Денис Драгунский — о первом отечественном блогере Розанове и о том, как бы вели себя русские классики в Фейсбуке
Денис Драгунский стал известен еще в Живом Журнале. Когда все переехали в Фейсбук, Драгунский и там быстро нашел своих читателей — сейчас у него их больше 50 тысяч. Тиражи его книг неизменно раскупаются и допечатываются в офлайне. В его рассказе, компактном и энергичном, «на страничку», иногда помещаются события целого романа. Кроме знания жизни и блестящего юмора, в Драгунском привлекает парадоксальность и свежесть его взгляда на привычные вещи. Нам он рассказал, почему Розанов был блогером, кто из классиков был бы популярен сегодня в Фейсбуке и почему не надо бояться редактировать «Анну Каренину».
— Вы как-то назвали Василия Розанова первым русским блогером. Почему?
— Строго говоря, первым блогером можно назвать уже Достоевского с его «Дневником писателя». Когда этот уникальный единолично-авторский журнал выходил, Розанов еще писал свой дурацкий трактат «О понимании», который сейчас никто не читает. Но этот трактат сыграл в его жизни большую роль в том смысле, что он понял, как не надо писать: заумно, занудно. Он почувствовал, что форма подачи философской мысли нуждается в обновлении, и благодаря этому появился Розанов, которого мы знаем и любим. Этот досетевой «блогинг» радикально изменил форму: если ты пишешь такие отрывочные, самодостаточные, вроде бы не связанные друг с другом посты, то ты уже не сможешь написать, как раньше: «Петр Иванович проснулся в дурном настроении и подошел к окну. За окном шел дождь» — все, весь свой «твит» ты использовал. А далее форма начала диктовать содержание. Автор стал искать новые способы общения с читателем. И Лев Толстой под конец жизни был озабочен этим, отсюда его «Мысли на каждый день», детские рассказы. Он ждал немедленного ответа. Я бы предположил, что появление этих новых литературных форм связано с пореформенными социальными сдвигами второй половины XIX века. Заработали социальные лифты, женщины получили возможность поступать в университеты…
— …а также коротко подстриглись и закурили.
— Подстриглись и закурили, пошли «в офис» — появились так называемые конторские барышни. Кстати, в 1910 году появился бюстгальтер.
— Толстой не перенес этого и ушел из Ясной Поляны.
— Совершенно верно.
Розанова можно считать блогером не только потому, что он писал короткими, отрывочными «постами». Он ведь к тому же писал очень много, каждый день, по нескольку раз.
Розанов сотрудничал с самыми разными изданиями, его упрекали в беспринципности, но ему просто много чего нужно было сказать. Представьте себе, что вы напечатались в «Новой газете», потом пошли в «Спутник и погром», потом в «Независимую», потом в газету «Завтра» — это ведь невозможно сейчас.
А Розанов мог. В этом его блогерская сущность: в отсутствии идеологической зашоренности, в интересе к разным точкам зрения.
— Есть ли сейчас блогеры такого «розановского» типа? Кого вы сами читаете?
— Мне вообще нравятся женщины-блогеры. У них есть особая внутренняя свобода, которой не хватает мужчинам. Женщины не боятся говорить о простых вещах, о быте, обо всем на свете, и это часто получается здорово: через повседневность становится видна некая философская глубина. Мне нравятся Диляра Тасбулатова, Ольга Абашкина, Анастасия Миронова — они все по-разному известны, с разными взглядами, но неизменно интересные.
А мужики-блогеры мне не нравятся своей жесткостью, внутренней скованностью.
— А как вам топовые блогеры, которые тоже «переехали» из ЖЖ в Фейсбук — Артемий Лебедев, Илья Варламов, Антон Носик?
— Они уже не блогеры в прямом смысле. Они представители следующего этапа блогинга, ситуации, когда положение и имидж человека определяют то, что он говорит. Точнее, когда читатели становятся рабами их популярности и читают абсолютно все, что написано в таком блоге. Когда, как говорят психиатры, утрачивается критика — и читателями, и иногда авторами. Автор уже пишет не просто пост, а «высказывание знаменитого блогера».
