«С собаками ты настоящий». Волонтеры в приютах — о том, как они помогают животным

Есения,

HR-специалист

Я подхожу к приюту и сначала слышу непрекращающийся лай, ощущаю этот запах. Первое, что вижу внутри — четыре огромные «коробки» из зеленого забора, за которыми ряды вольеров. Холодно, грязно, эти клетки и пустота. Мне казалось, мы там одни: я и другой волонтер.

После первой волны дискомфорта приходит вторая. Ты видишь огромное количество животных — три тысячи собак, которые не сами выбрали эту судьбу. Большинство из них оказались в этих клетках, потому что к ним безответственно отнесся человек.

Потом об этом забываешь. Но новичкам нужно готовиться к тому, что реальность может их испугать. Вы ждете, что эти собаки, как другие вне приюта, сразу подбегут к вам, прыгнут на руки — в реальности так не происходит.

Представьте, вы берете собаку из приюта. С ней нужно заниматься, но вы знаете, что у нее все хорошо: есть хозяин, ощущение дома, о ней заботятся.

Приют — это другое. Собака здесь ест паршивый корм и ходит в туалет там, где спит. И у приютской собаки кроме нас никого нет. Более того, мы у нее есть только несколько дней в неделю.

Большую часть своей жизни собака проводит в клетке одна (с другими собаками, без человека). Если ты сегодня, имея такую возможность, не поедешь в приют, собака просто не выйдет из клетки еще один день. Поэтому каждый вторник, какая бы ни стояла погода, какой бы усталой я ни была, как бы мне ни хотелось остаться в теплой кровати, я встаю, умываюсь, завтракаю и еду.

За день я выгуливаю примерно 200 собак. У нас есть выгульные площадки, на которые мы их выводим группами по 20-40 животных. И они гуляют примерно полтора часа. Потом выводим новых. И так четыре-шесть раз, в зависимости от времени года. Летом больше, потому что дольше световой день.

Во время прогулок они обычно просто бегают. Очень мало животных знают, что такое игрушки. Из 200 собак, которых я выгуливаю, играть умеют максимум пять. Большинство просто не реагируют на это, а есть такие, которым кидаешь игрушку, они за ней бегут, а потом смотрят на нее с выражением «и что, что надо было делать?».

Чаще всего собаки в приюте трусливые и забитые. Но не потому, что их обижают, а потому что у них маленький и не совсем позитивный опыт взаимодействия с человеком.

Их отлавливали, возможно, весьма грубо, это для них стресс, их посадили в клетку, потом в другую клетку.

Поэтому мы с собаками разговариваем, даем понять, что человек может быть другом. Какие-то быстро идут на контакт, какие-то вообще не идут. Есть те, которым страшно, но видно — интересно. Вот он отворачивается, а сам одним глазом на тебя посматривает. А есть те, которым в принципе не интересен человек.

Если при длительных попытках завязать дружеские отношения мы видим, что собака не идет на контакт, мы стараемся больше ее не трогать. Мы ее не отсаживаем и не забиваем на нее, нет. Мы лишь стараемся не заставлять ее переживать еще больший стресс от общения с человеком. Мы ее выпускаем гулять, она делает, что хочет, потом возвращается в вольер. И в это время насильно к ней никто не лезет.

В приюте достаточно много травмированных собак.

Хуже тем, которые знали, что такое дом. Они могли попасть в приют, потому что умер их хозяин, или их бросили. Это не имеет значения: все они не поняли, что произошло, почему дом сменился клеткой. Такое животное не умеет отбивать свое место в стае, поэтому ее будут постоянно обижать.

На одну из таких собак, Мишку, я и обратила внимание. Помимо прочего, у него была искривлена лапа. Я возила его к врачу, следила за ним. Естественно, из-за постоянного общения ты к собаке прикипаешь.

После операции я решила отдать его на передержку, потому что ему нельзя было нагружать лапу. А в условиях приюта это очень тяжело отследить. Если отсаживать собаку, она все равно будет становиться на задние лапы, чтобы смотреть, что там происходит. А у него травмирована как раз задняя. Я отдала его на передержку и приезжала каждую неделю, чтобы он понимал, что я не избавилась от него. И там он стал более отзывчивым.

