Святой ныряльщик: как Ронни Джеймс Дио из поп-музыканта 1960-х превратился в короля хеви-метал
Героев тяжелого рока принято ассоциировать с дешевым пивом и грязными джинсами, но их культура уходит корнями в куда более сложные и неочевидные сферы. Ронни Джеймс Дио в конце шестидесятых пел милые песенки о любви в составе квинтета The Prophets, и потребовался ряд метаморфоз, чтобы гитары заревели, а подпевать ему начал сам дьявол. По просьбе «Ножа» в этой запутанной истории разбирается Гарик Осипов.
Перемена напоминала прыжок хищника
«Стихи я обсуждать не буду, а вот девушка мне понравилась», — говорит главный герой в прологе романтической истории «Еще раз про любовь», в конце которой та самая девушка, мечтая поесть черепашьего супа, сама сгорает внутри самолета.
Тринадцатого февраля дебютному альбому Black Sabbath стукнет пятьдесят. С этим событием совпадает полувековой юбилей деятельности одного плодовитого и остроумного автора, чьи тексты изобилуют отклонениями от темы, подчас куда более интересными, чем сама тема.
Автора звали Ник Тошес, уроженец Нью-Йорка двадцати двух лет, потомок албанских эмигрантов, виртуозный мастер «полива» на одесский манер, блистательный биограф Дина Мартина и Джерри Ли Льюиса, сделавший субъективную мизантропию творческим кредо.
Журнал «Роллинг Стоун» поручил новому журналисту написать рецензию на новый альбом новой английской группы, получив вместо музыковедческого анализа некое подобие «сеятеля» из «Двенадцати стульев», написанного бойким пером албанского одессита в готическом стиле.
Подобно физику из мелодрамы Магидсона, юный обозреватель в данном случае вместо музыкальных впечатлений поделился воображаемым опытом секса со средневековой ведьмой. То есть тем, что навевает особая атмосфера альбома от прозаической аннотации до девицы на обложке, похожей на призрак нечестивой гувернантки в картине «Невинные».
Созданный девятью годами ранее первого «Саббата» по новелле Генри Джеймса, фильм стал новым этапом в области ужасного параллельно кровавым эксцессам студии «Хаммер». Для кинематографа эта работа Джека Клейтона была не менее четким поворотным пунктом, чем альбом «Саббата», о котором Ник Тошес не сказал ни слова конкретно, правильно уловив испускаемые им миазмы.
Аура была сильна настолько, что пластинку можно и не слушать. Какая разница, кто поет и как играют. Суду инквизиции и так всё ясно.
В этой разновидности хоррора задача художника — создать атмосферу, оставляя жуткие подробности на совести зрителя, слушателя и читателя. Самое страшное остается за кадром или в тени, подобно тому, чье громкое сценическое имя стоит в заглавии данного очерка.
В отличие от своего британского коллеги Грэма Боннета, Ронни Джеймс Дио был почти не виден в момент манифестации «Саббата», но обе стихии уже начали сближение друг с другом по нелинейному расписанию звезд и планет.
В нашем рассказе тоже будет немало отклонений во времени и пространстве. Поверьте, так надо. Правильные слова сказаны до нас.
Caveat lector — говорили в таких случаях римляне — «читатель предупрежден». Читатель предупрежден?
«Перемена напоминала прыжок хищника» — сказано в той же повести Генри Джеймса о вторжении сверхъестественного в повседневную жизнь.
Метаморфозы артистов, олицетворяющих свирепый рок, не менее парадоксальны и способны озадачить поклонников, уверенных в беспредельном могуществе врожденных пороков.
Злодеи не отдыхают, это юридический факт, но злодеями не рождаются.
«Злому» периоду «Роллинг Стоунз» предшествовали изящнейшие альбомы городского фольклора и барокко-поп.
Уже названный Грэм Боннет был сладкоголосым протеже братьев Гибб, целомудренно воспевавшим свою единственную Only One Woman.
Быстропалый «пират» Майк Грин смиренно аккомпанировал Хампердинку.
Будущий лидер «Моторхеда» чистым голосом перепевал шансонетку Рэя Дэвиса Dandy.
Старый денди Монти Бабстон шпарил по-английски «Очи черные», прежде чем переключить внимание на промоушен хард-роковых проектов. А крепкий саксофонист Wailing Howie Casey шпарил твисты. Будущий сайдмен Mott The Hoople и промежуточного проекта Lord, Ashton and Paice, подарившего нам — гурманам великолепную Ghost Story.
