Киберфеминизм Sci-Hub: как открытый доступ к научным статьям осуществляет социальную и политическую революцию

Идеи статьи обсуждались с Александрой Элбакян, киберфеминистсками Ириной Актугановой, Йожи Столет и на конференции «От киберфеминизма к ксенофеминизму» на Ars Electronica — 2017 c Дианой Маккарти, Вирджинией Барратт, Анн Гох и др.

Авторское право защищает не столько авторов, сколько издателей-монополистов, то есть их корпоративные интересы в получении сверхприбылей. Таков итог многочисленных расследований и публикаций, прошедших под тегом «помещики от науки» накануне появления проекта Александры. В такой ситуации ученые платят за публикацию и редактуру, читатели платят за скачивание. Богатые университеты нескольких стран платят за доступ, которого не получает множество университетов остальных стран. Это выгодная ситуация для политики формирования многоступенчатого неравенства и контроля в раздаче привилегий.

Неравенство и корпоративные интересы заложены в алгоритм отношений, который они пытаются интерпретировать как самоочевидный и непререкаемый. Решение проблемы состоит в радикальном пересмотре алгоритма посредничества. Интернет более не Клондайк, а социально ответственное общее дело. Информационное неравенство является глобальной политической проблемой с далеко идущими последствиями.

Появление Sci-Hub в 2011 году меняет ситуацию, выключает посредников, показывает возможность другого решения. Александра сообщает на своей странице в VK:

«Итоги 2017 года на Sci-Hub: около 150 миллионов загрузок научных статей — это по 400 000 статей ежедневно.

По количеству запросов ожидаемо лидирует Китай с 25 миллионами, за ним следует Индия с 13 миллионами скачиваний. Также в десятку попадают США — 12 миллионов скачиваний, Бразилия — 7 миллионов, Иран — 6 с половиной, неожиданно, Индонезия с 5 миллионами и Россия с Францией по 4 миллиона каждая. По 3 миллиона скачиваний у Мексики и у неизвестной страны — то есть когда скрипт Sci-Hub не смог установить местоположение».

Sci-Hub фактически переводит авторские права в правила Creative commons (цитирование, сохранение авторских имен), исключая претензии посредников на сверхдоходы.

Проект сделан студенткой Александрой Элбакян и ею же поддерживается, при этом оказывается одним из наиболее надежных источников доступа и просто самым крупным по количеству научных статей. Александра — человек года (входит в десятку людей, внесших наиболее значимый вклад) по версии журнала Nature 2016, а Нью-Йоркский суд присудил ей штраф в 15 млн долларов.

Как возможно одному человеку создать и поддерживать проект, по эффективности равный глобальному политическому институту, особенно в период, когда стало казаться, что сетевое пространство захватывается и делится между корпорациями и политическими манипуляторами? Какие особенности современной технологии и культуры позволяют такое эффективное сопротивление? И, наконец, как такая работа переживается конкретным человеком — студенткой, нейропрограммисткой?

Мнения

В дискуссии вокруг премии Disobedience (2017), номинировались и обсуждались в основном три человека: Арон Шварц, Александра Элбакян и Сноуден. Странно, но несколько человек попытались сформировать мнение, что Александра — антизападный путинский проект.

Александра считает, что неполучение этой премии стало удачей, ведь российские пользователи могли бы выдвинуть симметричное обвинение в антироссийском, проамериканском проекте.

На конференции авторок «Википедии» в Канаде в 2017 году, где по скайпу состоялось выступление Александры Элбакян, участник предположил, что такой проект не может быть сделан без участия спецслужб.

Регистратор авторских прав США в Бюро авторского права Мария Палланте сказала:

«Суд не допустил ошибки, приняв противозаконную деятельность за действие на благо общества. Напротив, он признал действия обвиняемой чудовищным и вопиющим нарушением, каковым они на самом деле и являются…»

Мария Палланте в своем известном докладе о переопределении авторских прав говорит, что авторское право в цифровую эпоху не может работать как право первого издателя, контролирующего распространение копий. Но что, как не это позволяет издателям назначать цену доступа к статьям, равную покупке первой копии?