— Взять вас.
— Взять меня. Я, конечно, не так популярен в Фейсбуке, как названные выше уважаемые блогеры; у меня пять тысяч френдов и 48 тысяч подписчиков. Но если я сейчас вывешу фото какой-нибудь тетрадки и объявлю, что это неизвестные ранее, недавно обнаруженные дневники Бродского, и начну их выкладывать, то это будут читать и обсуждать действительно как дневники Бродского. Там может быть что угодно: «Сегодня утром встал, покормил кота; на Манхэттене дождь» — все равно будут читать и обсуждать.
— Как вы представляете себе ваших подписчиков?
— Среди них точно далеко не все — читатели и поклонники моей прозы. Более того, я подозреваю, что многие даже не вполне представляют, кто я вообще такой, чем занимаюсь и сколько мне лет. Помню, в 2014 году, когда мы уже отметили столетие со дня рождения моего отца Виктора Драгунского, мне позвонила какая-то девушка и попросила позвать к телефону папу.
— Вернемся к Розанову. Почему, если он заложил традицию литературного блогинга, она не продолжилась после революции?
— Потому что возникли авторитарные и тоталитарные режимы. Тоталитаризм — это в первую очередь архаика, массовость, традиция и норма. Блог — это голос отдельного человека, а это было нельзя; надо было маршировать, надо, чтобы была единая массовая газета, радио, которое слушают все.
Одновременно с этим возник современный тип занятости и — шире — массовая культура. Множество людей стали работать на одинаковых заводах и служить в одинаковых конторах, им стали нужны одинаковые обеды и одинаковые брюки, условно говоря. Соответственно, такому обществу нужна и «одинаковая», массовая литература: гораздо естественнее издать одну книгу тиражом в миллион экземпляров, чем тысячу книг по тысяче экземпляров. Все это делает невозможным и даже ненужным существование отдельных «блогерских» голосов. Сейчас, кстати, эта модерновая общность культуры распалась, каждый занимается своим делом, и поэтому так популярен Фейсбук, и поэтому у нас снова много книжек небольшими тиражами.
— У кого из классиков сейчас был бы классный Фейсбук?
— У Чехова, причем он вел бы его не только в формате своих знаменитых записных книжек: «Когда я разбогатею, то открою себе гарем, в котором у меня будут голые толстые женщины, с ягодицами, расписанными зеленой краской». Возможно, он вернулся бы к юмористике, которую писал в молодости. Конечно, в топе были бы Аверченко, Зощенко, Тэффи. Горький — но не со своей прозой, она скучная, а с письмами и рассуждениями вроде «Несвоевременных мыслей».
Горький вообще был очень остроумный и яркий. Когда не писал романы и повести.
Безусловно, со своим статьями блистали бы Чуковский и Шкловский. Бунин время от времени что-нибудь подпускал бы, «Темные аллеи» сделал бы в виде серии постов. И вообще, будь тогда интернет, писателей-эмигрантов много читали бы в советской России — через анонимайзеры.
— Розанов много и охотно отвечал бы на комменты. А Чехов?
— Точно отвечал бы. На все. В Полном собрании сочинений у него 18 томов — художественные тексты, а 12 — письма. Он отвечал на все письма. Сам он однажды объяснил это так: в гимназии ему очень нравился один учитель, и как-то в городском саду он поклонился ему — а тот его даже не заметил. С тех пор, говорил Чехов, я отвечаю на все письма. Вот так он распорядился своей детской обидой. Конечно, он прилежно, аккуратно отвечал бы всем в Фейсбуке.
— У меня перед глазами примеры двоих публичных людей, которые постоянно онлайн в Фейсбуке, которые всех читают и со всеми успевают поговорить в комментах. Один из них вы; как вы это успеваете?
— А я же свободный человек, на работу не хожу, сижу дома, поэтому времени хватает на все. Если бы я ходил на службу, то, наверное, писал бы только рассказы, а каждое посещение Фейсбука считал бы потерей времени. Но я живу вот так, и никакого секрета, как все успевать, нет.
А второй кто?
— Сергей Капков.
