«Божественное „я“»: Как психология личностного роста завоевала мир
Дружелюбие, стремление вперед, рациональное и реалистичное мышление как способы реализовать свой божественный потенциал — история американского психолога Карла Роджерса, чье стремление к внутреннему совершенству изменило психологию нашего поколения. «Нож» публикует отрывок из книги «Селфи. Почему мы зациклены на себе и как это на нас влияет» британского журналиста Уилла Сторра, вышедшей в издательстве Individuum.
Когда 1950-е годы сменились 1960-ми, «Великая компрессия» породила новое поколение личностей. Сыны и Дочери Корпораций сами завели детей, которые выросли и стали хиппи — еще более коллективистски мыслящими людьми, изменившими западный мир своими идеями о братстве, пацифизме, отрицании авторитаризма и капитализма, а также завезенными с Востока и внезапно ставшими интуитивно понятными представлениями о том, что все в мире взаимосвязано. Эти идеи сыграли важную роль в изменении повестки дня политиков левого толка: от традиционных улучшений условий труда и повышения заработной платы — к всеобщему равенству и правам меньшинств.
Американская трансформация западного «я» явилась продуктом «Великой компрессии». Она сочетала в себе жизнерадостную экстраверсию корпоративного работника, веру в исцеление силой мысли и присущие этой нации оптимизм и убежденность в собственной исключительности.
Такая гремучая смесь и породила нового индивида и новый индивидуализм. Настала эпоха огромных ожиданий от эго, которое, согласно новым убеждениям, таило в себе обширные запасы невероятного потенциала. Возглавил эту революцию умов культурный лидер — не столь знаменитый, как Аристотель, Иисус или Фрейд, но умудрившийся во многом повлиять на всех нас. Его звали Карл Роджерс.
С ранних лет его жизнь являла собой образец становления западного «я» в миниатюре: мальчишкой он свято верил, что образование может сделать тебя лучше (вполне в духе древних греков), но, кроме прочего, он был убежденным христианином. Все изменилось, когда студентом-теологом он посетил Китай и увидел там страшные вещи, включая тюрьму и детский труд на фабрике по производству шелка, которые навсегда изменили его.
«Став свидетелем человеческих страданий, Карл разочаровался в вере, — рассказал мне его биограф Дэвид Расселл. — Вернувшись в университет, он круто изменил направление учебы, бросил богословие и поступил в учительский колледж при Колумбийском университете, где изучал клиническую и педагогическую психологию и получил докторскую степень.
В 1930-е годы Роджерс работал в отделении исследования детей Общества по предотвращению жестокости к детям в Рочестере. Словно эхо того озарения, что почти столетием ранее посетило Финеаса Куимби, ему в голову пришла идея, что важным фактором для выздоровления пациента является характер его взаимоотношений с лечащим врачом. Он убедился, что обращаться с пациентами следует не как с «ненормальными» или «нечистыми», но в типично американском духе оптимизма и доверительности. Больные могли самоисцелиться, но для этого требовалось освободить их от критики, исходящей как от психотерапевта, так и от общества в целом. Роджерс предложил подходить к пациентам с тем, что он окрестил «безусловно позитивным отношением».
Мыслители старой Европы полагали, что человеческая природа по сути своей дурна и люди нуждаются в том, чтобы ими управляли. По мнению же Роджерса, мастодонты мысли глубоко заблуждались.
Он писал, что «самая суть человеческой природы, глубинные составляющие личности и основа „животного начала“ — вещи положительные: дружелюбие, стремление вперед, рациональное и реалистичное мышление». Подобно Аристотелю, Роджерс верил, что человек стремится к совершенству. Но для достижения счастья его необходимо избавить от общественного осуждения и пренебрежения.
В 1985 году, в возрасте восьмидесяти трех лет, Карл Роджерс все еще жаловался, что Фрейда, этого «авторитарного европейца», до сих пор воспринимают всерьез. Своему биографу он сказал, что идеи психоанализа «соблазнительны и отвратительны», а то, что люди до сих пор не шагнули вперед, «достойно общественного порицания». Даже в заложенной фрейдистами традиции психотерапевтических сеансов, когда врач сидит в кресле вне поля зрения пациента, лежащего на кушетке, «есть что-то отталкивающее». Очевидно, он не шутил, когда призывал обследовать детей психоаналитиков фрейдистского толка.
«Едва ли существует лучшее доказательство того, что психоанализ — полная чушь, чем участь детей тех, кто его практиковал. Она незавидная — почти у всех без исключения».
В 60-е годы XX века Роджерс основал научную дисциплину, названную «гуманистической психологией», которая, в свою очередь, породила Движение за развитие человеческого потенциала, сторонники которого верили в невероятную силу личности и ее практически безграничные возможности к постоянному изменению к лучшему.
Роджерс и его ученики были убеждены, что работа с психологом полезна и людям, не страдающим расстройствами психики. «Мы считали: что хорошо для невротиков, вполне может оказаться полезно и нормальным», — заявил доктор Уильям Коулсон, директор Западного института поведенческих наук в Калифорнии, где работал Роджерс. Роджерс организовывал «групповые встречи» — терапевтическую среду, в которой под его руководством люди освобождались от социальных ожиданий; им позволялось быть честными с собой и другими; создавалась атмосфера доверия, бесстрашия и «радикальной аутентичности», отчего каждый мог обнажить свою подлинную идеальную сущность и добиться мощного прорыва и трансформации к лучшему.
