.

Я спрашивал множество лейблов об этой проблеме, все они твердят: «Рынок звукозаписи никогда не был таким сложным». На самом деле он всегда был сложным и полным различных форматов.

Ну и плюс разница регионов и поколений. Сегодня, впрочем, ситуация действительно сложнее всего. Нынешний рынок исключительно разнообразен. Лейблам приходится адаптировать форматы, маркетинг и продвижение как минимум под три поколения. Япония, например, всё еще сильно привязана к компакт-диску. CD — не полностью японское изобретение, но японцы считают его своим. И они ему крайне верны. В Америке популярен винил с момента его недавнего возрождения, потому что американцы думают, что пластинка принадлежит им. О, кассеты! Кассеты — это мое поколение, поколение деток 1980-х. Я люблю кассеты, с ними можно делать микстейпы. Они обеспечили бум диджей-культуры, но теперь это штука ностальгическая.

С цифровым звуком происходит всё то же самое. Я смеялся, читая старые памятки звукозаписывающих компаний 1920-х. Помню одну переписку между боссом и его менеджерами по поводу того, как ужасен недавно изобретенный микрофон: «Звук с микрофонов шипит, электричество меняет звук, мы предпочитаем акустические методы». А вместе с микрофоном появилось и радио — и они пришли в ужас. Ровно те же самые разговоры мы ведем сегодня: стареющие люди ненавидят новые технологии, якобы теряющие в качестве. И каждый раз молодежь отвечает: «Нам плевать! Вы, старичье, этого не поймете!» У каждого поколения свои игрушки.

Для независимых лейблов, у которых особо нет денег, тут кроется проблема: «Как мы это релизнем? Столько людей сейчас слушают музыку по-разному». К сожалению, на данный момент у лейблов нет выбора и им приходиться подстраивать свою стратегию под максимально возможную аудиторию.

— Иногда выбор есть! Изначально компакт-диски были всего лишь коробочкой с пустым задником, где указывался треклист и время звучания, да небольшой обложкой, не шедшей ни в какое сравнение с винилом. Но теперь множество лейблов оформляют не только винил, но и CD в делюкс-упаковку. Даже кассетные лейблы едут крышей по красочным слипкейсам с множеством вкладышей. Это всего лишь фетиш, даже не ностальгический. Не могут ли фетишисты определять будущее?

— Вы упомянули слово «фетиш» и я вспомнил, как однажды зашел в большой музыкальный магазин в Балтиморе и спросил приятеля, который там работал: «А кто покупает этот делюксовый винил?» Он стоил около 30 долларов, ограниченное издание, очень толстый картон, тяжелые прессы по 180 грамм — в стародавние деньки винил был легче.

И мне отвечают: «Куча девчонок!»

В моей юности в магазинах пластинок зависали по большей части мужчины. Но всё изменилось. Я спросил моего друга, понимает ли он, почему теперь девушек больше. Он сказал: «Им нравятся лимитированные издания, вся эта штука с тактильными ощущениями, они любят большие обложки, особенно подписанные. Когда магазин устраивает автограф-сессию воскресным утром, обычно у нас в запасе 200 копий этих лимитированных изданий. И мы можем продать 50 или 100 из них всего лишь за одно утро, когда в очередь в основном выстраиваются девушки 20–25 лет, готовые потратить на подписанный винил 30 долларов!»

Этот образ дает некоторое представление о сегодняшнем независимом рынке: маленькие лейблы, небольшие артисты, небольшие магазины. Вот как выживают эти незаметные ребята. Если у вас нет кучи денег на рекламу, то чтобы вашу группу узнали, нужно использовать простые дешевые трюки. Кажется, мы должны это приветствовать. Это сексуальная сторона винила. Работая над «Ковбоями и индейцами», я обнаружил, что множество успешных историй начинались с того, что девушки приходили в восторг от музыки. Несомненно, в целом музыкальным бизнесом управляет куча альфа-самцов. Но каждый раз, когда происходит бум нового музыкального стиля или даже технологии, появляются девушки. И это отличная примета. Тот самый первобытный момент единства, когда мужчины и женщины сходятся вместе и начинают сходить с ума, танцуя вокруг костра. Если винил продвигают девушки — это отличный результат.

— Вы смотрели новую адаптацию «Hi-Fi» Ника Хорнби?

— Нет. Оно того стоит?

— Более чем. Там сменился протагонист: теперь по сюжету магазином пластинок владеет девушка.

— Это здорово. Вечеринка начинается, когда присоединяются женщины! Ну какая вечеринка из сборища одних парней? В этом и заключается тонкость музыкального бизнеса. Когда девушки в восторге, всё начинает искриться. Любой диджей вам это скажет. Если девушки не танцуют, значит, есть проблема. Но если девушки выходят на танцпол — вот тогда вечеринка удалась.