Является ли сознание иллюзией?

Откуда я знаю, что мне больно? Вопрос кажется странным: если я чувствую боль, значит, мне больно — вот и всё.

Для философов, как и для обычных людей, сам факт наличия сознания не подвергается сомнению. Кажется, что мы можем сомневаться во всем, даже в существовании внешнего мира — но не можем сомневаться в существовании сознания!

Правда, здесь есть множество подводных камней. Например, мы можем ошибаться в наличии сознания или утверждать, что сознание в какой-то степени не является областью очевидного и несомненного. Как говорит знаменитый оксфордский философ Тимоти Уильямсон, нашу уверенность в том, что сознание является домом нашего познания, можно пошатнуть.

Существует ли внешний мир?

Кроме проблемы существования сознания в философии есть и проблема обоснования существования независимого от нас «внешнего» мира: существуют ли не зависящие от нашего восприятия вещи, существует ли что-то объективно в противовес субъективному? Это важный вопрос, ведь на допущении о возможности объективного суждения строится вся научная картина мира. Кажется, что между двумя этими проблемами (сознания и мира) есть параллель: ведь и в одном, и в другом случае может быть ошибка — мы можем ошибаться как относительно своего внутреннего мира, так и относительно внешнего.

Проблема существования «внешнего» по отношению к нашему сознанию мира возникает так. Мы допускаем, что какие-то внешние по отношению к сознанию объекты действуют на наше «я», в результате этого воздействия появляются субъективные ощущения — феномены. Сами феномены предполагаются как некая объективно существующая данность. Но давайте задумаемся: ведь эти феномены, которые мы предполагаем в постановке вопроса о внешнем мире — и есть предметы интроспекции. Спрашивать, как даны эти феномены, конечно, можно, но ответ уже описан в схеме работы внешнего чувства.

Иными словами, размышляя о проблеме внешнего мира, мы сомневаемся в том, откуда у нас появились феномены, — но при этом спрашивать о существовании самих этих феноменов нелепо: они уже просто предполагаются как данные.

Выходит, между проблемой существования внешнего мира и проблемой существования сознания нет параллели. Поэтому сознание может ошибаться, и скептицизм скепсис по отношению к нему допустим, но не на фундаментальном уровне.

С некоторыми оговорками можно согласиться, что знание о сознании — это фундамент нашего познания вообще. Ведь невозможно представить знание, не опирающееся на какие-то данные. Эти сырые данные — это, так или иначе, сфера сознания.

А если мы скажем, что в вопросе существования человеческого сознания нет никакой достоверности — то рухнет все человеческое познание: это именно тот канал нашей субъективной данности, через который проходит любое знание. Если этот канал плохо работает — все доверие к результатам познания за всю человеческую историю рассыпается.

Можно задавать вопрос иначе: почему воздействие на субъект вообще сопровождается появлением каких-то феноменов — ощущений и переживаний? Но это уже онтологическая проблема, которая называется трудной проблемой сознания. И ее никто не решил.

Уменьшаясь на глазах: как мы ошибаемся в отношении своего сознания

Рассмотрим примеры ошибок памяти, связанных с конфабуляцией или криптомнезией — состояниями, при которых человек перемешивает события прошлого и настоящего или добавляет к воспоминаниям какие-то элементы, которых в реальности не было. Или синдром Антона Бабинского — вызванное неврологическим поражением мозга игнорирование когнитивного дефицита, когда человек, потерявший зрение, утверждает, что видит. А ведь нам кажется, что если я обладаю сознанием и утверждаю, что вижу, — то как же я тогда могу в этом ошибаться?

Существуют психологические эксперименты, которые вызывают недоверие у людей несмотря на то, что они хорошо верифицированы и давно уже подтверждены. И это только подчеркивает, что мы знаем себя недостаточно хорошо.

Самый простой эксперимент — комната Эймса.

