«Балет — дело молодых»: как российские академические танцовщики выходят на пенсию
В современной России танцовщики балета получают пенсионные выплаты с 38–40 лет, накопив стаж в 15–20 лет. Это не означает конец карьеры — танцевать можно и дальше, но тело изнашивается, а в спину дышат молодые выпускники балетных училищ. И если профессиональная жизнь звезд часто не заканчивается и в 50, то судьбы «рядовых» танцовщиков могут выглядеть гораздо печальнее. Фактически люди, с 10 лет обучавшиеся в специализированном училище и отдавшие всю деятельную жизнь классическому танцу, в самом расцвете лет оказываются без профессии, часто с травмированным телом и отсутствием целей и навыков. Какова пенсия танцовщика балета? Как происходит выход на пенсию? И главное: что делать дальше? Рассказывают танцоры: солист Ростовского музыкального театра и педагог Константин Ушаков, предприниматель из Санкт-Петербурга Константин Грачев и преподавательница и хореограф Кристина Урывская, родившаяся в Саратове и работавшая в китайском городе Сямынь.
— Расскажите, когда вы только пришли в театр после училища, чего вы хотели? Думали о том, что будет через 10, 20 лет? Или были заточены на близкие цели: стать лучше, удивить педагогов, получить хорошую партию?
Кристина Урывская: Меня сразу взяли в Санкт-Петербург после Саратовского [училища]. Это была эйфория. Я думала, что приеду — и всё сразу будет на мази, буду танцевать все лучшие партии. Конечно, первый год был очень сложный. После училища не дают ничего сразу. А я еще из провинции, нужно было всё время доказывать, что ты можешь.
Константин Грачев: Стать артистом балета — этот выбор ты не сам делаешь, за тебя решают родители в твои 6–10 лет. Тебе приводят в училище, и какое-то время ты в этом варишься. Артист балета, как мы знаем, — это не просто профессия, это смысл жизни. И вот ты света белого не видишь, всё время тратишь на занятия: классический танец, характерный, историко-бытовой — целыми днями занимаешься только этим. Потом ты вырастаешь, если хорошо всё делал — попадаешь в театр, и там всё продолжается. Вопрос «что делать дальше» созревает постепенно. Главная проблема, что это происходит уже в зрелом возрасте, часто за 30: может, уже есть семья, может, уже есть дети. И вот ты совсем молодой человек, но кроме театра ничего не видел и ничего не умеешь.
Константин Ушаков: После Пермского училища у меня в фантазиях было следующее: я приеду в театр, буду много гастролировать, заработаю кучу денег, куплю дачу, машину, заведу семью. Но получилось абсолютно не так — меня, к сожалению или счастью, назначили в Ростов-на-Дону. Я долго не думал о будущем: есть расписание дня, я к нему готовлюсь. Но ближе к пенсии вопрос «а что, если не балет» в голове становится всё громче. В 40 лет у мужчины жизнь только начинается, а у нас уже заканчивается (смеется). Так что если закончил в балете, надо срочно где-то начинать. Я сначала три года учился на экономическом факультете, параллельно с театром, а потом перевелся на педагогический. Я это сделал, потому что представил, что завяжу с балетом, приду куда-нибудь и скажу: «Так, мне 45, вам менеджер не нужен?» — глупо же.
— А получать высшее образование самостоятельно — это распространенная практика среди танцовщиков? Администрация театра советует? Или вы сами такое решение принимаете?
Кристина Урывская: Голова долго ни о чем не думает, кроме как о театре. Через 3–4 года после начала карьеры я захотела получить другое образование. Поступила в экономический институт — заочно, конечно. Очно учиться нереально. Я это решение приняла, «чтобы было», да и себя развить. Потому что все хореографические училища — это не высшее образование, это, по сути, ПТУ. Правда, экономическое образование мне пока ни разу не пригодилось, оно так, в кармане. Из моих однокурсников не все этим озаботились. Но те, кто получил, выбрали разные профессии: кто-то пошел в театральное, кто-то на педагога, кто-то совсем в другую профессию.