Майкл Эйзен, биолог университета Беркли и сторонник открытого доступа, был одним из первых комментаторов:

«То, что она сделала, удивительно. Отсутствие доступа к научной литературе — это огромная несправедливость, и она исправила ее одним махом».

Хизер Пивовар, исследователь распространения и влияния научных работ в Сети, писал:

«Мы подозреваем и надеемся, что Sci-Hub в настоящее время наполняет издателей платного доступа ревностью и паникой за свое существование. Потому что во многих случаях это единственное, что может заставить их сделать правильное решение и перейти к моделям открытого доступа».

Александра:

«В идеале хотелось бы, конечно, чтобы работа проекта была легализована во всех странах и было признано, что свободное распространение информации, особенно научных знаний,— это норма».

Sci-Hub обогнал движение открытого доступа, оставив его далеко позади. Наследовавшее копилефту движение открытого доступа выдвинуло свою программу Open Access на конференции в Будапеште в 2001 году. Оно постаралось консолидировать библиотеки открытого доступа и организации правового давления на законодателей: SPARC (Коалиция академических ресурсов и научных изданий), PloS (Public Library of Science). Позже к нему присоединилась Open Library Арона Шварца, предложившая Манифест открытого доступа. Движение предложило альтернативную лицензию Creative commons. Но, втягиваясь в юридические и судебные процессы, проекты утрачивали политическую интенсивность.

Радикальные инициативы Арона Шварца, Pirate-Bay терпели поражение. После трагической гибели Арона Шварца движение переживало упадок и поражение.

Стремление изменить идеологию столкнулось с прежними установками, понимающими реальность и ее институты как неизменные: «мир несправедлив, но с этим ничего не сделать». Ресурсы открытого доступа, существующие на тот момент, были локальны и не меняли ситуацию. Легальная борьба с идеологией и коррумпированными нормами с одной стороны и хакерский прагматизм с другой привели к тактическому разрыву, цена которого состояла в невозможности эффективного действия.

Решение лежит между крайностей, но как его найти?

Программирование как политическая работа

Политика многими понимается в форме абстрактных идей: защита интересов государства, нации, различно понимаемого, но всегда доктринарного понятия свободы или же, напротив, как негативность, борьба против политических институтов вообще.

В обоих случаях переизобретение социальных институтов и создание новых практик повседневной жизни забывается и выпадает из поля зрения.

В истории был недолгий, но значимый период революционного авангардного понимания машины как новой практики радикальной организации социальных и культурных процессов. В 1920-е годы появились организационная наука А. Богданова, предполагающая полное преобразование материального мира, были написаны труды Н. Пунина и Н. Тарабукина об организации искусства. Это период, когда индустриальная и социальная революции были поняты как шанс преобразования реальности. Результатом было создание сети новых социальных институтов: всеобщего образования, массового распространения клубов и библиотек, всеобщей бесплатной медицины и детских учреждений. Но к концу 20-х годов подъем самоорганизации социальных институтов оказался дискредитирован и забыт. Возвращение к такой перспективе произошло в 80-е с появлением персональных компьютеров. Интернет разными способами дает доступ к информации и коммуникации, к образованию коллективов в Сети.

Можно увидеть прямую связь между тем, как устроены социальные сети или организованы сервисы, и тем, какие социальные взаимодействия, группы и институты формируются в обществе.

Более того, логика наших взаимодействий — социальных, финансовых и даже психологических — все больше напоминает программирование и самопрограммирование. Это переворачивает причинно-следственную зависимость, где не социальное поведение определяет цели программирования, а программирование формирует социально-политическую реальность.

Возникают вопросы: что именно обусловливает действенность программирования? Осознает ли программист ее/его этический и смысловой выбор?

Александра говорит, что «прежнее понятие политики выхолостилось, его суть утрачена, превратилась в шоу-ритуал, пример — выступления Жириновского. А какой смысл в Госдуме? Сейчас вся политика делается в интернете. Но все продолжают действовать по старинке, копировать старые, утратившие свое значение политические традиции и ритуалы. И это потому, что мир изменился. Какие произойдут трансформации политики и как она приспособится к новой реальности, можно только догадываться. Технологии разрушают старый мир».