Представьте, что перед вами сидит человек, который не был в этой комнате и никогда о ней не слышал, но который представляет, как работает восприятие. Если вы ему скажете: «В этой комнате я стою напротив вас, у стены. Расстояние между нами — два-три метра. Нет никаких ширм и зеркал. Я иду вдоль этой стены и уменьшаюсь на ваших глазах», — то человек может счесть вас сумасшедшим. Но когда он попадет в комнату Эймса, то сможет увидеть все своими глазами и не будет сильно удивлен.

По этому примеру можно судить, что человек плохо понимает, как работает его восприятие, и не до конца разбирается в самом себе. Это — только несколько примеров иллюзий, которыми населено наше сознание, наш «внутренний мир».

Неизмеряемый треугольник: почему не стоит впадать в скептицизм

Но как же тогда сохранить почву под ногами? Как можно утверждать, что факты сознания обладают какой-то степенью достоверности — даже несмотря на эти ошибки?

Когда люди в целом или философы в частности узнают об ошибках в отношении своего собственного сознания, то могут впасть в крайний скептицизм. Скептикам можно порекомендовать подумать о примере с треугольником.

Представьте, что перед вами треугольник. Вы можете спросить: «Какова длина сторон этого треугольника?». Вы начнете измерять, но, очевидно, не сможете измерить точно. Дело в том, что физическое измерение — дело приблизительное: оно всегда имеет погрешность. То есть линейка даст вам только примерную длину сторон.

Вы можете брать все более и более точные средства измерений — но все равно у вас будет приблизительный (то есть ошибочный) результат. Треугольник будет лежать перед вами, а вы будете бессильны измерить его точные параметры.

Но вы можете с полной точностью знать соотношение сторон треугольника, если он прямоугольный. Почему с полной точностью? Потому что здесь мы не измеряем конкретный треугольник линейкой, а пользуемся дедукцией. Мы знаем закон геометрии: в треугольнике сумма углов равняется 180˚ — это совершенно точно. Поэтому когда вы знаете, что один угол — 90˚, а два другие угла равны друг другу — вы можете назвать абсолютную величину.

Вы же не страдаете ни от того, что не можете точно измерить треугольник, который перед вами, ни оттого, что вы неизбежно будете ошибаться в подсчетах длины его сторон. Это даже не помешает вам получить точные знания о нем на основе законов геометрии. Точно так же и здесь.

Несмотря на эти ошибки, сознание остается для нас довольно важным фундаментом познания, и мы не можем глобально ошибаться в его наличии и в знании о себе.

Глядя на собственный внутренний мир, мы действительно во многом заблуждаемся и не всегда можем достичь точных результатов. А какие-то инварианты, соотношения наших фундаментальных убеждений, мы можем установить с очень большой точностью.

Например, мы можем задаться вопросом: как связаны убеждение в том, что внешний мир существует, и в том, что каждое событие имеет причину? Чтобы ответить, нужно задуматься над тем, почему мы верим, что какие-то вещи не прекращают существовать после того, как мы перестаем их воспринимать. Мы считаем, что предметы не исчезают, как только мы отвернемся, тогда, когда уверены, что в окружении предмета нет ничего, что могло бы его уничтожить. Только если что-то действительно угрожает его существованию, мы вполне допускаем его исчезновение. Так эти два убеждения и связаны — и это мы можем знать априори и с абсолютной точностью.

Зеркальный ящик: мы ошибаемся не в сознании, а в интерпретации

Рассмотрим теперь пример с иллюзией зеркального ящика в эксперименте 1963 года: человек помещает руку в перчатке в зеркальный ящик и получает задание прочертить линию своей рукой. Потом оказывается, что рука его будто не слушается. И человек не только говорит: «Что такое? Что происходит с моей рукой?» — а испытывает трудности в управлении собственной конечностью и совершает непроизвольные движения.

Оказывается, что во второй фазе эксперимента испытуемый видит отражение уже не собственной руки, а руки ассистента. Но сознание все равно ошибочно сообщает ему неправильную информацию о расположении его рук, хотя кажется, что он не может в этом ошибаться.