Изначально он был не диковатый, но тревожный. Если он видел, что к нему идет человек, он округлял глаза, и в них читалось «да ну нафиг». А тут с ним гуляли дважды в день, многие его гладили. И я поняла, что будет очень жестоко с моей стороны вернуть Мишу: мы показали ему, что бывает за пределами муниципального приюта, а теперь собираемся отвезти обратно.

Так что я собрала команду, которая каждый месяц перечисляет деньги на то, чтобы мы могли оплатить ему передержку и корм (каждый кидает фиксированную сумму: кто-то 500 рублей, кто-то полторы тысячи, нам нужно около 10 тысяч в месяц), и он остался там.

Сначала он жил один, но потом мы посадили его к социализированной собаке, и благодаря общению с ней он стал более ручным.

Первое время, когда я приезжала, он залезал в будку и сидел с видом «меня здесь нет, тебе показалось». Сейчас он лает с посылом: «Ура! Ура! Это ко мне!», как в детском лагере: «Это мои родители!» Выбегает и тычется носом.

Мы сделали это, потому что Миша не альфа, он повторяет поведение альфа-самца. Если альфа будет хорошо социализированным, будет подходить к людям, Миша начнет думать: «Так, круто, он так делает, ничего страшного не происходит. Наверное, я тоже начну себя так вести». Вторая модель: он видит собаку, которая боится людей, и тогда думает: «А чего он боится? Ведь не просто так. Я тоже буду бояться». Он ведомый.

Одним словом, волонтер может хоть выгуливать по 200 собак в день, хоть приезжать к одной собаке и заниматься только ею. Это одинаково важно. Если вы уделяете время этой собаке, значит, для нее что-то изменится.

Дмитрий,

генеральный директор логистической компании

Когда человек первый раз оказывается в приюте, ему дают самых социализированных и веселых собак, с которыми надо только гулять, общаться и обниматься. Так было и у меня. А потом в одном из вольеров я увидел забившуюся в угол, трясущуюся от страха собаку. Мне сказали, что она в приюте около шести лет, и за это время никуда не выходила. Добавили, что ей надо заниматься. А как заниматься? Я не знал. Но если не заниматься, то она же так и просидит всю жизнь. Собаку звали Триумф.

Я заходил к нему каждые выходные, садился у двери и мягко разговаривал. Затем стал брать с собой вкусняшки, чтобы он понял: я протягиваю ему руку не для того, чтобы ударить, а чтобы дать что-то хорошее. Открывал консервную банку, зачерпывал ложку и протягивал ему.

Сначала между нами был метр, потом мы сидели все ближе, ближе и ближе. И в один из дней он позволил себя погладить.

Из такого непростого состояния он вышел за три месяца. Сейчас он мегавеселый и знает все команды. Если сказать «ко мне», он радостно несется навстречу.

Потом я увидел похожую собаку, Ричарда, еще более забитую. На то, чтобы одеть ошейник и вывести его на поводке, у меня ушло полтора года. Он был очень запуганный. При любой попытке что-то сделать мог укусить — боялся, что сейчас ударят.

И здесь нужно сделать важное замечание. Даже если собака из-за страха пытается укусить, ей нельзя говорить что-то жестким и командным тоном. Так можно запугать ее еще сильнее.

У человека, конечно, есть инстинкт самосохранения, но перед тем, как зайти в вольер к подобной собаке, нужно допустить, что она может начать огрызаться, и если это произойдет, вам нужно сохранить самообладание.

Кажется, что полтора года — это много. Но в приюте никто не гонится за временем. Самое важное — помочь собаке. А когда вы помогли нескольким, то переходите в разряд волонтеров, которым хочется заниматься сложными животными, и вы просто уже не можете остановиться.

И однажды я решил социализировать на тот момент немного агрессивную собаку. Это была большая овчароподобная собака по имени Арчи. К ней боялись заходить все, думали, что она их съест. А мне такие собаки очень нравятся. У меня у самого овчарка. К тому же, я понимал, что ситуация повторяется: либо им кто-то занимается, либо он так и сидит в вольере.

Уже после первого нашего знакомства собака пошла на поводке. Со второго стала воспринимать меня как человека, которого можно не опасаться. Вскоре Арчи стал выполнять мои команды и радоваться. Сейчас мне сложно поверить, что когда-то он повергал всех в ужас. Я захожу в приют, это достаточно большое пространство, и как только открывается дверь — эта собака начинает дико радоваться: прыгает, виляет хвостом, она не видит, но чувствует, что ты пришел, и визжит от радости на весь приют.

