«Можешь не писать — не пиши»: как правильно понимать самый известный совет писателям

There’s a bluebird in my heart that
wants to get out.

Charles Bukowski

За всю свою жизнь не слышала я совета о писательстве более известного и, как мне кажется, ложно истолкованного. Я не только журналист и писатель, но и редактор, работающий и с состоявшимися, и с начинающими авторами — а потому хочу прояснить вопрос, который мы так часто обсуждаем с теми, кто впервые сталкивается с проблемами мотивации, вдохновения или даже предназначения.

Хотя «Нож» и известен либеральным подходом к форме, несмотря на высокие требования к стилю и глубине знаний, не будем лукавить: мы тут не создаем поэм, претендующих на бессмертие, и литературных произведений, достойных хрестоматий. Мы пишем журналистские тексты.

Однако всё же, говоря о текстах, я буду цитировать поэтов и писателей, художников и музыкантов. Потому что в каждом журналисте и копирайтере, кроме внутреннего ребенка, есть внутренний поэт (или художник, а то и вовсе Творец).

И как в стихотворении Буковски из эпиграфа, каждый журналист и копирайтер держит внутреннего поэта взаперти:

Не высовывайся,
Хочешь всё мне изгадить?
Хочешь испортить мне всю работу?
Хочешь сорвать мне продажи книг в Европе?

Но иногда нужно выпустить это поэтическое альтер эго размять его тонкие ножки и поговорить о том, о чем журналисту и копирайтеру говорить неприлично. О смысле творчества.

Значение 1: можешь ли ты не писать — и не умереть?

Конечно, я могу не писать. Я не рисовать могу. И не танцевать. Не ходить в театр, не мыть посуду, не гладить рубашки, не стричься и не ходить к стоматологу. И даже не читать. Не могу я только не есть, не спать и не дышать, потому что умру. И то не сразу.

Очевидно, у нас нет биологической потребности писать тексты. Человеческая культура вообще построена на препятствиях в реализации биологических потребностей напрямую.

Мы хотим есть — и изобретаем сложносочиненную гастрономию и правила сервировки и употребления блюд, которым нужно отдельно учиться. Мы хотим секса — и культура рождает не только причудливые ритуалы ухаживания и флирта, но и кучу запретов, касающихся непосредственного соития.

Возможно, писательство — это способ опосредовать прямые желания. То есть, скорее всего, если мы хотим написать текст, за этим желанием стоит другая, более простая потребность, которую мы хотим удовлетворить. Доминировать в обществе? Впечатлить интеллектуально годного самца? Наконец-то заслужить одобрение родителей? Это может быть что угодно.

Но правда в том, что мы легко можем не делать многое из того, что считаем нужным или даже искренне хотим делать: быть добрыми, заниматься спортом, есть брокколи, звонить родителям, жертвовать на благотворительность, изучать жития святых или писать текст о смысле писательства. И это доказывает только одно: свобода выбора существует.

У нас явно есть свобода выбора, раз мы можем выбирать делать не только то, что хотим, но и то, что делать не хочется. Да еще и получать удовольствие от преодоления себя.

Поэтому я никогда не удивляюсь, если я не только могу не писать — но и не хочу писать то, что я на самом деле хочу написать. Человек сложен!

Значение 2: можешь ли ты не писать — или неведомая сила заставляет тебя?

Можно подразумевать под «можешь не писать — не пиши» что-то вроде «люблю-нимагу»: то есть ужасно хочется писать, как будто что-то на меня нашло! По распространенным легендам, припадкам мифического состояния вдохновения подвержены гениальные писатели (и вообще выдающиеся люди).

Я считаю, что есть только один достоверно существующий вариант «творческой одержимости» — это мания (ну или гипомания). Роль маниакальных состояний в гениальном творчестве описана во многих работах, в том числе в этой статье известной исследовательницы биполярного аффективного расстройства Кей Джеймисон.