Все примеры ошибок в отношении сознания на самом деле относятся не самому факту наличия сознания — а, скорее, к тем фактам, которые стоят за состояниями сознания, и к интерпретации этих фактов. А вот само состояние сознания для нас всегда достоверно известно.

В этом смысле интроспекция ничем не отличается от внешнего восприятия (хотя в современной философии все же много дискуссий на эту тему). Как в темной комнате вы можете ошибаться в распознании того или иного предмета, так и в вашем спутанном внутреннем мире вы легко допускаете какие-то ошибки восприятия. Вы можете смешать какие-то воспоминания с реальностью, спутать разные переживания в одно. Чем туманней данности, тем больше вероятность ошибки, как во внешнем чувстве, так и во внутреннем.

В качестве примера стоит также привести эксперимент с подсчетом мячей, испытывающий избирательное внимание. Если вы еще не участвовали в этом эксперименте, посмотрите следующее видео, прежде чем читать дальше.

Испытуемый смотрит видеоролик, на котором две команды по три человека в белых и черных футболках передают друг другу мячи. Цель — подсчитать количество передач команды «белых». Как правило, все называют правильное количество, но не видят человека в костюме гориллы, выходившего во время видеоролика на середину сцены.

Но мы не ошиблись здесь в отношении нашего собственного сознания. У нас не было внимания к этой горилле, потому что оно было занято другой задачей. Мы ошиблись в восприятии и интерпретации фактов.

Мне холодно, когда мне жарко. Аргумент антилюминесценции

Предположим, передо мной лежит змея — иллюзия это или реальность? Я могу в отношении этого ошибаться и спутать змею с веревкой. Но я не могу ни с чем спутать чувство боли: если я чувствую боль — то она есть.

В этой связи стоит обсудить аргумент антилюминесценции уже упомянутого Тимоти Уильямсона.

Мы убеждены, что наши состояния сознания нам очевидны — как будто бы они «подсвечиваются». Например, если я испытываю боль — то я знаю, что я ее испытываю и что именно это за ощущение. Другими словами, если у меня есть какое-то сознательное состояние — то я всегда знаю о нем.

Но у Уильямсона есть аргумент против этого «свечения» сознания. Этот аргумент на первый взгляд парадоксален и по духу похож на знаменитую апорию Ахиллеса и черепахи, которая призвана доказать невозможность движения, хотя весь наш опыт говорит обратном. Уильямсон предлагает представить, что вам холодно и постепенно становится теплее. Каждую миллисекунду изменение столь незначительное, что вы не можете его зарегистрировать. Если мы будем вести отчет от миллисекунды к миллисекунде, то каждый раз вы должны будете говорить, что вам холодно, потому что невозможно уловить столь незначительное потепление. Но в конце некоторого промежутка времени (предположим, это пять минут) температура изменится уже настолько сильно, что вам станет уже жарко. Если я верю в то, что сознание «светится», то должен буду утверждать абсурдные вещи: например, что мне холодно, когда мне жарко. Аргумент Уильямсона здесь гораздо сильнее эмпирических доводов по той причине, что он бьет именно по самой достоверности сознания.

Пояснение для любителей логики

Аргумент основан на объединении двух тезисов:

(1) для всяких ситуаций, когда субъект С находится в момент времени t_i, верно, что, если С ощущает холод в этом положении дел, то С может узнать, что С холодно — это утверждение о люминесцентности сознания.

(2) для всех ситуаций, когда субъект С находится в момент времени t_i, верно, что если C может узнать, что ему холодно в ситуации, имеющей место в t_i, то С холодно в ситуации, которая имеет место в t_i+1 — это т.н. тезис надежности.

Тезис надежности мотивируется Уильямсоном следующим требованием к знанию: если нечто является знанием, то оно должно иметь надежную основу. Если я в момент t_i знаю, что ощущаю холод, то мое знание должно иметь надежную основу. Поэтому в момент t_i+1 я все еще буду уверен, что мне холодно, так как оснований для отказа от этого убеждения нет: по условию, я не могу заметить незначительных изменений, о которых идет речь в примере Уильямсона. А так как знание фактично — то есть связано с наличием соответствующего факта (раз я знаю, что Р, следовательно Р) — то, получается, что если в t_i я знаю, что мне холодно, то в t_i+1 мне будет холодно.

