Спайс твоих нежных глаз. Почему лучшая «Дюна» — «Малиновая „Дюна“»

Так исторически сложилось, что в России и некоторых других странах бывшего СССР собственную национальную литературу невозможно представить без влияния литературы зарубежной. Какой была бы, скажем, русская литература без переводов Гнедича («Илиада»), Жуковского («Одиссея») или Карамзина (Шекспир, Калидаса)? Вероятно, она была бы совсем другой, если бы вообще была.

В наши дни переводная литература стабильно занимает 15–20% российского книжного рынка. Если не считать учебников и научно-технической литературы, этот процент будет еще больше. Благодаря титаническому труду переводчиков отечественный читатель в последние годы припал к «Источнику Эха» Оливии Лэнг, познакомился с «Людьми среди деревьев» Ханьи Янагихары, поймал «Щегла» вместе с Донной Тартт. Словом, открыл для себя массу очень важных книг, без которых его культурная жизнь была бы неполноценной.

Тем удивительнее, что переводчики у нас остаются совершенно невидимыми бойцами книжного фронта и редкий перевод становится предметом культа. Как правило, особый статус перевода связан со сложностью проделанной работы («Улисс» Хинкиса и Хоружего), культовым статусом оригинала («Над пропастью во ржи» или тот же самый «Улисс»), выдающимися заслугами автора за пределами переводческой деятельности (Набоков, Пастернак, Арсений Тарковский). И лишь в исключительных случаях перевод занимает место на вершине литературного пантеона из-за своих собственных качеств.

У невовлеченного читателя возникнет вопрос: «А что новаторского может быть в переводческом деле? Бери словарь, справочник по грамматике и переводи с одного языка на другой». Зачастую так и бывает. Однако далеко не всегда.

Например, после Октябрьской революции разгорелась настоящая война между «буквалистами» и последователями «творческой» школы художественного перевода. Первые, как несложно понять, требовали максимально точного переноса произведения из одного языка в другой. Стороннему читателю может показаться, что это максимально логичный и правильный подход. Каково же будет его удивление, когда он узнает, что победителями из этого идеологического противостояния вышли «творческие» авторы, выпускавшие, например, экспериментальные переводы Сервантеса, в которых Дон Кихот оказывался солдатом пролетарской революции. Перевод — не такая уж и консервативная область творчества, как может показаться, и новаторство в ней подчас перевешивает так называемое «качество».

Именно таким, экстремальным в своей инновационности, был анонимный перевод «Дюны» Фрэнка Герберта, вошедший в историю русской литературы как «Малиновая „Дюна“».

Свое неофициальное название он получил из-за обложки книги, выпущенной в 1990 году издательствами КИПА «Ереван» и НПКО «Рубин-Универсал» (по крайне мере, так гласят выходные данные). «Малиновая „Дюна“» моментально стала библиографической редкостью, а сейчас ее, прямо скажем, невозможно достать — едва ли найдется фанат Герберта, готовый расстаться с такой редкостью. (Но если вы вдруг обнаружите ее в домашней библиотеке ваших родителей, знайте, что держите в руках небольшое состояние, немедленно хватайте и бегите.)

Так почему же именно «Малиновая „Дюна“» мигом обрела всесоюзную известность на фоне лавины переводной литературы, хлынувшей на отечественный рынок с падением железного занавеса? Первая причина предельно проста:

«На привычном мне с детства фоне советской фантастики, сформированном Булычевым, Беляевым и Стругацкими, вещи вроде „Дюны“ выглядели чем-то совершенно необычным. Все эти межзвездные империи и таинственные ордены отзывались в памяти образами лукасовских фильмов и замечательными иллюстрациями к „Звездным королям“ Гамильтона, опубликованным в [журнале] „Техника — молодежи“. Конечно, всё это не могло оставить равнодушным подростка», — исчерпывающе комментирует анонимный автор на форуме «Фантлаба».

​​Второй же причиной феноменального успеха этого перевода стала именно его уникальность в сравнении с остальной издававшейся тогда зарубежной литературой.

Но для начала напомним о том, как устроен оригинальный язык «Дюны». Действие саги разворачивается в отдаленном будущем. Это мир победившего плавильного котла, в котором все культуры смешались в одну культуру вселенских масштабов. Поэтому и язык Герберта представляет собой причудливый сплав английского, диалектов арабского и фарси. Кроме того, в нем немало славянизмов, а главный антагонист первой части «Дюны» носит почти русское имя Владимир Харконнен. Можно подумать, что подобная русификация злодейства — дань пропагандистским клише времен холодной войны, однако большинство исследователей Герберта считают, что подобные славянизмы (как и арабизмы) — это лишь рудименты давно погибших цивилизаций, никак не связанных со вселенной «Дюны».