Как я это сделал? Полагаю, я просто ее не боялся. Она считывала страх других людей, и ее это пугало. Либо она пыталась их спровоцировать. А я заходил осторожно, но без страха.

Социализирую животных я не целый день, помимо этого, в приюте у меня есть основная работа — выгуливать собак. У нас их около 800, волонтеров — максимум 20 человек. Мы распределяем, кто в какой день приедет и кто с какими собаками погуляет. Следим, чтобы каждому животному уделили достаточно времени.

Если мне надо погулять с 50 собаками, то я прикидываю, что на каждую мне нужно потратить примерно 15 минут. Обычно я приезжаю утром и уезжаю вечером (некоторые приезжают на пару часов, все зависит от возможностей). Гулять можно сразу с двумя или тремя собаками, если их характеры позволяют. За этот день я обычно прохожу 20-25 километров.

Так я живу в течение пяти лет: каждый выходной приезжаю в приют. Это накладывает определенный отпечаток, конечно. Ведь волонтерство — это не просто приехал, погулял, уехал. Помимо этого надо вести соцсети, сборы, финотчет, возить собак по клиникам, чаще это в будни, тогда надо брать отгул, бывает, ты находишь животных на улице: подбираешь, везешь в больницу, находишь передержку, занимаешься пиаром. То есть это перерастает в стиль жизни.

То, что я генеральный директор, мне жизнь не упрощает. Если я сегодня повез собаку [и не успел поработать], замечательно, просто в следующий раз поработаю усерднее. Работа ведь измеряется не в часах, она измеряется в результате.

Нет такого, что я занимаюсь собаками, а на работу забиваю.

И мне нравится жить именно так. В самом начале я связался с большими фондами, такими как Greenpeace и WWF, но быстро понял, что вся моя помощь будет сводиться к переводам денег, то есть я даже не замечу, что принес пользу. Это не мое. А здесь я приезжаю в приют и вижу сотни жизней, которые я могу спасти. Прямо сейчас.

Александра,

канистерапевт

Я совершенно не собиралась становиться волонтером. Мне просто было интересно, как собаки живут в приюте. Живут не очень хорошо, но сияют, когда видят человека. И я осталась.

Спустя несколько месяцев я познакомилась с девушкой, которая работала канистерапевтом — помогает людям пройти реабилитацию с помощью общения с собакой. Она предложила мне пройти обучение. Из любопытства я согласилась.

Канистерапевты чаще всего работают с детьми: с аутизмом, с синдромом Дауна и другими ментальными отколнениями. С теми, кому тяжело освоиться в мире, тяжело общаться с людьми. И собака здесь — мостик между ними и взрослыми.

Но для такой работы подходит не каждая собака, только очень терпеливая и дружелюбная, в которой мы уверены на 100%. Потому что она должна отнестись с пониманием ко всем действиям ребенка.

Что именно мы делаем? Например, таким детям сложно научиться завязывать шнурки, у них нет мотивации этому учиться. А вот завязать ленточку на поводке собаки — другое дело. Делают они это медленно, потому что мелкая моторика дается им тяжело, но сидят, трудятся, потому что надо украсить собачку, им это хочется.

Еще такие дети часто с трудом разговаривают, а тут собака, которая, если ты правильно произнесешь команду, что-то сделает. Единственное, иногда дети говорят неразборчиво, и собака плохо понимает, что от нее хотят. В такие моменты я незаметно показываю собаке какой-то жест, который она распознает. Например, «сидеть» — это ладонь вперед, лежать — ладонь вниз. Разумеется, дети это замечать не должны.

В общем, канистерапевт должен знать психологию и зоопсихологию. Из этого главным образом и состоял курс, после которого нам предложили стажировку в «Артеке». Нужно было ехать с собакой, а у меня ее не было. И я почти отказалась, но в последний момент присмотрелась и решила взять собаку из приюта, которую на тот момент знала уже три года, чтобы вместе с ней съездить в «Артек», а потом подыскать ей дом.

Но после стажировки я уже не могла отдать эту собаку.

Мы друг другу полюбились, а сейчас наша любовь достигла каких-то колоссальных размеров, это абсолютно моя собака, она понимает меня с полуслова, полувзгляда. Она всегда ходит за мной по пятам, особенно в незнакомом месте. Может даже наступать лапами мне на пятки.