Константин Грачев: Мне повезло: параллельно с балетным училищем (это достаточно замкнутая институция: дети там и живут, и учатся, и танцуют) я посещал обычную общеобразовательную школу. Это было сложно: ты же не объяснишь преподавателю математики, что пропал на два месяца и пропустил всю программу из-за того, что был на гастролях в Германии. И когда я окончил училище, стал думать, учиться ли дальше. Мой отец — военный, и он настоял на обычном образовании: я поступил в РГПУ им. Герцена на факультет технологий и предпринимательства. Это было дневное обучение: бегал с утра на пары, потом на репетиции в театр, потом танцевал спектакль, потом еще занимался дома. Так я получил бакалавра и магистра за 6 лет.
— А существует какой-то топ профессий для бывших балетных танцовщиков?
Кристина Урывская: Преподавание — вот топ-1, сто процентов. А так кого к чему судьба приведет. С одним моим знакомым случилась беда: сломал позвоночник лет в 20, попал в аварию. Он уехал жить в Краснодар, а недавно я узнала, что он работает дальнобойщиком. Конечно, совсем закрыл тему балета. Другая знакомая до сих пор танцует. В основном в так называемых ходячих партиях. Физически она уже, конечно, не делает того, что делают молодые. Но всегда, когда люди заканчивают танцевать, они скучают безумно, даже если говорят «слава богу, пенсия». Это как наркотик. Если ты артист балета в театре, ты привязываешься. Когда уходишь, у тебя ломка. Я сейчас уже не танцую, только преподаю, но если вижу где-то балет или слышу музыку, на меня накатывают воспоминания, как я танцевала на сцене, и, конечно, мне хочется это повторить — выйти и танцевать, как раньше.
Константин Грачев: В основном всё, что я вижу, — это фитнес, индивидуальные тренировки и детские школы. Из кардинальных перемен в моем круге есть пример, когда люди ушли в киноиндустрию — но не просто так, они из киношной семьи. У меня тоже была история. В 25, когда я ушел из театра, в какой-то момент я хотел пойти продавать машины. Я сделал резюме, начал его везде рассылать. HR меня приглашали на собеседования просто потому, что очень хотели посмотреть, что это за резюме такое, где местом работы за последние 15 лет значится Театр оперы и балета имени Римского-Корсакова. Типа «wow что?».
А вообще многих психологически очень подкашивает конец карьеры. Это может заканчиваться грустно — в мужском случае алкоголизмом. У женщин немного попроще, у нас же в России считается, что им как бы не нужно содержать семью.
Константин Ушаков: У меня один знакомый, когда закончил карьеру, стал флористом — нашел в себе талант. Еще в моей труппе был шикарный артист, он был старше. Сейчас у него вторая профессия — он прекрасный сапожник. Делает в театре пуанты, другую обувь. Когда он уже не смог выходить на сцену, было видно, что он скучает. Некоторые переходят в массажные дела.
Вообще любая перемена деятельности — стресс. Это, наверное, как когда спортсмены клуб меняют: переходит спортсмен в клуб, против которого раньше играл. Наверное, у них для этого есть специальные психологи в командах.
Нам, может, тоже нужен психолог, который нас готовил бы к пенсии потихоньку. Но его нет.
— Как вы думаете, эта фрустрация связана с закрытостью танцевального сообщества?
Кристина Урывская: Да, сообщество закрытое. Работая в театре, ты посвящаешь жизнь только театру. Например, очень тяжело совмещать его с семьей. Это же гастроли. Например, в случае женщин не каждый мужчина готов видеть свою жену три месяца в году. Это уже не семейная жизнь. Поэтому балетные часто заводят пары с балетными. Это хорошие крепкие семьи, они ездят вместе на гастроли. Если появляется ребенок, они оставляют его бабушкам и ездят вместе дальше. А если один из партнеров не балетный, часто приходится карьеру закрывать. Это касается, конечно, и беременности. Ты поправляешься, нужно уделять время ребенку — в театре такое не очень любят. Ведь у всех по-разному: кто-то через месяц уже возвращается, не прямо на сцену, но начинает входить в форму, а кому-то нужно ждать пару лет. После долгого перерыва очень тяжело начать танцевать, тело меняется. Балет — это ежедневные тренировки. А после двух лет, считай, всё заново начинаешь.