В 1964 году Роджерс получил грант на трехлетнее исследование и развитие системы групповой терапии на базе монастырей, основанных монахинями ордена Пренепорочного сердца Пресвятой Девы Марии в Калифорнии. В 1994 году Коулсон, принимавший участие в исследовании, охарактеризовал его результаты как «полный провал». Начали они с демонстрации монахиням фильма о групповой психотерапии.
«Люди из фильма в конце терапии казались лучше, чем в ее начале, — говорил он. — Они стали более открытыми друг с другом, меньше лгали и не скрывали своих суждений: если кто-то из них не нравился кому-то, они свободно говорили об этом, и если нравился — тоже. Так что они ладили с нами и доверяли нам».
Однако, по словам Коулсона, вновь обретенная откровенность вылилась во вспышки лесбийских отношений и бунтарства.
«Сначала в проекте участвовали 615 монахинь. Спустя год после нашего вмешательства в их жизнь триста написали Папе Римскому прошение об отказе от пострига. Они не хотели подчиняться ничьим указаниям, кроме велений внутреннего „я“».
Роджерс завершил исследование на год раньше, чем планировал.
«Мы полагали, что терапия поможет сестрам стать лучше, — сказал Коулсон. — Но она их погубила».
Тем не менее групповая психотерапия становилась все глубже, опаснее и — популярнее.
За четыре года до начала экспериментов с монахинями другой пионер Движения за развитие человеческого потенциала — писатель Олдос Хаксли — прочел лекцию в Калифорнийском университете в Беркли. В ней он утверждал, что произошедшие за предыдущие несколько десятилетий быстрые перемены подтверждают наличие потрясающего потенциала, заключенного в людях. Он восторгался нашими будущими перспективами. В конце концов он уверенно произнес совершенно ложный довод, в который, однако, многие верят до сих пор:
«…неврологи доказали, что никто не использует больше 10 % всех нейронов своего мозга. И возможно, если мы подойдем к этой проблеме с правильной стороны, то это странное создание, коим является человек, сможет достичь невероятных вещей».
Хаксли призывал создать своего рода базовый лагерь для поисковых исследований «человеческих потенциальных возможностей». Среди его слушателей в тот день присутствовал мужчина, которому в голову пришла на удивление сходная идея.
Двадцатидевятилетнему Ричарду Прайсу вместе с его партнером, тоже выпускником психологического факультета Стэнфордского университета, Майклом Мерфи предстояло основать святую святых Движения за развитие человеческого потенциала. Мерфи и Прайс были верными сынами американской коллективной экономики и с большим интересом изучали восточные духовные практики, а Мерфи даже провел полтора года в индийском Пондичерри, занимаясь медитацией.
Вначале это было площадкой для проведения серьезных лекций, но затем превратилось в нечто гораздо более странное, когда в 1963 году здесь впервые состоялись вдохновленные Карлом Роджерсом сеансы групповой психотерапии. Мерфи описывал их как «интенсивные сессии по преодолению стресса, часто продолжавшиеся двое суток подряд, во время которых пятнадцать или более участников, находившихся в одной комнате, проявляли и обсуждали свои чувства друг к другу». Его с Прайсом «базовый лагерь» вскоре обрастет легендами, скандалами и самоубийствами. Он станет местом, где Роджерс, наряду с большинством (если не всеми) самых влиятельных мыслителей и лидеров гуманистической психологии, проводил семинары и все более сумасшедшие сессии, где громко звучали идеи, которые изменят «я» всей Америки, а затем и всего мира. Это место называлось Эсален.
Официальная миссия Эсаленского института гласит: «каждый человек так или иначе несет в себе божественный потенциал; этот потенциал можно раскрыть — особым систематизированным путем, чтобы помочь не избранным, но многим найти в себе неисчерпаемые возможности для обучения, любви, глубоких чувств и творчества».
Основываясь на идее Роджерса о «терапии для нормальных», они верили, что глубинная сущность человека имеет божественную природу и все, что нужно сделать, — раскрыть ее. Профессор социологии Марион Голдман пишет, что одной из причин особой привлекательности Эсалена для американцев стало то, что здесь на фундаментальном уровне было пересмотрено определение психотерапии: теперь это было не лечение душевных болезней, а основа личностного роста. Помимо этого, здесь начали популяризировать «духовные» практики, такие как йога, массаж и медитация, связанные с почитанием божественной сущности самого человека, а не бога из какой-либо священной книги.
«Эсален сыграл важнейшую роль во введении и продвижении эзотерической культуры, которая впоследствии влилась в культуру мейнстримную, — пишет Голдман. — Тысячи американцев считают себя „духовными“, но не „религиозными“, потому что в институте им был показан способ раскрытия божественной сущности без того, чтобы примкнуть к адептам того или иного вероисповедания… Главным посылом и краеугольным камнем философии Эсалена стало утверждение, что божественная природа присуща всем существам и что мы и есть боги».
Эта особая форма духовности, помещавшая источник божественного совершенства внутрь человеческого «я», постепенно завоевала весь мир.