Но странно ориентироваться на симптомы психической болезни как на творческий идеал. Во-первых, продуктивность мании часто заканчивается безумием и рассыпанием сознания больного на ошметки. Во-вторых, даже за умеренным маниакальным подъемом часто следует расплата другими тяжелыми и совсем не веселыми симптомами — от полной апатии до острого психоза.

В-третьих, это предполагает, что каждый человек стоит перед жизненным выбором между творчеством и психическим здоровьем и что выбор в пользу здоровья автоматически лишает нас возможности быть художниками или писателями. Мне кажется, это не так.

Я склонна думать, что способность к творчеству — естественная особенность человеческого мышления. Креативность по-разному проявляется у разных людей в зависимости от их психических, культурных или социальных особенностей, но это здоровая способность.

А вдохновение — обманчивая концепция.

С одной стороны, трудно отрицать, что прорывы в работе часто случаются в состоянии некоторого экстаза, ощущения выхода за собственные пределы или, наоборот, иллюзии, будто произведение рождается само, а автор пассивно наблюдает за процессом.

С другой стороны, большинство людей считают вдохновение состоянием, которое приходит само, его нужно искать или ждать и только после его появления приступать к работе.

Получается, без вдохновения творчество невозможно, но контролировать это состояние нельзя? Тут недалеко до состояния выученной беспомощности.

Такой подход приводит к растерянности и неуверенности в себе (особенно у молодых людей). Поиски нужного состояния часто заканчиваются банальными зависимостями от психоактивных веществ и связанными с ними хроническими болезнями.

В то же время многие признанные творцы подчеркивали, что вдохновение переоценено. Чайковский в XIX веке говорил, что вдохновение не приходит к ленивым. Перефразированная Пабло Пикассо поговорка про аппетит «вдохновение приходит во время работы» стала крылатым выражением в ХХ веке. И даже музыкант Ник Кейв в интервью 2009 года «Эсквайру» сказал:

«Если ты хочешь написать что-то, ты должен просто сесть за стол и сделать это. Никакая, ***** [блин], гребаная фея-крестница ничего не принесет тебе с неба, пока ты гуляешь в поисках вдохновения по осеннему парку. Я не верю во вдохновение. Я верю в то, что творчество — это работа».

Так что мне кажется, что неведомая сила не заставляет нас писать тексты. Но неведомым образом по диалектическому закону Гегеля количество усилий и времени, потраченного на творческий процесс, часто внезапно результирует креативным прорывом. Нейробиология пока только предполагает, как устроен подобный процесс, но в книгах описаны попытки разобраться в законах креативности мозга.

Выходит, нельзя выяснить, можешь ли ты не писать, если не садиться за писанину и не добиваться состояния «потока».

Значение 3: можешь ли ты пока что не писать — и еще подумать?

Есть еще вариант прочтения совета: можешь ли ты еще подождать и подумать? Возможно, речь идет о выдержанности мысли?

Действительно, с опытом открывается способность работать «в глубину». Обычно это происходит тогда, когда автор перестает скакать по верхам: сначала находит свою тему, затем проходит этап «захватывающих открытий» (на деле давно известных другим) и наконец погружается в ту часть своей экспертной области, которая лежит на границе с непознанным.

Тот же самый путь проходит каждая мысль и каждая идея для текста. Сначала придуманная концепция кажется потрясающе интересной. Но дни чтения и исследования создают впечатление, что изначальная идея мертва при рождении и глубоко вторична. Дальнейшие размышления и изучение материала, наконец, смутно очерчивают какой-то новый ракурс. Автор бросается по следу — но лишь обнаруживает, что всё, что приходит в голову, ему уже очевидно. И только когда он преодолевает очевидность и углубляется в собственные сомнения, его мысль приобретает неповторимую огранку.

Но на этот процесс действительно нужно время, и его часто можно прервать преждевременным натужным письмом с желанием как можно скорее получить результат.