Константин Грачев: Опять же, мне очень повезло. Из-за того что я участвовал в детских спектаклях, я с детства видел, как проходит жизнь артиста балета в динамике. Я видел, кто такой артист в зрелом возрасте, на пороге пенсии, чем всё заканчивается. Есть примеры плохие (большинство), есть примеры хорошие (очень мало).
В чем главная проблема творческих профессий? Миллионы людей учатся на артистов балета, музыкантов, художников, но звездами становятся единицы.
А у всех хорошая самооценка, все верили в свою исключительность. Люди с ожиданиями и мечтами остаются у разбитого корыта. В театральной труппе 50–60 человек, а солистов — два, максимум четыре, и они меняются между собой. Остальные — просто кордебалет.
Константин Ушаков: У нас же в театре, как и везде: пока ты нужен, ты работаешь. Как только в тебе не нуждаются: спасибо, до свидания. Кто-то называет театр мясорубкой, из тебя выжимают все соки. Тебе говорят: «Да, молодец, красавчик, вот тебе цветы, вот тебе премия», но как только ты не сможешь этого делать, найдут другого. Потому что балет — дело молодых. Про тебя забудут. Система умеет подстраиваться под звезд. Взять того же Барышникова. Ему ведь сейчас очень много лет, но он ездит по миру: в первом отделении интерактив со зрителями, во втором отделении какой-то «легкий» танец (модерн, танго, вальс). Или Фарух Рузиматов — его тоже постоянно приглашают, он станет украшением любого проекта, даже если будет делать минимум движений. Но не все Барышниковы и Рузиматовы.
Это разговор еще и про фортуну. Если ты приходишь в театр и там есть молодые солисты, ты можешь и не дожить до того времени, когда сам станешь солистом. Когда я пришел, в Ростовском музыкальном театре всё только начиналось, были сольные партии, потому что было мало артистов и конкуренции. Или взять моего одноклассника в Перми: он пришел в театр и попал в смену поколений, все старые артисты передали ему свой опыт, и он так протанцевал всю карьеру. Его 20 лет прошли спокойно. А для тех, кто пришел через пять лет после него, мест уже не было — заняты. «Еще не время» — а когда приходит время, они уже сами немолодые.
— Может, дело в училищах? Может, им стоит готовить выпускников сильными не только в танце?
Кристина Урывская: Сейчас я вижу прогресс в обучении: дают больше, чем раньше. В училище педагоги всегда более мягкие, они понимают, что ребенок устает, и спрос меньше. Но каких-то предметов, конечно, не хватает. У нас не было информатики. Для меня позже большой проблемой стало отсутствие английского. У нас был только французский (потому что все термины в балете на французском языке). А английский пришлось самой изучать на практике, на гастролях, параллельно с китайским. Так что то, что его нет в училище, — большой минус. Сейчас, насколько я знаю, обычно учат параллельно два языка.
Константин Грачев: Совершенно точно нужно повышать уровень общеобразовательных предметов в балетных академиях.
Константин Ушаков: Сейчас у молодых артистов уже само по себе другое мышление. У них есть соцсети, гаджеты — мне кажется, они быстрее себя найдут.
— А что с административной стороной? На пенсию артиста балета можно прожить?
Кристина Урывская: В 38–40 лет иметь пенсию — это конечно, замечательно, но очень мало. Ты посвятил всё время и силы профессии, и когда ты уходишь, ты на пенсию не проживешь. Тебе в 40 лет по здоровью уже тяжело танцевать (хотя кому здоровье позволяет, танцуют и в 40, и в 40 с копейками). Но пенсия смешная. Поэтому люди и идут учиться другой профессии — даже чтобы преподавать, нужна какая-то бумага. Это большая и больная тема для балетного артиста у нас в России. Не каждый даже остается танцевать до пенсии. Это очень тяжело. В Китае, где я работала танцовщицей и педагогом, вообще пенсий как таковых нет. За людьми в старости ухаживают дети. Там же толком нет театров, это всё только сейчас развивается. Поэтому и о пенсиях для танцовщиков не говорят — люди еще просто не постарели.