Роберт Плант адаптировал по-английски шлягеры итальянских композиторов не хуже братьев Уокер и Силлы Блэк.
Неугомонный хулиган и декадент Алекс Харви сидел в оркестровой яме мюзикла «Волосы»…
Но бесы постоянно крутятся где-то рядом, выжидая удобный момент, чтобы вселиться в не совсем грешное или уже не слишком невинное тело жертвы, намеченной владыкой и повелителем легионов тьмы.
В период великого перелома, когда «хип», «дип», «зэп» и «саббат» совершенствовали протезы для будущей геронтократии рок-политбюро, в слове «дио» слышалось только эхо итальянской эстрады. Dio Mio, No! — Лучо Баттисти или Dio Come Ti Amo Доменико Модуньо, значения не имело. Обе вещи по форме и содержанию были чужды поколению юных варваров, жаждущих более острых ощущений прямого действия, предпочитающих «из горлá» или «со ствола» смакованию джазовых коктейлей.
Глэм и хард-рок гальванизировали энтузиазм потенциальных строителей коммунизма с большим запасом. Только происходило это не сразу, а, как сказано, в поэме у Ерофеева, медленно и неправильно.
Синатра с козой
Динамику превращения эстрадника или эксцентрика в «крикуна» проследить интересно, но сложно. Опытная солистка советских ВИА Антонина Шмакова неожиданно выпустила тяжелый альбом. Есть и более древние примеры, когда безобидный Тайни Тим на седьмом десятке исполняет Highway to Hell, а грозный Кристофер Ли посещает металлический цех в еще более преклонном возрасте.
Крикунами в понимании семидесятых не рождаются. По канонам шестидесятых правильные вопли могли издавать в основном чернокожие — Джеймса Брауна было не переплюнуть.
В дальнейшем соул стал более респектабельным и буржуазным, и прерогативой белых вокалистов стала экспрессия иного, если угодно, оперно-ритуального рода. Доживи до этих дней Марио Ланца — кумир Муслима, Элвиса и Дио, он тоже мог бы стать звездой рока с академическим прошлым.
Будучи ровесником Магомаева, юный Ронни начал выступать задолго до появления длинных причесок и экзотических костюмов, исполняя музыку, на первый взгляд диаметрально противоположную той, что прославит его на весь Союз.
Модный обывательский шлягер сильно отличается от того, с чем работают артисты первой молодости. В глазах ровесников Фрэнк Синатра смотрелся ультрасовременно, записывая банальные Strangers in The Night. Частичный отказ от довоенного нафталина был достаточно смелым шагом для консервативного певца.
Репертуар и манера раннего Дио идентичны тому, чем занимались в Фрэнки Валли, Jay and The Americans и другие голосистые профессионалы в годы оккупации американской поп-сцены англичанами.
Красноречиво представление о лирическом потенциале певца дает его уникальная версия Walking Alone, которую в Европе исполнял Ришар Антони.
Преобладала проникновенная любовная лирика. Оккультный мотив присутствовал разве что в артистичной версии Love Potion #9, шуточной истории на тему внезапных превращений. Талантливая попытка превзойти ливерпульский вариант The Searchers осталась незамеченной, хотя песня была американской.
«Их знали только в лицо» — был и такой фильм. Никто из дальнейших поклонников Дио не знал, как выглядит их будущий кумир.
Тем более не мог об этом знать и драматург Радзинский, сжигая живьем (за кадром, естественно) советскую стюардессу подобно осужденной ведьме в своей пьесе «Сто четыре страницы про любовь». Достойное наказание за блуд с ученым-еретиком по меркам средневекового мракобесия. А ведь более поздний Дио казался его физиономическим двойником. Но, что немаловажно, только тем, кто видел фото того и другого.
В ранней повести Набокова «Отчаяние» иллюзорное сходство персонажей доводит рассказчика до помешательства. Не будем задерживаться на этой опасной теме.
Середина семидесятых стала поворотным пунктом в карьере Голоса без лица. В биографии Синатры аналогичный период принято называть Capitol Years. Козырем Фрэнка была усталость, в чистом теноре Дио прорезался звериный рык. Он не просил, а требовал, сознавая могущество четко артикулируемых заклинаний.
Таким образом «синатра с козой» и «аллегро с огнем» замкнули периметр магического кольца. А говоря серьезно, Walking Alone могла бы стать прекрасным эпилогом прекрасной картины с прекрасной Дорониной в роли летающей жертвы.