Кроме того, Герберт изобретает множество собственных языков, некоторые имеют кабардино-черкесское происхождение и используются в военных целях. В общем, даже оригинальный текст романа трудно воспринимать из-за многочисленных лингвистических экспериментов разной степени сложности. Естественно, от переводчика, решившегося работать с этой книгой, требуется не только совершенное владение языками, но и творческое осмысление хитроустроенной языковой среды «Дюны».

Однако коллектив авторов (версия, что их было несколько, кажется нам наиболее достоверной) пошел другой дорогой: по всей видимости, они даже не имели под рукой английского оригинала. Выдающийся популяризатор научной фантастики Павел Вязников предполагает, что основой для «Малиновой „Дюны“» послужил польский перевод.

«Тут явно был взят так называемый системный перевод — это когда фантастика была в загоне, переводчики-любители в меру способностей и знания языка оригинала и родного перетолмачивали зарубежную фантастику, причем чаще всего используя как оригинал польские переводы; потом получившийся текст загонялся на носитель (магнитную ленту для древних БЭСМ), и жаждущие припасть ко кладезю западной НФ распечатывали его на слепых матричных принтерах и передавали из рук в трепещущие руки», — пишет Вязников.

Так и появилась на свет «Малиновая „Дюна“», некоторыми считаемая практическим пособием по тому, как переводить не надо. Многие ошибки переводчиков этой книги стали хрестоматийными.

Уже во втором абзаце читаем:

«Ночь в Кастель Келадан была жаркой, но груда камней, служивших домом уже двадцати шести поколениям семьи Атридесов, дышала той же приятной прохладой, которая была им свойственна перед изменением погоды».

Собственно, из таких груд камней и состоит весь текст «Малиновой „Дюны“». Приведем лишь один характерный пример. Мы даже знаем одного профессионального переводчика, вытатуировавшего на груди последнее предложение этого отрывка:

«Пол перевел взгляд на Преподобную Мать. Страх, который испытывала его мать, заставил его нахмуриться.

— Пол…

Джессика глубоко вздохнула.

— Это испытание… оно важно для меня.
— Испытание?
— Помни, что ты сын Герцога.

Она повернулась и пошла к двери, сухо шелестя платьем. Дверь за ней плотно закрылась. Пол, сдерживая гнев, повернулся к старухе. Почему она обращается с леди Джессикой, как с простой служанкой?

В глазах морщинистого рта старухи мелькнула усмешка».

Наблюдательный читатель заметит, что в этом фрагменте потрясают не только глаза морщинистого рта, но и случайная расстановка знаков препинания. Переводческие и редакторские ляпы «Малиновой „Дюны“» можно перечислять долго, но это весьма сомнительное удовольствие. Куда важнее понять, почему же эта версия «Дюны» нам кажется наиболее удачной из всех существующих (помимо того, что всё очень плохое, как нам известно, на самом деле является очень хорошим).

Так вот. Однажды мы, Лорд Тритогенон, провели такой эксперимент в области исследования темных каннибальских метафизик. Мы взяли «Анну Каренину» и прочитали ее вслух, в каждом слове ставя неправильное ударение:

«Все сча́стливые семьи́ по́хожи друг на́ друга́, кажда́я несча́стливая се́мья несчастли́ва по́-своему.

Все смешало́сь в доме́ Облонски́х. Же́на узнала́, что муж был в связи́ с бывше́ю в их доме́ фра́нцуженкою-гувернантко́й, и о́бъявила мужу́, что не може́т жить с ним в о́дном доме́».

И так далее.

Результат этого опыта оправдал наши самые смелые ожидания. Уже к концу первой главы мы начали сомневаться, правильно ли ставим неправильное ударение или ошибаемся, полагая, что ошибаемся. Ближе к середине великого романа Толстого мы поняли, что напрочь забыли законы русской орфоэпии, нашего «материнского языка», как выражаются немцы. После удачного завершения того эксперимента минуло много лет, однако по сей день мы допускаем в живой речи множество орфоэпических ошибок даже в простейших словах.

Нечто подобное ждет и того, кто осилит «Малиновую „Дюну“». Этот текст разрушает логические основы русского языка, особенно если прочитан от начала до последней лишней запятой. Но и вдумчивого чтения одной случайно открытой страницы достаточно, чтобы уловить общий кумар, исходящий от романа:

«Неподалеку стоял Дункан Айдахо в блестящей форме. На его плоском лице застыла скука, черные вьющиеся волосы были аккуратно причесаны. Он был вызван от Свободных и получил приказ от Хавата под предлогом охраны держать леди Джессику под постоянным наблюдением. Герцог оглядел комнату.