Константин Грачев: Танцевать — это очень тяжелый физический труд. Не каждый спортсмен подвергается таким нагрузкам. И печаль как раз в том, что это совсем не оплачивается, вот просто никак. Театр плохо финансируется, частный театр — вообще редкая история, разве что Эйфмана, но он тоже уже стал государственным. Театр может жить, если у него есть государственный статус, тогда он может платить хотя бы копеечные зарплаты.
Рядовая официальная зарплата артиста балета в мое время была 13 тысяч рублей. У нашей уборщицы была ставка 30 тысяч.
Можно еще как-то добирать, с корпоративами и халтурами набежит, например, 50 тысяч, но это надо очень постараться. Исключение — Мариинский или Михайловский театры, у них зарплаты выше, есть хорошие гранты, гастроли, в целом чуть послаще жизнь артиста балета. Но в Мариинском две труппы — это 120 человек, в Михайловском одна — это еще 60 человек. Остальные миллионы людей — это 13, 15, 20 тысяч в месяц. Я думаю, что в регионах еще хуже. Тебе не хватает на текущие расходы, не говоря уже о содержании семьи. Никакой подушки нет. Классический путь выпускника, например, Уфимского или Саратовского училища — это развиваться, стремиться в лучшие театры, в Москву/Петербург. Они переезжают, им дают комнату в общежитии, или они что-то в складчину снимают, и выпускник относительно рад этим деньгам, это в любом случае больше, чем он зарабатывал у себя. И мама или бабушка скажут, что сын или дочка в Петербурге, у них гастроли. Но обратная сторона — постоянные долги и безденежье.
Константин Ушаков: Прожить на пенсию нельзя! Как и на любую пенсию, если ты не госслужащий какой-то, фээсбэшник, военный… Конечно, государство должно заботиться о старых артистах. В Европе, например, не так: у них нет пенсионного стажа. Они работают до 65. Если они не могут танцевать и это государственный театр, он им обязан предоставить работу. Они могут быть монтировщиками сцены, бутафорами, по-разному подрабатывать. Уволить их нельзя.
— Как вы думаете, в театре можно что-то изменить? Или это такой закон балета, ничего не сделаешь и танцовщикам нужно учиться справляться самим?
Кристина Урывская: Всё зависит от государства. Если оно пойдет навстречу культуре и увеличит зарплаты, премии, театры отремонтирует, будет вкладываться в костюмы, декорации, гастроли, обмен между театрами — будет легче.
Константин Грачев: Мне кажется, фундаментально ничего не изменится. Пока что-то невероятное не произойдет и не обесценится русский балет — к сожалению, так всё и будет. Или к счастью. Я вообще очень благодарен всей танцевальной истории, это классный опыт. Было бы здорово, если бы государство не оставляло танцовщиков, государственная поддержка в Европе — прекрасная практика. Боюсь, мы к этому не скоро придем. Если говорить про то, что есть прямо сейчас, то я верю, что каждому артисту очень важно однажды сесть и подумать: кто ты, чего ты достиг, какой у тебя потенциал и что тебя ожидает в будущем.
Константин Ушаков: Если человек посвятил свою жизнь одному театру — его ни в коем случае нельзя бросать. Оставлять бутафором, монтажником, кем угодно, но сохранять зарплату.
— И напоследок — кем вы видите себя через 10 лет?
Кристина Урывская: Я так на будущее не могу загадывать, потому что это не работает. Когда я ехала в Китай — не загадывала там жить. Наверное, через 10 лет останусь в преподавании, я хотела бы открыть свою школу. Где-нибудь на юге.
Константин Грачев: Честно говоря, особо не задумываюсь на эту тему, мне нравится жить сегодняшним днем. Я, конечно, стараюсь, чтобы будущее было комфортным. И вот чем балетное прошлое помогает: это невероятная трудоспособность, до изнеможения, когда есть слово «надо» — и ты берешь и делаешь, без вариантов. Супериллюзий насчет стать миллиардером я не питаю. Повезет так повезет, буду делать всё для этого.
Константин Ушаков: В качестве мечты хочется преподавать и очень много премьер, чтобы была новая сложная и интересная работа. А если мечту откинуть — страшно подумать, я даже не знаю, что будет через 10 лет. Возьму и начну клеить тейпы. Один тейп — 500 рублей.