Омерзительное искусство. Юмор и хоррор шедевров живописи

Во многих музеях мира можно встретить картины знаменитых художников XV–XIX веков, которые поражают своим содержанием. На них явно происходит что-то плохое — убийства или расчленения, изображены уроды или неприличные, на наш взгляд, действия. Чтобы понять, что именно на полотне происходит, необходимо серьезно углубиться в историю или литературу, вспомнить давно забытых мифических героев.

Причем оказывается, что многие из этих ужасающих персонажей — преступников и жертв, кочуют из картины в картины веками, от античности и Ренессанса до романтизма и модерна. Столетиями художники сохраняют интерес к этим сюжетам, несмотря на огромное количество других, намного более «приличных» и красивых историй.

В зависимости от эпохи причины для этого интереса меняются, но главный их исток остается неизменным — необходимость снова и снова осмыслять, что из самого страшного может сотворить одному человеку другой, потребность познать демонов своей собственной души.

Эта книга посвящена подобным сквозным персонажам, с которыми творятся ужасы на картинах и Рубенса, и прерафаэлитов.

А поскольку тема уж больно трагическая и жестокая, а в некоторых случаях прямо отвратительная (например, кастрация или людоедство), для ее изложения была избрана особенная стилистика, снижающая пафос и способствующая «остранению» — юмор. Этот литературный прием хорошо знаком русскоязычному читателю: с его помощью были созданы такие популярные книги, как «Всеобщая история, обработанная „Сатириконом“» и «Забавная Библия» Лео Таксиля (а восходит он к «Разговорам богов» Лукиана II века до н. э.)

Но юмор необходим не только для того, чтобы отвлечься от особо кровавых сцен — благодаря введению современных реалий читателю становится легче понять подоплеку многих древних историй и почувствовать, что натура человека, несмотря на смену нарядов и религий, веками остается неизменной.

Картина малоизвестного голландского мастера эпохи барокко изобилует деталями и подробностями. Колдунья Цирцея, приобнимая Одиссея, пытается его обольстить, испуганная, что на него не подействовало волшебство, и он не превратился в животное. Одиссей, следуя совету бога Гермеса, явившегося ему перед дворцом волшебницы, угрожает ей оружием — мы видим меч, приставленный к животу Цирцеи. Прочие действующие лица на полотне — служанки колдуньи, которые пытаются очаровать воинов Одиссея и подают им вино и еду. На заднем плане видна странная группа существ, сидящих за обеденным столом — ближний к нам, судя по всему, фавн, то есть козлиные ноги и рога у него с рождения. А вот остальные его собутыльники, например, мужчина с головой тигра — уже жертва колдовства Цирцеи. По залу бегают кабаны и обезьяны — другие заколдованные гости острова.

Живописец Наиве, сформировавшийся в XVII веке, но творивший и в следующем столетии, для XVIII века уже достаточно старомоден. Его картина — помпезная, пышная и перегруженная деталями, она напоминает сцену из театральной постановки в барочных костюмах. Возможно, именно театром художник и вдохновлялся. При этом в полотне есть удачные находки — например, золотая львиная морда на плече доспеха Одиссея хорошо рифмуется со звериной головой оборотня на заднем плане, позади фигуры царя. А рельефы на стенах и расставленные везде статуэтки диковинных существ придают картине дополнительное ощущение чудесного и странного.

Слышали, конечно, про колдунью Цирцею (Кирку), ту самую, которую так ославил Одиссей в своих мемуарах. Историю он про нее выдумал красивую, пугающую, хоть сейчас экранизируй в эстетике страшных сказок. Одиссей — если вы не задумывались об этом, сказочник был удивительный, сами глядите. Его обратный путь от места командировки занял 10 лет, жене надо было как-то объяснять, почему так долго (все имущество на нее было записано). И знаете, как он виртуозно целых семь лет списал? Мол, был в плену у нимфы Калипсо, а она с помощью магии и магнитных аномалий повлияла на восприятие времени: я думал, что семь дней прошло, а на самом деле семь лет. Гений! Командировочные, учитесь.