В углу ее стоял Пол, окруженный группой юных местных богачей, а поодаль от них три офицера из домашней охраны. Герцог с особым вниманием оглядел молодых женщин. Какая могла быть ловушкой для его наследника? Но Пол общался со всеми одинаково, с видом сдержанного благородства. Он будет с честью носить титул, сказал себе Герцог и внезапно с внутренней дрожью подумал о том, что это еще одна мысль о смерти. Пол увидел в дверях отца и его избегающий взгляд. Он оглядел группы людей; руки в драгоценностях, сжимающие бокалы с напитками. И внезапно вид этих людей наполнил Пола возмущением. Они были дешевыми масками, за которыми прятались завистливые мысли, а жужжание голосов должно было скрыть ком тяжелого молчания, таящийся в каждой груди. Я в дурном настроении, подумал он и спросил себя, что бы сказал на это Гурни. Ему был известен источник его настроения. Он не хотел выполнять ту обязанность, которую выполнял сейчас, но его отец был тверд. „У тебя есть определенное место… положение, которое ты должен защищать. Ты достаточно для этого взрослый, ты почти мужчина“.

Пол видел, как его отец направился к группе людей, окружающих леди Джессику. Когда Лето подходил к ней, грузоотправитель воды спрашивал:

— Это правда, что Герцог возьмет контроль за погодой?»

Даже наших более чем скромных познаний в стилистике русского литературного языка достаточно, чтобы отметить по меньшей мере с десяток ошибок:

1) «Дункан Айдахо в блестящей форме». Ненужная и даже комичная двусмысленность, которой нет у Герберта, пишущего: «Duncan Idaho in glittering dress uniform».

2) «На его плоском лице застыла скука». Здесь тоже что-то не так даже на уровне стилистики, и мы уж промолчим, что в оригинале было «flat face unreadable». То есть лицо Дункана Айдахо было непроницаемым, но словарь подсказал переводчику вариант «скучный», забыв добавить, что это значение относится к нечитабельной книге, но никак не к человечьей мордочке.

3) «Он был вызван от Свободных и получил приказ от Хавата под предлогом охраны держать леди Джессику под постоянным наблюдением». В оригинале видим следующее: «He had been summoned back from the Fremen and had his orders from Hawat — „Under pretext of guarding her, you will keep the Lady Jessica under constant surveillance“». Повторяющиеся предлоги, органично смотрящиеся в оригинале, в русском заставляют дергаться глаз. Кроме того, в оригинале половина из них вложена в прямую речь, беззастенчиво выброшенную переводчиками.

4) «В углу ее стоял Пол». Странная, на наш взгляд, инверсия, добавляющая излишней поэтичности самому заурядному бытовому описанию. Лучше было бы даже так: «В углу ее Пол стоял». (И, кстати, эта фраза наглядно демонстрирует, почему переводчик Павел Вязников так настаивает на транслитерации «Пауль».)

5) «Герцог оглядел комнату»; «Герцог с особым вниманием оглядел молодых женщин»; «Он оглядел группы людей». В русском языке достаточно глаголов глядения, но переводчик почему-то остановился лишь на одном, хотя даже нерусский писатель Фрэнк Герберт специально подбирал синонимы: «The Duke glanced around the room»; «The Duke took particular note of the young women»; «He looked around at the clusterings of guests».

И вот здесь нам начинает казаться, будто мы очутились в китайской комнате дегенеративного маньяка-насильника Джона Серля. «Переводчик» будто бы взял англо-русский (или польско-русский) словарь и принялся механически переносить на бумагу найденные в нем слова, не замечая очевидных самоповторов. Конечно, использование синонимов — буржуазный конструкт, но в данном случае беккетизация глаголов глядения кажется нам неуместной.

6) «Пол увидел в дверях отца и его избегающий взгляд». В оригинале было: «Paul saw his father in the doorway, avoided his eyes». Комментарии излишни.

7) «И внезапно вид этих людей наполнил Пола возмущением». Это уже будто участковый мент перевел на свой лад фразу «Seeing all the chattering faces, Paul was suddenly repelled by them».

8) «Жужжание голосов должно было скрыть ком тяжелого молчания». Трогательным ножичком пытать свою плоть, до крови прищемить добровольные пальцы.

Ну и так далее.