Сколь ни кощунственно такое сравнение, но тайный лик демонического солиста был неясен, подобно лику Спасителя на полотнах ряда старинных мастеров.
Как изрекут, о братья,
уста соблазна весть?
и грех — алтарь распятья,
и зла голгофа есть.
И впервые он предстал миллионам наших телезрителей в виде лягушонка, поющего Love Is All под конец одного из выпусков популярнейшей передачи «Кинопанорама».
И никто не знал ни имени, ни лица того, чей голос звучал за кадром, когда на экраны дешевеньких телеков выкатился этот пробный шар из преисподней.
Цирк доктора Дио
«Что же вы стоите? Пожалуйте в лабораторию», — говорит безумный профессор. Итак, мистер Икс со стажем и голосом явился инкогнито, под лягушечьей маской, туда, где на подсознательном уровне давно ожидали столь желанного гостя — в страну, внешне отрицающую существование Бога и Дьявола, а внутренне сверху донизу пораженную самыми дикими суевериями.
Замысловатый проект Роджера Гловера «Бал мотыльков и пиршество кузнечиков» стал весьма пестрым парадом аттракционов, объединив весомую часть музыкальной элиты. В том числе и певческого профиля. В списке фигурирует вездесущий Джон Лоутон — золотой голос Lucifer’s Friend и «Певцов Леса Хамфри», чью «Мексико» обожали наши школьники, потому что в ней отчетливо слышалось «зиг» и «хайль».
Вокальные партии исполняли чернокожий гений Джимми Хелмс, хриплый Тони Эштон — автор стандарта Resurrection Shuffle и один из архитекторов хард-рока — ливерпулец Джон Густафсон, чья Black Ship of The Family станет украшением первой пластинки Rainbow. Эта агрессивная композиция будет первой чужой вещью в репертуаре Блэкмора со времен ранних альбомов Deep Purple.
Представим себе альтернативный мир, в котором Дио не более чем голос из хора, а пластинки «Эльфа» переходят из рук в руки, не вызывая сенсации, вместе с остальными аутсайдерами типа Sir Lord Baltimore, The Crow или Steeplechase. Мир, где Джеймса Бонда заслоняет «господин никто» Богомила Райнова, а «Бременские музыканты» разоряют Диснейленд. Или, допустим, главным героем «Братьев Карамазовых» становится помещик Максимов? В семидесятых были возможны и не такие варианты.
Что было, если бы зеленая маска приросла к лицу артиста, и dio ex machina погрузился на дно, пополнив ряды глубоководных?
Бессмертие в обмен на бесславие не самый худший вариант развязки, когда человеку есть чем заняться. Но в данном случае, завершая очередной этап метаморфозы, зеленая маска свалилась, и народ принял певца как родного.
Безымянный лягушонок, презентованный «Кинопанорамой», нырнул обратно. Через два года после сюжета краткое имя из трех букв заслонило классические «три веселых буквы», за которыми не смолкает смех — смех без улыбки.
Жертвы «Аккорда»
Добро пожаловать в Искаженный Мир. Для кого-то он «детский», для кого-то мир увлечений. Для моих сверстников «искаженный» был простым и привычным «окружающим». Чтобы в нем оказаться не требовалось ЛСД — в него попадали с младенчества, и первой реакцией на волшебство были рыдания.
Вскрывая при мне обложку Slade, знакомый барыга обнаружил внутри флаер с рекламой первого альбома Rainbow. Я тут же предложил три рубля. Барыга предложил в нагрузку эластичный пояс под джинсы…
В такой обстановке происходила заброска новых агентов влияния в советскую глубинку.
Тинейджер и человек среднего возраста слушали музыку своего поколения на одной и той же аппаратуре. Ровесник Магомаева и Ободзинского вошел в советские дома, деформируемые вибрацией дешевой электроники. Перепись пластинки «Дип Пёрпл» с моно-проигрывателя «Аккорд» на примитивный магнитофон с одним динамиком — эта патетическая процедура считалась нормой, «элементом» сладкой жизни«. Записью пользовались годами. Иногда она по наследству переходила от брата к брату.
Лакировку действительности осуществляли задним числом — в рассказах «вертушки» становились немецкими, магнитофоны — японскими, техасы — джинсами, а отросшие за три месяца каникул виски и челки — «патлами до плеч».
В столь убогом обществе спектакля дежавю любого рода скорее радовали, нежели бесили. В прологе я оговорился «по фрейду» — Ник Тошес рецензировал не первый «Саббат», а Paranoid, прослушав вместо него пластинку Black Widow.