Но совет «еще подождать» подойдет не всем. Перфекционистам он полезен не будет: таким людям всегда кажется, что им недостает компетенции, а их тексту — глубины и оригинальности мысли. Но это не объективный факт, а психологическая проблема. Таким авторам я всегда советую руководствоваться принципом психологии Винникота «достаточно хороший». Винникот придумал термин «достаточно хорошая мать», чтобы объяснить, что ребенку не нужны идеальные родители — достаточно быть просто хорошими и не слишком переживать из-за своих ошибок.

Для любителей более мистических терминов есть «безупречность» Кастанеды, которую он (вернее, духовный учитель героя индеец Дон Хуан) понимал как установку делать лучшее, что можешь — с полным осознанием того, что твои силы, возможности и время жизни очень ограничены. В этом смысле «лучшее» — это не «лучшее вообще» (оно недостижимо), а «наилучшее из возможного в данных обстоятельствах».

Идеальных сочинений не бывает, необходимо в какой-то момент остановиться и сдать «достаточно хорошую статью» своему редактору, который будет гарантом качества выпущенного текста и не пропустит его, если он плох. Я даже призываю своих авторов-перфекционистов показывать мне черновики, чтобы сбросить напряжение от стремления к совершенству.

Поэтому совет не писать слишком быстро подходит далеко не всем. Да и как понять, сколько времени «достаточно» для созревания мысли? Возможно, мысль никогда не созревает до конца — поэтому культура и развивается.

Значение 4: можешь ли ты не писать — и ничто от этого не изменится?

Принципиально другой способ понять загадочную фразу — предположить в ней смысл «есть ли тебе что сказать?». То есть изменится ли что-то от того, что ты напишешь свой текст — или мы и без него обошлись бы?

На первый взгляд, вполне разумная идея. Зачем делать что-то избыточное? Если от моего текста в мире не станет больше новой информации или оригинального мнения, это явно лишнее действие. Лучше заняться чем-то другим.

Чаще всего этот аргумент преподносится именно с акцентом на важность новизны и оригинальности. Молодые люди особенно много беспокоятся о том, высказал ли кто-то до них такую мысль, работал ли в такой форме, посчитают ли их свежими и оригинальными? Однако мне кажется, эти сомнения — от недостатка знаний.

Люди, хорошо изучившие историю философии, литературы или изобразительных искусств, знают, что ничего нового и оригинального per se в культуре нет. Даже самые великие образчики искусства — это переработки произведений других эпох или авторов: например, знаменитые творцы эпохи Возрождения переосмысляли произведения Античности, Вуди Аллен заимствовал структуры сюжетов у Ингмара Бергмана, Гоголь пестрит отсылками к Гофману, а история философии — это история комментариев к комментариям древних философов. Оригинальность вошедших в историю людей — всего лишь тонкие нюансы понимания универсальных проблем.

Культура — это коллективная попытка ответа на универсальные вопросы, которые не устаревают тысячи лет: что такое смерть, существует ли любовь, в чем смысл жизни, как пережить страшные события, кто должен принимать решения, что справедливо и т. д. Каждая новая попытка может оказаться ярче других — но в масштабе истории человечества даже самая яркая личность оказывается всего лишь ниточкой в ткани огромного пестрого ковра.

Однако не обязательно изобретать двигатель внутреннего сгорания, чтобы чувствовать себя первым среди равных или в своей небольшой социальной группе слыть большим оригиналом.

Возможно, стоит перестать маскировать жажду признания в конкретном сообществе желанием совершить великий прорыв для всего человечества? К сожалению, второе часто приходит без первого и нередко посмертно, что никого не может утешить.