Вам может показаться неправдоподобным этот тезис, но подумайте вот о чем: может ли быть так, что в момент t₁ вы знаете, что устали, но при этом в момент t₂, который следует непосредственно за моментом t₁, вы уже не устали? Кажется, что такая ситуация невозможна без какого-то резкого изменения, а в нашем примере изменения предполагаются постепенными. Обратите внимание, что это рассуждение предполагает, что способности людей осознавать мелкие изменения крайне ограничены.

Для того чтобы объединение (1) и (2) дало нам ложное заключение, нужна еще одна посылка:

(3) С холодно в некоторый момент t₀ (начало наблюдения).

Тогда из (1) и (3) получаем, что:

(4) С может узнать, что C холодно в t₀.

Из (4) и (2) мы получаем, что С холодно в ситуации, которая имеет место в t₁. Применяя тот же самый способ рассуждения, получим, что С холодно и в t₂, и в t₃. Так мы легко придем к заключению, что С холодно в t_n, которое очевидно ложно, так как, согласно описанию примера, в конце наблюдения, в момент n, С жарко.

Ясно, что ошибка не может крыться в посылке (3). Ложным может быть либо (1), либо (2). Так как (2) является важной частью эпистемологического проекта Уильямсона, отказаться он предлагает от (1).

Уильямсон доказывает, что если предположить, что наши состояния сознания и правда люминесцентны (то есть мы всегда знаем, если находимся в каком-то ментальном состоянии) — то мы приходим к парадоксу: начинаем утверждать, что нам холодно, когда в действительности тепло — а все потому, что эти изменения происходят так незаметно, что мы не способны их зарегистрировать. Уильямсон говорит: а раз мы пришли к такому парадоксу, значит, сознание все-таки не люминесцентно, и, находясь в каком-то сознательном состоянии, мы не в состоянии его знать.

Оставив в стороне логическую структуру аргумента, обратим внимание на то, что, вероятно, Уильямсон имеет неверное представление о работе сознания в этом аргументе.

В чем проблема?

Во-первых, в том, что когда в какой-то момент времени мы что-то осознаем, то делаем это не только в контексте непосредственно предшествующих моментов (как, по-видимому, предполагает философ), но и в контексте более отдаленных моментов. Поэтому, даже если мы не можем субъективно отличить состояние в момент t₁ от непосредственно следующего за ним состояния в момент t₂, то мы вполне можем заметить отличие состояния в момент t₂ от состояния в исходный момент t₀, с которого начался эксперимент. Потому что мы как бы удерживаем моменты сознания, осуществляем ретенцию, как говорил Гуссерль, целого временного ряда.

У ментальных событий всегда есть некоторый фон, и в постоянном сравнении с ним изменения уже не кажутся крошечными — поэтому мы их можем заметить. Значит, весь аргумент Уильямсона рассыпается.

Во-вторых, Уильямсон рассуждает так, будто процессы сознания атомистичны: будто есть какие-то «атомы» сознательных состояний, организующие все течение сознания. С этим утверждением также можно поспорить.

Предположение Уильямсона о том, что каждый момент времени мне известно состояние моего сознания, можно рассматривать как сомнительное. Как это подтвердить? Вернемся примеру с невидимой гориллой в тесте на избирательное внимание. Посмотрите второй вариант этого теста:

В половине случае новички человек видят гориллу. Но даже те, кто знают, что в какой-то момент нужно увидеть гориллу, все равно кое-чего не замечают. Например, мало кто может потом вспомнить, что красный фон становится желтым, а капитан команды «черных» исчезает. Потому что внимание сфокусировано на другой задаче.