Реальность опосредованна технологией, это новая культурная ситуация, описанная Донной Харауей в «Манифесте киборгов» (1985), затем в книге Маккензи Варка «Манифест хакера» (2004). До того считалось, что не описанное — не существует. Кто не заявляет о себе — тот не субъект. Эту показала Гайатри Спивак в известном тексте «Могут ли угнетенные говорить?». Она доказала, что люди являются угнетенными или привилегированными вне зависимости от того, могут ли они об этом сказать.

Еще раньше, в XVIII веке, во времена Гоббса, реальность мыслилась скорее математически —как организация баланса управления индивидами и группами, то есть социально-природными объектами. В обоих случаях — для общества существовали лишь те, кого оно было готово заметить.

Объекты языков программирования нам не даны по природе, напротив, они постоянно создаются и изменяются. Они — порождение мира, в котором уже нет ни универсального языка, ни данных природой математических объектов.

Язык программирования может считать данными следы неосознаваемых действий и устанавливать системные связи, которые будут восприниматься как действительность, то есть обладать эмпирической полнотой.

Мы начинаем принимать программную реальность за единственно возможную. Мы замыкаемся во френдленте своего фейсбука, составляемой при помощи неизвестных и постоянно изменяющихся алгоритмов. Это свойство современных технологий открывает возможности как манипуляций, так и сопротивления. Политическая и социальная реальность становится все более пластичной и вариативной.

Программирование собирает следы-насечки, оставляемые нашими действиями в социальных и коммерческих сетях, описывает нас как пучки взаимосвязанных действий. Не секрет, что алгоритмы могут включать политические интересы, в том числе социально иерархические, расовые, сексистские, и они объединяются в платформы со своими правилами доступа. Так, Е. Бурнаев в статье «Машинное обучение меняет жизнь» подчеркивает:

«Например, если по каким-то причинам обучающая выборка собиралась в стране, в которой принято, что в основном работают мужчины, а женщины — занимаются домашним хозяйством, то нейросеть в итоге может посчитать менее кредитоспособными именно женщин».

Тем не менее статус этой реальности не фиксирован как устойчивый, поскольку можно отбирать другие данные и писать альтернативные алгоритмы. И в этих условиях иначе формируется политическое действие, нет «натуральных» социальных ролей, то есть природно заданных, нет заранее заданной структуры правил.

Программирование выстраивает разные модели реальности, которые вступают в противоречия и тем самым задают возможность эффективного политического действия. Поэтому одновременно с библиотеками закрытого доступа не останавливается движение за открытый доступ, в наши дни представленное Sci-Hub, LibGen, Cyberleninka, Open Humanity Fund. Эта переизобретаемая социальная алгоритмизация находится на передовой линии этой новой «алгоритмической полемики» за переизобретение реальности.

Для принятия этой новой ситуации нестабильной, постоянно разделяющейся и перестраивающейся реальности требуется пересмотреть понятие «существования».

Существует в абсолютном смысле не то, что уже создано, но наши возможности создавать и изменять окружающую реальность.

Этот философский тезис повторяется в новых онтологиях последних десяти лет: спекулятивный реализм, неоматериализм, агентный реализм. Такой подход переносит внимание с «того, что есть» на то, как форматируется, «программируется» повседневность, ценности и институты. Признание того, что мир нестабилен и неизвестен нам, превращает настоящее в поле боя за его изменение. У мира вокруг нас больше нет незыблемых оснований. Но у нас есть ответственность за то состояние, в котором мы его поддерживаем.

Позиция Александры не в противостоянии власти (Ассанж, Сноуден), а в изобретении новых социальных практик равенства и, главное, удержании их до признания и нормализации.

Что и происходит: Sci-Hub сейчас самый массовый по посещениям сайт научных публикаций, работает с 2011 года с непрерывным взрывным ростом. «Долговременный эффект работы Sci-Hub уже проявил себя — издательствам придется предоставлять открытый доступ к статьям, поскольку закрытый уже не будет иметь никакого значения», — говорит Александра Элбакян.

По мнению активистов, работа Sci-Hub дает возможность ученым предъявлять требования к научным издательствам, поскольку у них появился альтернативный доступ, который останется даже в случае карательного лишения доступа издательствами.