Про Цирцею он рассказывал, что она волшебным зельем превращала всех мужчин в животных, и ему (по совету бога Гермеса) пришлось ублажать ее сексуально целый год, чтобы она с ним и его командой не проделала того же: «Не виноват я, она сама пришла. Страшная, страшная колдунья». Товарищи его, что удобно, до родной Итаки не доплыли, все погибли, так что подтвердить или опровергнуть слова Одиссея перед Пенелопой было некому.

…Выпили те. Цирцея, ударив

Каждого длинным жезлом, загнала их в свиную закутку.

Головы, волосы, голос и вся целиком их наружность

Стали свиными. Один только разум остался, как прежде.

Плачущих, в хлев загнала их Цирцея и бросила в пищу

Им желудей и простых и съедобных и деренных ягод.

Гомер. Одиссея. Х, 237–242. (Пер. В. Вересаева)

Однако ж это мы отвлеклись — вернемся к менее прославленному эпизоду биографии Цирцеи, к тому, что с ней происходило до знакомства с Одиссеем. Знаем мы об этом не из рассказов сего великого героя, поэтому уровень истины, возможно, выше. Если так, все равно страшновато выходит.

Из какого сословия была Цирцея, не понятно, ясно только, что жутко блатная: либо дочь бога солнца Гелиоса, либо богини Гекаты (она за магию отвечала и подземное царство). Колдунья-психопатка Медея при любом раскладе приходилась ей племянницей, а веганка Пасифая — сестрой.

Выросла Цирцея тоже в Грузии, замуж ее совсем юной выдали за царя сарматов. (Сарматы — это где сейчас Краснодарский край, Донбасс и прочее Северное Причерноморье с курганами.) Невеста была в длинном платье, скроенном по косой, из ткани с принтом по мотивам рисунков Сальвадора Дали — от Скиапарелли, коллекция 1938 года, модель «Слезы».

Информации о ее жизни в браке и смерти ее мужа совсем мало, даже имя этого бедного покойника сгинуло в веках. Известно только, что отравила она его зельями. Излюбленный модус операнди — она и Одиссея с сотоварищами тоже будет химикалиями травить. Почему Цирцея решила овдоветь? Свидетели молчат. Судя по ее дальнейшей биографии, ей просто не нравилось подчиняться мужчинам.

Если дама всех мужчин, кто случайно к ней на дачный участок забредает, не из обреза пристреливает и не милиционерам сдает, а превращает в животных, а конкретно свиней — это явно признак какого-то интересного комплекса и стремления к доминированию. В любом случае — явно не основа для прочного брака.

Диодор, правда, пишет, что после смерти мужа она унаследовала его царскую власть (и гараж с тракторами). То есть вот он возможный мотив — корыстный. Стала Цирцея царить на просторах Причерноморья, в неназванной по имени местности, где-то между Анапой и Ростовом. Но принялась закручивать гайки, учинила много жестокостей и насилия по отношению к подданным, намечалась новая станица Кущевская. А народ в том регионе конкретный, представляете — и за тысячелетия он не сильно изменился. Климат, наверно, виноват. Ростовская малина собралась на совет, ростовская малина Цирцее сказала «нет». Свергли ее с престола, отобрали корону Сарматии, скипетр, державу, ордена, медали, пенсию. Цирцея бежала в Европу (через Молдавию), добралась до Брюсселя, изобразила перед кем надо несчастную жертву. Получила дипломатическое убежище и собственный остров где-то в Средиземном море. Маленький, правда, но очень удобный, даже с водопроводом. На острове жила счастливо, несколько веков — богиня-полукровка ведь, такое ДНК лучше ботокса омолаживает. За убийство мужа не было ей ничего, всем все равно, даже имя его забылось.

Полотно посвящено другому «преступлению» Цирцеи и рассказывает о появлении чудовища Сциллы (соседки Харибды). По одному из мифов, прекрасная девушка Скилла вызвала влюбленность в сердце Главка — морского божества, в которого, в свою очередь была влюблена Цирцея. Чтобы избавиться от соперницы, Цирцея отравила воду в месте, где любила купаться девушка, и из-за колдовских зелий та превратилась в чудовище из множества собачьих голов. Картина посвящена колдовству Цирцеи: она стоит на камне в морской бухте и выливает в воду зелье. Под ногами ее видны щупальца чудовища — это начинается превращение несчастной Сциллы в отвратительного монстра.