Когда на закате брежневской эры Дио начнет исполнять материал раннего «Саббата» вместо Оззи, психика местных поклонников окажется под угрозой — зачем они там у себя на Западе бегают туда-сюда, если у нас генсеков не меняют? Доверие к Slade помимо музыки вызывала почти супружеская целостность этого состава. Перестановок и сюрпризов у нас не любили.
В число неприятных сюрпризов неизменно входила любовь шумных рокеров к «нафталину» и старине — типа двурушничают гады, издеваются. Нам играют одно, а сами слушают другое.
С одним моим клиентом случился припадок, когда я показал ему интервью Ten Years After, где все четверо признаются в любви к Синатре. Томми Айомми шокировал фанатов тем, что в колонках его машины играли Бинг Кросби и Дорис Дей. Как будто фюрера застукали отплясывающим семь-сорок под «Полет валькирий». Что, кстати, не так уж и немыслимо.
В шизоидной действительности между «разрядкой», афганом, бойкотом олимпиады, высылкой Сахарова и корейским «Боингом» «свежак» и «нафталин» были понятиями условными.
То и другое звучало, как с патефона. Недаром в одной многословной поэме у Галича мелькает жуткая фраза «а теперь упрятан в ящик под названием „Аккорд“». Недаром на колонки говорили «гробы», а в «Ошибке резидента» на вопрос узника «музыкальной шкатулки» «какое сегодня число?» куратор из ЦРУ отвечает «не имеет значения».
Гурманы ценят как раз такие «масонские» мистификации в духе «Рукописи, найденной в Сарагосе». Когда карты таро подмигивают гримасами Никулина и Крамарова, а вместо пиковой дамы выглядывает Георгий Милляр.
Скажу честно, для понимания тяжелой музыки менее всего необходимо «понимание» как таковое. В этом деле куда полезнее лапидарный энтузиазм Томми Вэнса, ведущего легендарной программы Rock Salad.
Дьявол, сеющий плевелы
Пёплоцентризм семидесятых сродни утопической модели мира, где побеждает «пражская весна», прилетают марсиане, академик Сахаров стал волшебником изумрудного Горького.
На смену идеям Томаса Мора и Кампанеллы в моду вошел утопический антикоммунизм. Каждый по-своему и, само собой, негласно, трансформировал постылую действительность.
Через дорогу от театра имени Щорса на проспекте имени Ленина стоял гастроном «Белочка». Щорсовцы ходили туда за вином в мундирах немцев, махновцев, петлюровцев и белогвардейцев.
Взрослые с завистью, а дети с восторгом любовались этим парадом машинистов сцены, не веря своим глазам.
Ценилась четкость стиля и саунда. В этом плане Rainbow были безупречны. Музыка группы не эпатировала, а приучала к дисциплине. С одной стороны, в ней отсутствовала небрежность ранних «забойщиков» типа MC5, с другой — порядком надоевшие «вести с полей», хлопковых плантаций Луизианы, в виде блюзовых страданий.
В рафинированной тяжести Блэкмора и его отборных коллег формально преобладало бремя белого человека. Правда, кумиром Коузи Пауэлла был черный ударник Коузи Коул. Но кому в ту пору пришло бы в голову проводить джазовые параллели…
Трилогию сотрудничества Блэкмора и Дио завершает грандиозный Long Live Rock-n-roll, записанный с участием клавишника Дэвида Стоуна из превосходной канадской арт-группы Symphonic Slam. Если не ошибаюсь, имя этого яркого музыканта в других проектах не фигурирует.
Я не силен в ложном музыковедении, и формулирую, как умею — чеканная точность Run With The Wolf и Do You Close Your Eyes представляется мне продолжением линии Never Before, Smooth Dancer и ряда других неувядающих шедевров второго состава DP. Таким путем из казалось бы штампов, рождается классика, способная впечатлить того, кто слышит ее впервые много лет спустя. Так напоминают о себе посреди мертвой натуры ложно умершие.
Портрет выходит из рамы
Классический вокал не любили отождествлять с роком, опасаясь параллелей, ведущих к преждевременной старости. В четырнадцать лет молодость видится катастрофически короткой, а жизнь невыносимо долгой. Кто-то, отметив оперную колоратуру Купера, был встречен гробовым молчанием.
Оккультизм также не был столь популярен, как сейчас. В свободном доступе гуляло несколько официально изданных книг — «Огненный ангел», «Эликсиры сатаны», бульварный «Трон Люцифера» и, естественно, «Мастер», затмивший Ильфа и Петрова числом афоризмов. Но читатели романов редко увлекались шумной музыкой. А классику предпочитали слушать в оригинале, и стоила она в десятки раз дешевле фирменных пластов Rainbow или Nazareth.