Один из известнейших поэтов ХХ века Райнер Мария Рильке в «Письме молодому поэту» советует:

«Ищите спасения от общих тем в том, что Вам дает Ваша повседневная жизнь; пишите о Ваших печалях и желаниях, о мимолетных мыслях и о вере в какую-то красоту, — пишите об этом с проникновенной, тихой, смиренной искренностью и, чтобы выразить себя, обращайтесь к вещам, которые Вас окружают, к образам Ваших снов и предметам воспоминаний. Если же Ваши будни кажутся Вам бедными, то пощадите их; вините сами себя, скажите себе, что в Вас слишком мало от поэта, чтобы Вы могли вызвать все богатства этих буден: ведь для творческого духа не существует бедности и нет такого места, которое было бы безразличным и бедным».

Всякая тема и всякое беспокойство человека в мире не ново — но каждое конкретное бытие уникально, и каждый конкретный автор может открыть читателю свою надежду, беспокойство, боль и обнадеживающую находку. Даже если речь идет не о поэзии, а о журналистской статье.

Кроме того, всегда есть люди, которые знают меньше вас, те, кому именно сейчас необходимо услышать то, что вы собираетесь сказать. В эпоху соцсетей мы привыкли считать людей десятками тысяч. Но на деле даже если ваш текст прочтут 500 человек, это будет целый зал — и немаленький. А если вам удастся своим текстом изменить жизнь хотя бы одного человека, который будет вспоминать о вас с благодарностью, — разве это не награда?

Мне кажется, если не попробовать, то и не узнаешь, что может измениться благодаря твоему труду.

Значение 5: можешь ли ты не писать — или ты должен писать?

В русскоязычном пространстве известно письмо, которое Лев Толстой отправил в 1902 году Леониду Андрееву в ответ на его вопросы о своем творчестве:

«Думаю, что писать надо, во-первых, только тогда, когда мысль, которую хочется выразить, так неотвязчива, что она до тех пор, пока, как умеешь, не выразишь ее, не отстанет от тебя. Всякие же другие побуждения для писательства, тщеславные и, главное, отвратительные денежные, хотя и присоединяющиеся к главному, потребности выражения, только могут мешать искренности и достоинству писания. Этого надобно очень бояться».

Получается, Толстой вовсе не имел в виду, что, если писательство дается с усилием и требует труда, а не происходит «само собой» — значит, и не нужно писать. Не подразумевал он и необходимости быть оригинальным (напротив, в том же письме он критикует стремление быть особенным и чем-то удивить читателей). Долго вынашивать форму он тоже не советовал, подчеркивая, что выразить важное нужно «как умеешь».

Толстой имел в виду характер мотивации писателя. Он очень любил морализировать и разделил мотивацию на правильную, моральную (искренняя обеспокоенность каким-то вопросом) и неправильную, аморальную (желание славы или денег).

Толстой предлагает найти внутреннюю нужду выразить некоторую мысль, которая кажется важной, и именно эту потребность (потребность писательской совести, если хотите) сделать главным двигателем творчества.

Но и здесь его совет не универсален, и, прежде чем принимать его на веру, стоит его пристально рассмотреть и разобрать.

Лев Николаевич был аристократом, ни в чем не знал нужды. Он не мог себе представить, что когда-нибудь появится прекарный класс писателей, журналистов или даже копирайтеров, работающих на фрилансе, чья жизнь будет полностью зависеть от количества знаков в месяц. Мы не графья и не можем позволить себе вообще не думать о заработке, если писательское дело — наш хлеб. Вот и я делюсь с вами плодами своей профессиональной мудрости, малодушно ожидая гонорара в следующем месяце.

То же касается славы. В мире Толстого писателей было в сотни и тысячи раз меньше, чем сейчас, когда каждый пользователь интернета производит контент, каждый пятый неплохо складывает слова в предложения, а каждый десятый умеет интересно размышлять. Известность — единственный способ выдерживать конкуренцию в мире контента. Сделать имя — один из немногих путей к материальному благополучию для того, что решил заниматься писательством.