Многие спрашивают: «Вы ее долго этому учили?» А я не то что не учила, меня это даже какое-то время раздражало. Но сейчас она немного успокоилась. Хотя до сих пор сидит ко мне вплотную.

Сейчас я полноценно работаю с собакой-терапевтом. Это уже не хобби. Но все еще каждую неделю посещаю приют. Туда я приглашаю фотографов, потом пишу объявления, бывает, приучаю собак к человеку: сажусь в вольер и читаю им вслух книжки или новости из соцсетей. Некоторые собаки напуганы так сильно, что боятся не только наших движений, но и нашего голоса. А новости читаю, потому что… Надо ведь себя чем-то занять!

Светлана,

преподаватель русского языка и литературы, экскурсовод

Первое время было больно видеть собак в клетках, которым я не помогаю, поэтому я шла, стараясь не смотреть по сторонам. Они ведь не понимают, почему заперты, многие из них домашние, им нужен человек, вот видят тебя первый раз, но стараются всячески привлечь твое внимание. Они как дети, которым по 6-7 лет. И эти дети просто хотят любви и игр.

Так что я сосредотачивалась только на тех животных, с которыми встречалась постоянно. Но когда осознала, что собакам от моего дискомфорта не легче, то изменила свое поведение.

Либо ты делаешь дело, либо нет — в чем смысл плакать? Если тяжело, сиди дома, продолжай смотреть на картинки несчастных животных.

А теперь обо всем по порядку.

В первом приюте, в который я ездила, собак любили и любят, это видно, но животных там очень много, а вольеры небольшие: собаки в них живут, как заключенные. Несмотря на эмоциональное напряжение, которое вызывает подобная картина, я планировала продолжать туда ездить, но увидела пост в инстаграме, что в приюте «Зов предков» поселился старичок Мухтар, которому нужно немного внимания. У волонтеров на это времени не было, они только смогли спасти его от усыпления. И я поехала.

Мухтар оказался ничуть не забитым, а вполне бодрым старичком: тут же умчался из вольера, радостно виляя хвостом. Так мы с ним и гуляли. А он, надо сказать, сидел с еще двумя собаками, и я стала выводить и их тоже. Не могу же я гулять с Мухтаром, а остальных игнорировать.

Потом меня попросили погулять с Рексом, потому что он постоянно выл. Мы провели с ним четыре месяца, затем он умер. Но с Рексом сидели еще две собаки. Одна из них — моя будущая. И я решила их тоже не оставлять.

В приют мне ехать два с половиной часа в один конец на электричке. Так что приезжаю я на весь день, иначе бессмысленно. Есть приют ближе, но я ведь не могу сказать собакам: «Мне удобнее ездить в другое место, извините». Они же меня знают. Когда я ухожу, они ждут меня.

Они живут от кормежки до кормежки, и для них праздник, когда мы приезжаем. Понятно, всякое бывает — случаются и дела, но им ведь этого не объяснишь.

И вот я гуляю со своей будущей собакой, завожу ее в вольер, а она упирается, в следующий раз тоже упирается. Спустя некоторое время я решила ее взять, но перед эти озвучила свою идею родственникам. Когда все узнали, что собака 11 лет провела в приюте, меня назвали сумасшедшей. Тему мы быстренько закрыли, но эта мысль меня не покидала. И я, как сейчас понимаю, неосознанно готовила себя к тому, что у меня будет собака, именно эта, я ее заберу, и мужа к этому готовила. Думаю, он до сих пор против, хотя уже два года прошло, но в итоге он понял, что для меня это важно.

Сначала было сложно. Когда дома были люди, она вела себя хорошо.

Когда мы уходили, она делала подкоп под дверью и сбрасывала на пол вещи. Кинолог потом объяснил, что она это делает, потому что не может справиться с внутренней тревогой, а волнуется она, потому что не знает, вернусь я или нет.

Тогда мы попросили в приюте клетку, чтобы закрывать ее, пока мы на работе. Прихожу домой — она эту клетку выгнула и вылезла. В приюте не поверили, пока мы не прислали фотографии.

Но постепенно она успокоилась сама. Видимо, поняла, что я всегда возвращаюсь. Уже месяца через полтора вещи она хоть и раскидывала, но не в таком количестве. Масштаб погромов уменьшился.

