Откупы и колодцы. Какой была бакинская нефтедобыча до начала бурения скважин

О бакинской нефти известно с древнейших времен, и местные жители добывали и использовали ее еще столетия назад. Более того, она была, возможно, самой близкой из всех тогда известных по залеганию: нефтеносные пласты находились на небольшой глубине и под большим давлением. Если в Пенсильвании нефтяной фонтан был большой редкостью и приходилось выкачивать нефть с помощью различных приспособлений, то на Апшеронском полуострове фонтанирующие скважины были делом довольно обыкновенным — о них еще в VIII веке писали арабские купцы, причем особое впечатление на них производили горящие скважины, наверняка это было мощным зрелищем для человека раннего Средневековья. А на Апшероне вечно что-нибудь да горело…

Нефть интересовала людей всегда, в качестве осветительного масла продукты ее перегонки предлагал использовать еще Ар-Рази, естествоиспытатель, живший в X веке, но тогда именно такого применения нефти не нашли — времена промышленного производства еще не наступили.

Зато нефть использовали в медицине, косметологии, в качестве смазки (например, в колесных повозках) — словом, весьма скромные потребности в ней существовали всегда. И вот эти потребности жители Апшерона вполне могли удовлетворить: для добычи нефти они рыли колодцы, вычерпывали оттуда нефть кожаными ведрами и перевозили ее в бурдюках на ослах и верблюдах, иногда на довольно дальние расстояния. Во всяком случае, известно, что апшеронской нефтью пользовались врачи и ветеринары в Персии и Турции.

В какой-то момент благословенный Ширван, некогда отдаленную персидскую провинцию, разорвали на части местные ханы, воспользовавшись ослаблением власти шаха. Среди прочих ханств образовалось и Бакинское, причем поначалу нефть (пусть и в небольших количествах), соль, овощи и — самое главное — транзит грузов через Баку делали это ханство экономически устойчивым. Но его пятый правитель Гусейн-Кули-хан стал последним независимым правителем. Вынужденный крутиться между Россией и Персией и участвовать во всех сварах местных ханов, он то призывал шаха не оставлять его своей милостью, то заявлял царским генералам о намерении перейти под власть царя, то нападал и грабил и тех и других, перекладывая вину на кого угодно.

В 1796 году русские войска заняли Баку, но уже год спустя взошедший на престол Павел I приказал войскам город оставить (роль этого императора как миротворца обойдена вниманием, историками он ославлен как идиот или в лучшем случае «немец», якобы пытавшийся насаждать чуждую культуру).

Гусейн-Кули-хан радостно возвращается в Баку, но мирной жизни не ждет и не ищет. С 1801 года новый император Александр I вновь обращается к планам по захвату Кавказа и Закавказья и где силой, где дипломатией (например, в 1803 году в Баку под видом консула был прислан дипломат Михаил Скибиневский, который, по сути, пробовал править от имени русского царя — позднейшие историки будут писать, что это была попытка «мирного урегулирования конфликта» со стороны России) продвигает границы своей империи вглубь. Всё по-старому для Гусейн-Кули-хана: он то ссорится и даже воюет с шахом, то обещает передать ключи от Баку генералу Павлу Цицианову и в момент торжественного вручения этих символических ключей Цицианова и его свиту рубят на куски, а голову генерала хан посылает шаху в знак своей верности, после чего Гусейн снова ссорится, воюет и мирится с шахом (даже ценой потери части ханства) и снова пишет письма царским генералам о том, что готов привести под власть российского императора своих подданных.

Между тем убийство Цицианова спровоцировало волну выхода других ханов из-под российского подданства, и участь Бакинского ханства была решена — империя действовала, может быть, и неспешно, зато теперь, памятуя о старых неудачах, в том числе военных поражениях, действовала наверняка. Посчитав одно из многих (как теперь ясно, ничего не значащих) обращений Гусейна к царю намерением присягнуть России, генералы Григорий Глазенап и Сергей Булгаков оккупируют ханство, и с 1806 года оно входит в состав империи.

Гусейн-Кули-хан весьма счастлив такому обороту дела и даже пытается использовать русские войска против своих недавних недругов, ему же, в свою очередь, обещано множество милостей (генеральское звание, место подле государя и денежные умопомрачительные «компенсации»), впрочем, обещания как-то не особо быстро выполняются. И в 1809 году Гусейн бежит от этого счастья в Персию, где в дальнейшем сражается на стороне шаха против русских (и даже попробует взять штурмом Баку и вернуть себе город, но неудачно), — так или иначе, но история Бакинского ханства, на последних страницах которой мы видим массу примеров мужества и отваги, но мало примеров чести и благородства со всех сторон, на этом завершается, и наступают новые времена.