Но и тут всё неоднозначно. Да, мотивировать себя тщеславием продуктивно, а наслаждаться плодами славы приятно. В конце концов, победы в социальной иерархии приносят нам стабильные поступления серотонина, а вместе с ним ощущение удовольствия и уверенности в себе.

Но есть одно но: вкусы толпы переменчивы.

Кто, как не живущие в эпоху соцсетей, понимают это! Посты в лентах бесконечным потоком плывут сверху вниз, в прошлое, а вчерашние молодые звезды не сегодня завтра — уже просто устаревшие хайпожоры. Выходит, если ориентироваться на социальное поощрение, придется жить на авось и быть готовым как к случайным победам, так и к таким же случайным провалам.

Так что, несмотря на оговорки, в совете Толстого ориентироваться на «писательскую совесть» есть то, что не стоит отбрасывать.

Наши ощущения от жизни — удовлетворенность ею, ощущение предназначения, счастья или наличия цели — сильно зависят от того, видим ли мы смысл в этой жизни. Смысл жизни — сложный экзистенциальный конструкт, который, по сути, защищает нас от страха смерти и делает жизнь стоящей. Работа со смыслом жизни часто начинается с вопроса «зачем?» — и как раз на него и призывает ответить Толстой. Для чего я пишу этот текст? Есть ли у него смысл, который прибавит моей жизни ценность?

Психотерапевтический опыт показывает, что слава и деньги не приносят такого надежного ощущения осмысленности жизни, как возможность установить близкие значимые связи с другими людьми. Искренность писателя дает надежду на такую же искреннюю реакцию читателя, который даст автору знак, пусть и виртуальный: «Ты важен для меня, спасибо тебе».

Вероятно, только мысль, которая имеет большое значение для писателя, будет так же ценна и для читателя, в то время как тексты, написанные ради славы и денег, отзовутся в читательской душе фальшью и сгинут в пучине претенциозной лживой писанины. Это происходит со многими писателями прямо на наших глазах!

В эпоху цифрового контента ценность текста изменилась: большая часть текстов, как цифровых, так и печатных, пишутся вовсе не от побуждения писательской совести и не для обогащения жизни автора или читателя. Может быть, этот на первый взгляд неактуальный совет старого писателя, настрочившего девяносто томов, сейчас актуальнее, чем когда-либо.

P. S. Почему буквальное значение фразы — правильное

Давайте наконец обратимся к той записи в дневниках Льва Толстого, в которой содержится фраза, наиболее близкая к крылатому выражению «можешь не писать — не пиши»:

«Нынче встал не рано. Пошел ходить. Болит спина, и большая слабость. Но на душе твердо, ясно. Благодарю. Сейчас почитал К[руг] Ч[тения], письма, ответил на конвертах, и ничего не хочется писать, и слава Богу. Перечитал по случаю фонографа свои писания: О смысле жизни, О жизни и др., и так ясно, что не надо только портить того, что сделано.

Если уже писать, то только тогда, когда не можешь не писать».

Дневниковая запись Л. Н. Толстого за 19 октября 1909 года

Действительно, писатель тут имеет в виду самое буквальное значение: не хочется писать — и ладно. Но, как всегда, есть одно но.

В 1909 году Льву Толстому 81 год (ему остается прожить только чуть больше года). Он обладает мировой славой писателя-романиста и публициста. Его сочинения создали целое религиозное движение толстовцев, привели к конфликту с Церковью и повлияли на становление Махатмы Ганди с его идеологией ненасильственного сопротивления.

Это слова человека, который написал всё, что только мог выскрести из глубин своей вечно воспаленной совести (сейчас полное собрание сочинений Толстого насчитывает 90 томов). Его главная задача теперь — не портить то, что сделано.

Может быть, буквальное понимание совета «можешь не писать — не пиши» и самое правильное. Но только для состоявшегося писателя. Насколько совет рабочий для писателей за восемьдесят, расскажу в 2070 году, в девяностом томе.