Разумеется, за два года она стала раскрепощеннее, но хвост у нее до сих пор преимущественно поджат. И она все время ходит за мной. Даже если спит, встанет и пойдет за мной. Бдит. Но когда остается с мужем… Он хорошо к ней относится. Когда во время «погромов» у меня опускались руки, он говорил, что мы не можем ее вернуть, это неправильно. Но если она дома с мужем, она забирается под диван-уголок, в свое убежище, и сидит там. Не доверяет высоким худым мужчинам, прямо шарахается от них. Видимо, какой-то такой ее сильно обидел. На полных мужчин она реагирует нормально.

Из-за собаки, двух детей, из-за расстояния в приют ездить часто не получается, но я не бросаю это дело. Потому что это невозможно бросить.

С собаками ты какой-то настоящий. Ты становишься самим собой, тебе не надо играть роль мамы, жены, подчиненной. В нашем мире мало искренности, а радость собак неподдельная и чистая.

Я наслаждаюсь общением с ними. После этих восьми часов в приюте мне кажется, что я возвращаюсь из дома отдыха.

Ольга,

студентка кафедры режиссуры театрализованных представлений СПБГИК

Я стараюсь ездить сюда как можно чаще, четыре-пять раз в неделю. Могу это делать, потому что я фрилансер и живу в 10 минутах от приюта, если на машине. Там я по большей части занимаюсь со своей подопечной собакой. Но в приюте около 900 собак, и в любом случае какая-то помощь всегда нужна: покормить, выгулять, таблетку дать, утеплить вольер. Я это тоже делаю.

Со своей подопечной собакой я познакомилась 11 августа прошлого года. Тогда в приюте был день открытых дверей, на который я пришла с мыслью, что хочу помогать, и помогать на постоянной основе. Обратилась к первому встречному волонтеру и сказала: «Я знаю, что собакам нужны опекуны. Покажи, пожалуйста, нуждающихся».

Мы пошли по рядам, собак было достаточно, и среди них я увидела Шелдона, он, такой дичок, сидел в углу, тихонько оттуда выглядывал и лаял. У меня возникло чувство, что это моя собака. И мы стали с ним заниматься.

В задачи опекуна входит социализировать собаку, гулять с ней, кормить ее, любить, искать хозяина, то есть водить на выставки, делать фотосессии, всячески это животное пиарить. Еще можно покупать более хороший корм. Они ведь сидят по несколько штук в одном вольере на улице, а ветеринарная помощь минимальная.

Когда Шелдон поймет, что такое ошейник, поводок и прогулки, когда без ущерба для его психики ему можно будет переехать в квартиру, когда он будет готов к контакту с другими членами моей семьи и другими животными, тогда, возможно, я заберу его.

Для меня важно только это. А о том, что он может выть, грызть вещи, я не думаю, не вижу здесь проблемы, потому что это все решаемо. Этим нужно заниматься, вот и все.

Все эти слова, что собака дома гадит или сожрала диван, иллюстрируют не то, что собака плохая, а то, что хозяин недоглядел. Может быть, собака гадит, потому что у нее цистит. Или ей страшно.

Вообще, общаясь с кинологами и более опытными волонтерами, узнаешь много фактов и приемов. Например, почти все в приютах социализируют собак. Правильно это делать так: нужно сесть к собаке боком, в глаза не смотреть, глаза у вас должны быть прищурены, взгляд мягкий, можно зевнуть — это все сигналы примирения. Так что я смотрю на своего Шелдона и зеваю.

Помимо этого, нужно использовать только методы положительного подкрепления. Нельзя ругать собаку, дергать ее за поводок, за ошейник, бить абсолютно точно нельзя. Потому что собака не знает, что такое плохо и хорошо, она просто что-то делает. Если она делает что-то, что, по нашему мнению, хорошо, надо похвалить. Тогда у нее выработается привычка. А если ее постоянно ругать, у нее возникает закономерный вопрос: «Почему все нельзя? А что тогда можно?» Большинство людей в нашей стране неправильно общаются с животными.

Но самое важное, что я почерпнула из занятий со своей собакой — что нельзя ничего от нее требовать. Она мне ничего не должна. Ей страшно. Это нормально.

Многие собаки не знают, что такое человек, доверие, дом. И моя задача — во-первых, самой научиться ей доверять, во-вторых, сделать так, чтобы она мне поверила. С людьми мы как-то уже привыкли, что они нам ничего не должны. Пора привыкнуть, что с собаками дело обстоит точно так же. Собака прежде всего — друг.

---

Фотограф: Света Мишина