Но если задуматься, действительно ли мы не замечаем изменение цвета штор, ответ будет таким: наши глаза их видят, а значит, информация об этом по зрительным нейронам попадает в мозг — но так как наше внимание занято другим, мы не можем дать субъективный отчет об этой информации. Аргумент Уильямсона строится на утверждении, что в любой момент времени, если мы в сознании, то мы обязаны быть чувствительными к изменениям, но это не так.

В-третьих, Уильямсон связывает «свечение» сознания со способностью отслеживать изменения. Но можно ему возразить и сказать, что способность отслеживать изменения в сознательном состоянии и люминесценция сознания — разные вещи. Когда я нахожусь в сознании, оно в целом действительно дает мне о себе знать. Но моя способность регистрировать мельчайшие изменения не вытекает из этого свойства сознания «светиться».

Весь мир иллюзия: непоследовательность теории иллюзорности сознания

Существует такая теория сознания, как иллюзионизм. Эта теория материалистического толка утверждает, что наше представление о сознании ошибочно именно ввиду того, что мы можем совершать ошибки.

Но можно предположить, что теория иллюзионизма — это только концептуальная путаница. Конечно, иллюзии относительно внутреннего мира могут возникать, точно также как могут возникать иллюзии относительно внешнего мира. Вы спутали веревку со змеей — и у вас возникло иллюзорное представление.

Но когда мы утверждаем, что сознание — иллюзия, то под словом «иллюзия» имеем в виду совершенно другое. Теоретики, говорящие об этом, имеют в виду не наши ошибочные суждения, а реальность, о которой мы высказываем суждение. И говорить об иллюзорности сознания в этом смысле — это все равно, что говорить об иллюзорности физических данностей.

Если отстаивать эту позицию до конца, то иллюзионисты должны вслед за Шопенгауэром и сторонниками индийской философии Веданты сказать, что весь мир — майя, большая иллюзия. Однако иллюзионисты не готовы идти так далеко. Они считают, что физическая реальность существует на самом деле, а сознание иллюзорно. И тут они допускают серьезный концептуальный просчет.

Интроспекция — механизм знания о сознании

Под интроспекцией можно понимать способность, благодаря которой мы распознаем модусы данности феноменов. Проще говоря, она позволяет понять, что мы переживаем: чувственное восприятие внешнего объекта, плод собственного воображения или же это воспоминание.

Представьте себе: вы видите стол. Вы можете осознавать не только сам стол, но и сам процесс видения — ваш внутренний акт. Тогда вы понимаете, что стоите и видите стол наяву. Но вы можете распознать стол как продукт воображения: у вас нет стола, и вы прикидываете, какой стол будет хорошо смотреться в вашей — пока пустой — комнате. Или же вы можете распознать все это как воспоминание: вы когда-то видели стол, а теперь вспоминаете об этом. Распознавание того, как именно в вашем сознании возникает этот стол — это и есть интроспекция.

В таком распознавании, конечно, возможны ошибки — как во всякой интеллектуальной деятельности. Поэтому об интроспекции уверенно можно сказать:

во-первых, в ней присутствует рациональное начало, способность суждения;
во-вторых, чем менее отчетливы феномены, тем выше вероятность ошибок при распознавании.

Но при этом те самые инварианты с использованием геометрических аналогий, которые упоминались выше, вполне достоверны. То есть можно дать двоякий ответ: интроспекция в чем-то достоверна, а в чем-то нет.

Таким образом, мы достигли некоего философского оптимизма в отношении своего знания о сознании и уверенности в том, что мы не ошибаемся глобально в отношении его существования. Но этот философский оптимизм вовсе не ведет нас к психологическому оптимизму.

Возможность достоверного знания о сознании вовсе не значит, что мы о себе, как о личностях, тоже знаем все и что мы для себя прозрачны. Сознание достоверно, но мы можем ошибаться в интерпретации его феноменов и как личности мы для себя непрозрачны.

А ты точно мыслящий субъект? Философы объясняют, почему наше сознание — не иллюзия