Однако при всех своих недостатках «Малиновая „Дюна“» далека от звания худшего перевода в новейшей истории русской литературы. С высоты сегодняшнего дня этот перевод даже хочется назвать образцовым. Ведь ни для кого не секрет, что 15–20% русских берез вырубают по большей части для того, чтобы в типографиях на их изувеченных трупах напечатали кое-как отредактированный машинный перевод. Кровь русских лесов краснеет на руках российских издателей, которые спешат перевести очередной шедевр паука и «психолога» Джордана Питерсона.

Именно «Малиновая „Дюна“» стала первой ласточкой в дискуссии о том, сохранить ли советскую школу перевода и редактирования или выбросить всю эту академическую моль в ящике с надписью «Эйбибас»… Как и в 1930-х, когда усилиями сталинских силовиков полуобразованные враги пролетариата запустили ряд «экспериментальных» и «творческих» переводов, в 1990-х их идейные преемники — либералы вроде Гайдара — возвысили осквернение книгоиздания до Эвереста, но победители творят историю, а проигравшие жуют ядовитый клей на корешках книг.

Да, «Малиновая „Дюна“» стала символом нового движения за тотальную халтуру в переводе. Но вместе с тем, как нам кажется, она и нечто большее — первый (и на данный момент последний) удачный опыт переноса оригинала «Дюны» в иной культурный регистр с иным художественным языком.

В середине 1970-х режиссер-космополит Алехандро Ходоровски решил экранизировать «Дюну», пригласив для работы над фильмом будущего сценариста «Чужого» Дэна О’Бэннона, художника-некровизионера Х.Р. Гигера, комиксиста Жана «Мебиуса» Жиро, любимого продюсера Никиты Михалкова Мишеля Сейду и группу Pink Floyd. О том, что из этого вышло, знают все, кто видел замечательный документальный фильм «„Дюна“ Ходоровского» (смотреть лучше в оригинале хотя бы ради удивительного английского говора дона Алехандро):

Эта попытка экранизации «Дюны» обернулась провалом, потому что работавшая над фильмом команда не выдержала натиска собственного мегаломанского проекта.

Тогда за дело взялся Давид Линч — режиссер, к тому времени успевший доказать «Человеком-слоном», что может любую непростую историю превратить в удобоваримый для потребителя контент. Но и его «Дюна» обернулась катастрофой: фанаты Герберта ее не приняли, а остальная публика просто не поняла, что это было. (Мы, между прочим, не считаем давидлинчевскую «Дюну» таким уж провалом и когда-нибудь расскажем, почему.)

Следующей попыткой переноса «Дюны» в иной культурный регистр стала компьютерная игра Dune студии Cryo Interactive. Эта выдающаяся и ныне забытая квестовая стратегия обладает особым шармом, но является геймификацией фильма Давида Линча, а не гербертовского оригинала.

Ее более известный сиквел — легендарная Dune: The Battle for Arrakis, считающаяся (ошибочно) первой игрой в жанре RTS (real-time strategy), — пошла еще дальше: в ней вообще ничего нет от Герберта, кроме сугубо внешних сторон сеттинга вроде харвестеров, песчаных червей и названий кланов.

В 2000 году вышел телесериал «Дюна», стремившийся соответствовать духу первоисточника, но сам себе спутавший карты, выбрав более чем невыразительного Алека Ньюмена на роль П. Атридиса. Кайл Маклахлен в линчевской экранизации не смог показать, что «Дюна» — это роман воспитания, его Пол так и не превратился из мальчика в мужчину; ньюменовский же Муад’диб сразу родился престарелым брутальным вождем.

Наверняка еще были мюзиклы и спектакли по мотивам «Дюны», но нам об этом ничего не известно. А вот у русской группы «Дюна» почти получилось передать атмосферу Арракиса, царившую в племени фрименов:

На вопрос о том, почему группа «Дюна» выбрала это название, ее фронтмен Виктор Рыбин ответил: «Это был абсолютно случайный вариант. Книжка же есть такая, и фильм. Почитали — навеяло: фантастика, интересно. А потом еще кино вышло, вообще классно. Слово короткое, запоминающееся».

Теперь же на экраны вышел фильм Дени Вильнева, одновременно высокотехнологичный и бездуховный, буквоедский и безвкусный. Этой лентой Вильнев подкрепил свое звание «убийцы сеттингов», полученное им после сиквела «Блейдраннера». Что он хотел сказать после «Малиновой „Дюны“», которую многие уже считают городской легендой? Ничего он не может сказать после «Малиновой „Дюны“», которую никто даже не держал в руках.