— Значит, он заходил в Фейсбук со смартфона в каждую свободную минуту, например, по дороге с одного совещания на другое. Дело ведь всегда не в количестве времени, а в потребности человека заняться чем-то.
— Как общение с читателями в Фейсбуке влияет на вашу литературу?
— Когда я пишу новый текст, я, как правило, знаю, как на него отреагируют. Конечно, я это не эксплуатирую, не иду за читателем, не пытаюсь ему специально понравиться или, наоборот, раздражить его. Но бывают необъяснимые вещи, напрочь опровергающие это мое «знание». Например, у меня есть очень печальный, даже трагический рассказ «Голод» о старой, нищей, одинокой пенсионерке, которая решает покончить с собой, но перед этим устроить пир на последние две тысячи рублей. В рассказе описано, что она покупает, как готовит, накрывает на стол… я это запостил, а дальше пошли комменты: «Ой, а мы вчера тоже себе такое приготовили, вырезку пожарили, с овощами, значит, это самое — красота!» Огромный тред, посвященный радостям еды. Я остолбенел, потом стал думать, почему так. Наверное, большинство все-таки реагирует на ключевые слова, выхватывает какие-то тэги.
Мне даже хочется устроить эксперимент: написать страшный, кровавый рассказ о гражданской войне, где вешают, жгут, живьем закапывают в землю, а в маленьком эпизоде женщина кормит ребенка грудью, — и я уверен, что будет много комментариев на тему грудного вскармливания.
«Я до трех лет кормила, яжемать», «мой часто срыгивает», «а мы в слинге ходим». И даже когда вы опубликуете это интервью, в комментах тоже обязательно выскажутся об этом.
— Может быть, и Розанов так же неправильно был понят в свое время?
— Его и до сих пор неправильно понимают, точнее, не признают вот в каком отношении. Он утверждал, что людьми правят главным образом две вещи: секс и повседневность.
Известны две его замечательные фразы. «Мы не по думанью любим, а по любви думаем». И еще ответ на вопрос петербургского студента — «что делать?»: «как что: летом собирать ягоды и варить варенье, зимой пить с этим вареньем чай».
Это касается философии быта, обыденности, которой не нужно противиться, стараясь жить как-то особенно, грандиозно.
А что касается секса — любопытно, что Розанов родился 2 мая 1856 года, а на четыре дня позже, 6 числа родился Зигмунд Фрейд. Они разными способами, научным и художественным, говорили примерно об одном: многое в нашем поведении основано на сексуальном желании. Но до сих пор люди как-то не готовы признать, что то, что ниже пояса, играет чрезвычайно важную роль в их жизни. И особенно не могут это признать и не любят Фрейда те, кто совершенно его не читал. У Розанова в этом смысле похожая судьба.
— Кого из классиков вы сами хотели бы читать в Фейсбуке?
— Да всех, но дело не в том, кого я хотел бы читать, а в том, кто мог бы естественно там выглядеть и интересно писать. Сложно ведь представить в Фейсбуке Шолохова, Леонова, Фадеева. Они писали длинно, сложно, и, чего уж там — часто скучно. Я вообще против двойных стандартов. Я за то, чтобы судить писателей прошлого так же строго, как мы судим современников.
— Тогда Достоевского всего — на редактуру, исправлять речевые ошибки, «круглый стол овальной формы», вот это все. Толстого тоже сокращать.
— Я был бы не против таких экспериментов. Ведь нас не удивляют парадоксальные интерпретации классики в театре и в кино. «Анна Каренина» для хипстеров, условно говоря — почему бы и нет? В «Идиоте» первые 300 страниц вообще непонятно о чем. Роман «Дядя Ваня» по пьесе Чехова — чем не издательский проект?
Понятно, что я сильно огрубляю. Я хочу всего лишь сказать, что главное в литературе — смелость. Страшно рассказать о чем-то, что тебе самому кажется стыдным, страшно выложить это на всеобщее обозрение; страшно обидеть классика. А не надо бояться. Писать нужно смело, а с классикой можно играть и экспериментировать, главное, чтобы это было талантливо и интересно. Настоящей «Анне Карениной» от этого ничего не сделается.