Прерафаэлиты, в число которых входит автор картины, Цирцею изображать любили. Их привлекал ее образ сильной, роковой красавицы. Своей картине Уотерхаус дал латинское название, которое переводится как «Цирцея завидующая». Он виртуозно использует различную палитру зеленых оттенков, сочетая их с гаммой тепло-коричневых и телесных цветов в верхней части картины. А выбранный им узкий вертикальный формат обдуманно подчеркивает направления движения падающей струи волшебного зелья.

Затем в ее биографии случился разбиватель сердец Одиссей, но эту серию стоит рассказывать отдельно, и не в этой книге. Одиссей уехал, пропив все командировочные, к жене, наводить порядок дома. И Цирцея грустила, а обнаружив, что залетела от него, грустила еще сильнее. И приняла ответственное решение ребенка оставить — с ее-то пятеркой по зельеварению неужто не справилась бы с медикаментозным абортом. Родился мальчик Телегон (по другим сведениям, родилось три мальчика, причем не близнецы, тогда Одиссей точно не год у нее сидел, и байку про 7 лет за 7 дней про другую любовницу, кстати бездетную, сочинил не просто так).

Сообщения о смерти Цирцеи противоречивы и запутаны. То ли ее убил новый муж — Телемах, сын Одиссея от Пенелопы, случайным попутным ветром занесенный на тот же остров, но это странное совпадение. Причем убил из-за того, что влюбился в ее дочь Кассифону. Дочка оказалась молодец, на страсть убийцы матери не ответила, и в свою очередь, отравила его полонием.

С ее сыном Телегоном тоже путаница, причем симметричная — случайный попутный ветер занес его на Итаку, где он встретил папу Одиссея, не узнал его, попросил закурить и в итоге убил. И женился на его вдове царице Пенелопе.

Все эти истории с Телемахом и Телегоном — странная послегомеровская бредятина поздних авторов, вот прямо как последние сезоны «Горца» или «Остаться в живых», дешевые сиквелы франшизы «Пятница, 13», где ни толку, ни логики, а лишь эксплуатация брендовых имен. Нормальные любители мифов этим всем пренебрегают, предлагаю и нам. Может, Цирцея и сейчас где-то живет, полубогиня же, ведьма.

Мораль: ни одной красивой женщине не повредят правильно подобранные дорогие французские духи.

Картина поджанра «артистический портрет» изображает актрису Дюрье в роли Цирцеи. Волшебница предлагает чашу с волшебным зельем своему гостю, который остается за пределами полотна. Золотая чаша украшена рельефами с фигурами животных, что намекает на судьбу тех, кто из нее выпьет. Цирцея выдвинула голову вперед и наклонила корпус — на самом деле ее поза угрожающая, что, однако, смягчается женственной мягкостью ее тела. На картине Штука она получилась не колдуньей, а настоящей ведьмой. Выдающийся немецкий мастер эпохи модерна фон Штук искусно использует минимум изобразительных средств, чтобы подчеркнуть демоническую натуру своей героини. Ядовитое, но при этом прекрасное сочетание синего наряда и медно-рыжих волос будоражит глаз. Белое тело актрисы резко выделяется на темном фоне, но в этой профильной постановке уже нет ничего из отсылок к классическим античным рельефам — приему, который так часто встречался у живописцев XVIII–XIX веков.

Австрийская актриса Тилла Дюрье пользовалась большой популярностью в Европе начала ХХ века, вращалась в артистических кругах, была замужем за художником Ойгеном Шпиро (дядей Бальтуса). Образ Цирцеи явно подходил этой хитроумной красавице — это видно по другому ее портрету, выполненному самим Ренуаром. Наряженная в розовое Дюрье сохранила на нем все ту же своеобразную улыбочку — Ренуар не сумел смягчить ее образ, приведя его к своему «фирменному» мягкому стандарту женской красоты.