Sci-Hub — это идеальный пример для осмысления опыта возможных социально-политических трансформаций в условиях, когда, казалось бы, такой подход перекрыт нагнетанием страха и контроля. Этот проект, похоже, пример того, как в новых условиях можно удерживать эмансипаторную стратегию и радикально решать политическую проблему технологически с максимальной эффективностью.

Труд

Поддержка сайта — это работа на благо миллионов людей, но работа, сопряженная с риском для ее создательницы. Нужно быть очень вовлеченной и мотивированной для того, чтобы это выдерживать.

На вопрос Дианы Маккарти (киберфеминистки, радиоактивистки, одной из создательниц киберфеминистской сети Faces) о том, как жить в постоянной экстремальной ситуации, под прессом институционального давления, безответственных и невменяемых суждений в cвой адрес, со штрафом в 15 млн и при постоянной мобилизации, Александра отвечает:

«Нормально жить. Я даже учиться успеваю 🙂 Просто я в какой-то степени пофигистка и на многое, возможно, закрываю глаза. Абсолютно честно отвечу: время, потраченное на работу с проектом, не засекала. Это просто часть моей жизни. Вот ответьте сами: какое количество времени и усилий уходит, например, на воспитание ребенка? Как это — жить, имея детей?»

В другом интервью по поводу временного отключения проекта Александра говорит:

«Если честно, удивляет, что некоторые воспринимают меня как „царицу“, которая по своей воле управляет проектом, и при этом не могут увидеть во мне обычного рабочего человека, который своим трудом создал полезный обществу проект. И остановка работы проекта воспринимается как самоуправство, а не как забастовка рабочего. Sci-Hub — это не только код, физический труд тоже имеет место».

Отказ видеть за проектом работу, особенно свойственный российским пользователям, связан с традицией понимания политики как отрицания известных политических структур, а не конструирования альтернатив.

Агрессивное понимание политики связано с авторитарно-патриархатным типом действий, когда атака, поломка наделяются политическим смыслом, а труд конструирования практик освобождения попадает под подозрение в сотрудничестве с властью или остается невидимым, несмотря на то, что именно он меняет нашу реальность.

Аналогично отрицается труд воспроизводства, обесценивается труд ухода за ребенком, хотя, казалось бы, воспроизводство людей, создание не репрессивных институтов и есть смысл политики. Он не попадает в поле товарно-денежных отношений, не регистрируется как труд ни государством, ни капиталом, а значит, и не считается значимым. И тогда весь труд заботы, необходимых дел и актуального поддержания связей, доступа, солидарности в политическом поле замещается имитационной, демонстративной, часто милитаризированной активностью. Тогда вся социокультурная сложность и деятельность понимается не как дело людей (забота-труд-благодарность), а как возникающее из ниоткуда само собой нечто получудесное, полукриминальное, что невозможно осмыслить и изменить.

На примере Sci-Hub видно, что значит работа по политическому перераспределению знания, но также насколько она рискованна и трудоемка. Когда мы понимаем политическое как работу, а не как нигилистический бунт, мы становимся способны менять ситуацию, используя новые методы действия.

Такое радикально-конструктивистское понимание политического подозревается в сотрудничестве с тайными провластными структурами как со стороны левого нигилизма, так и со стороны правого фундаментализма. Тот, кто продуктивен в деятельности, попадает под подозрение как двойной агент спецслужб. Но тогда у политического остается только стихийный бунт или инфантильное требование перемен.

IT-феминизм

Для феминистской методологии тождество между макрополитикой и микрополитикой, между формой власти и типом повседневности было изначальной установкой, сформулированной еще на Первом женском съезде в 1908 году в Петербурге. Но обычно повседневность понимается как природная, данная сама по себе, а не как набор исторических трансформируемых институтов. Собственные поведенческие автоматизмы обычно защищаются как незыблемые привилегии, а их трансформация понимается как насилие. Только те, кто лишен «естественных» привилегий, может додуматься до того, что это поведение может быть переформатировано, что «законы природы», политические и гендерные иерархии не предшествуют как абсолютные данные, а производятся как результаты культурных и властных распределений и назначений.