Юнцы крутились вокруг магнитофона как потенциальные изменники родины возле иностранцев. Но контакта не возникало. Дьявол не появлялся.
То есть при всей конкретике гитарных риффов, ораторской фразировке с учетом малейших оттенков, тяжелый рок стимулировал абстрактное мышление советского подростка, которому хотелось и буржуазных, и номенклатурных прелестей одновременно. Образ молодого человека, растратившего казенные либо подброшенные деньги, не думая о последствиях, хорошо известен мировой литературе. Достаточно вспомнить «Портрет» — сочинение г-на Гоголя.
Самые прочные пакты заключаются во сне, предостерегают нас компетентные органы.
Хорошо знакомые люди в сновидениях часто выглядят невнятно, их лица скрыты под капюшоном штормовки или монашеским клобуком. В таком виде слоняется по вагону матерый шпион Дункель из фильма «По тонкому льду».
Сегодня мы имеем возможность слушать вокальные партии отдельно. Голос тоже инструмент, и его воздействие зависит от мастерства обладателя. В сентиментальной песенке шестидесятых и в металлическом гиньоле голос Дио звучит выделенно из вроде бы близкой, но недосягаемой сферы.
Сбежав от Инквизиции, он, меняя модели летательных аппаратов, облетел Вселенную, чтобы посадить свой Phantom в сумеречной зоне СССР.
Эпидемия металла совпала с андроповскими строгостями. Шумное и крепкое стало музыкой поколения, не заставшего «Битлз» и «Стоунз».
Действительность не имела ничего общего с тем, что звучало с бобин и пластинок, гримасничало на плакатах внутри жилищ. Конфликт представлений, идейный диссонанс между инфантильным иконоборчеством и позитивным атеизмом достиг апогея. Любоваться этим со стороны было крайне забавно.
Ракеты и танки катились по Красной площади под немецкие марши, а в шесть утра из радиоточек играл «Заратустра» Рихарда Штрауса.
Вскрытие мощей
Гражданское досье человека средневековья выглядело безупречно — не хипповал, не бунтовал. Сомнительные лавры «клуба 27» также миновали благородно лысеющую голову маэстро. С возрастом он еще больше стал походить на Синатру. Разумеется, в глазах тех, кто знал, как выглядит Синатра после сорока. В Союзе таких было единицы, и едва ли те, кого волновал Фрэнк, знали, кто такой Дио. Строго говоря, ситуация остается прежней и поныне, несмотря на влиятельный блок экспертов и эрудитов.
Но и «радзинский» from hell по-прежнему просматривался сквозь сценический грим периода Holy Diver.
В Америке эффектно заявило о себе трио The Rods — заокеанский аналог «Моторхеда», можно и так сказать. В составе фигурировал брат Дио по фамилии Файнштейн. Каким образом синьор Падавона оказался кузеном мистера Файнштейна — тема скорее для Жванецкого. Но для тяготеющих к металлу сторонников расового неравенства это был, сами понимаете, болезненный удар.
Когда тебе ставят задачу охарактеризовать настоящего артиста, впечатления оказываются важнее «фактов». Показать в привлекательном виде внешнюю сторону явления с помощью одних и тех же слов — дело пустяковое. Но без личных воспоминаний нет явления, нет события. Личность растворяется в толпе. Память выветривается.
Пара невнятных слов в полемике за кружкой пива говорит больше самой продуманной рецензии.
Впечатлениям этим много лет. Не все метафоры принадлежат мне, за ними опыт анонимов с нулевой репутацией. Центробежное стремление уйти от «реальности» скорее компрометирует, нежели возвышает автора.
Но другим путем окунуться в атмосферу, где из окна вместо неоновой надписи «Продукты» маячит Man of The Silver Mountain, просто невозможно. И желание увидеть его вновь подталкивает адепта к обрыву Угрюм-реки ради эффектного дубля.
Аналогии с кинематографом неминуемы. В сети гуляет видеосъемка пожилого Дио в провинциальном храме. Молебен больше похож на финал «Влечение к вампиру», когда бессмертные и неуязвимые невозмутимо ждут развязки в охваченной пламенем сельской церквушке.
Какие бы манипуляции ни мерещились зрителю ролика, руки Маэстро скрещены на груди.
И небо снова полыхает так, словно «там, в вышине открылась заслонка огромной печи».