Ограничить права, распределить иерархии в социальной системе значит сделать авторитарное высказывание, то есть совершить объективацию и обесценивание других. Такая позиция пытается утвердить свое «самоочевидное» право на решение — скрыть захват привилегии на доминирование. Это можно сделать только «в темную»: скрыть / не заметить, что решения и практики могут быть другими. Это аналогично тому, как натурализация женского труда рождения, заботы, организации огромного количества необходимой работы, бесконечный менеджмент базовых жизненных практик выдавались не как сверхэксплуатация, а как природная женская доброта и инстинкт заботы.

У ксенофеминистски Хелен Хестер есть очень веселая статья о ранней рекламе продаж офисных компьютеров, где реклама предлагает заменить 6 секретарш одной преданной и заботливой «женой»-машиной. Здесь интересно все: и связь машины с женой, и программирование как невидимый труд обслуживания, и делегирование права субъективности на решение потребителю-мужу. При этом понимание технологии разными способами подвергается деполитизации. Программирование и поддержание программных систем становится невидимым трудом, подобным женской домашней работе. Эта невидимость и предполагаемая легкость одновременно порождают восприятие программиста как всемогущего бога.

Александра вспоминает, что «на одном из форумов по управлению интернетом говорили, что скоро ИТ-технологии станут чем-то обыденным вроде ЖКХ и потеряют свою привлекательность. Никто же не считает, что работа сантехника — это что-то крутое». Придание технологии самоочевидности и простоты скрывает другой тезис: как мы это сделаем, так и будет. Другой вариант деполитизации рассматривает технологии как товарное потребление: это просто гаджеты и услуги, скромные объекты рыночной экономики.

Но именно в этой невидимой и обесцененной сфере и оказываются проблемы открытости информации, использование больших данных и способы их алгоритмизации.

Не случайно Александра сравнивает труд по поддержанию Sci-Hub с трудом родительства. Опыт феминного непрерывного труда организации жизненного пространства, связи эмоционального и когнитивного, то есть «непроизводственного» труда, который Паоло Вирно называл virtuoso, становится источником новых технологических решений.

Новая политизация происходит в области, которая традиционно понималась как природная, не случайно она носит феминные черты, то есть остается трудно доступной для понимания из-за привычного ее вытеснения в самоочевидность.

Политизация программирования — это анализ политических условий и последствий различных методов отбора данных и применяемых алгоритмов, то есть стремление контролировать политически то, что становится данными и что остается невидимым. Отбор и дальнейшая организация данных может соответствовать разным политическим проектам, которые будут пытаться придать своим решениям «естественность».

Таким образом, феминизм, с его вниманием к множественности точек зрения, с его интересом к большим данным и вариативности алгоритмов, оказывается актуальной моделью для социально-политического переизобретения будущего. Но при этом с трагической неизбежностью наследуется и весь спектр агрессивно-патриархатной риторики, фальшивой самоочевидности, обесценивающей действительно эффективную политическую работу.

Забавный, но характерный пример: в сетевых дискуссиях о Sci-Hub пользователь высказался, что создательница проекта не более чем «буфетчица на раздаче» великих трудов ученых гениев. Сексизм приводит к игнорированию как труда, так и связанных с ним рисков. Он показывает непонимание того, как контроль корпораций вытесняет бедные страны и неинституциональных ученых.

«С моей точки зрения, — говорит Александра, — вся суть науки состоит в передаче и в разработке новых знаний. Так что Sci-Hub, может, и непривычен для кого-то, но это — научный проект. А всякие обесценивающие разговоры о буфетчицах (которые, вообще-то, делают важную работу) — лишь попытки оправдать собственное ничтожество, в мире современных технологий. Sci-Hub не раздает, что лежит, а участвует в производстве научного знания. Кроме того, проект на языке программирования описывает актуальную реальность, то есть создает карту того, что происходит: есть университеты и системы аутентификации с разными алгоритмами, то есть на языке программирования описаны разные системы аутентификации, что требует специальных исследований и их общего описания. Это вроде таксономии, коллекции насекомых разных видов».

Эта «таксономия» не невинна, она представляет собой систему политического контроля доступа к знанию, то есть «невидимую», но чрезвычайно опасную новую политическую машину контроля и управления. Изучение этой машины позволяет заменить алгоритмы контроля на технологию открытого доступа и таким образом создает возможности не утопического, но практического освобождения.