Кстати (коль уж мы о нефти!), в 1803 году купец Касымбек строит две шахты для добычи нефти прямо в море — это первый в мире подобный эксперимент. Инженерных знаний Касымбеку и его помощникам для реализации прекрасной идеи не хватает, и в следующем году шторм уничтожил шахты, да и не до нефти в тот момент: сплошные бои вокруг, — но этот опыт не забылся и позже, уже с применением современных технологий, будет востребован и продолжен.

Баку осваивается русскими медленно и трудно, тут свои традиции отношения с начальством, взяточничество и любовь к «подаркам» никуда не ушли, а территория бедна, разорена, страх перед жестокими завоевателями и ненависть и недоверие к ним, инородцам и иноверцам, сильна. Однажды Баку расцветет благодаря транзитной торговле (как когда-то в VIII веке, во времена знаменитого «серебряного торгового пути»), сейчас же торговли этой нет — даже в хорошие времена, когда отношения между Персией и Россией, пусть и эпизодами, складывались благоприятно, торговать нечем: страны, где торговля контролируется государством, никак не могут найти, чем торговать друг с другом.

Характерный штрих: в какой-то момент персидский шах выдает право на беспошлинную торговлю в его владениях промышленнику Акиму Мальцову, основателю Гусь-Хрустального и родоначальнику знаменитого русского хрусталя, — это в рамках «извинений» за смерть русского посла Александра Грибоедова, в свите которого был и Мальцов — единственный из дипломатов, оставшийся тогда живым. Но хрусталь, уже завоевавший популярность во всем мире, не нужен в Персии — Мальцов продает там своих шедевров то на 604 рубля в год, а то и на 57 и в конце концов вовсе прекращает поставки: возить дорого, продавать хлопотно, в итоге шахская милость, беспошлинная продажа, приносит одни убытки.

Сразу после захвата Баку генерал Булгаков составляет подробный реестр всех доходов города, переписывая буквально всё: и вырученные деньги от продажи соли, и лов тюленей, и таможенные поступления, и доходы с красильни, с убоя скота, и, конечно же, доходы от нефти.

Нефтяных скважин еще не было, а вот колодцы, в которых добывали нефть, были переписаны — их оказалось 116.

Сумма доходов Баку получилась внушительная — 116 800 рублей. Вот только город переживает не лучшие времена: наместник в Закавказье Иван Гудович требует от коменданта города значительного увеличения поступлений в казну и не забывает добавить, что увеличивать доходы нужно, не ущемляя местных жителей.

Из Баку пробуют сделать крепость, туда прибывают инженеры. У этих ученых людей нефть и всё связанное с ней вызывает большой интерес. Горный инженер Николай Воскобойников изучает и саму субстанцию, и методы ее добычи и даже придумывает, как бурить скважины для ее подъема из недр — в 1846 году он пробурил первую в истории скважину для добычи нефти глубиной 21 метр. Увы, нельзя сказать, что опытом первооткрывателя кто-то воспользовался — бурение и в Галиции, и в Пенсильвании «изобретут» потом заново, не копируя опыт Воскобойникова, а совершая собственные ошибки и открытия. Воскобойникову же принадлежит первый опыт классификации нефти и попытки получения «белой нефти», очищенной, близкой к керосину, в лабораторный условиях. Заметим между прочим, что опыты по перегонке нефти имеют давнюю историю (мы уже упоминали про Ар-Рази) и сами по себе, может быть, не новация, но применения «белая нефть» до Игнация Лукасевича и Яна Зеха не находит — не нашла она себе места и при Воскобойникове, хотя до открытия польских аптекарей оставалось всего несколько лет.

Впрочем, неизвестно, во что вылились бы упражнения Воскобойникова, так как в том же 1846-м он был обвинен в растрате казенных средств и взяточничестве, отстранен от дел и отправлен под суд. Позже его оправдали и обвинения сняли, но в инженерный корпус оскорбленный шельмованием Воскобойников уже не вернулся, поступил на службу к персидскому шаху и оставшуюся жизнь посвятил геохимическим поискам на территории современного Ирана (стал одним из отцов иранской геологии и, видимо, делал свое дело весьма успешно — известно, что он был награжден высшей наградой Персии — орденом Льва и Солнца).

Однако для бакинской нефтедобычи этот талантливый и увлеченный человек был потерян, и когда «волшебная лампа Лукасевича» открыла заманчивые перспективы нефтедобычи и на Апшеронский полуостров, самый известный на тот момент в мире источник нефти, многие обратили внимание, людей с опытом и квалификацией Воскобойникова сильно не хватало.

История не сохранила имени героя, который первым стал добывать нефть в промышленных масштабах и вырабатывать из нее керосин, правда, один из иностранных путешественников, побывавших в Баку, пишет, что нефтяной промысел, по слухам, выкупил один армянин за 200 тысяч рублей ассигнациями. В самом деле, в России во многих сферах тогда действовала популярная система откупов — смысл ее в том, что промышленник платил вперед некую сумму в казну, за что получал право, например, как в нашем случае, выкачивать столько нефти, сколько сможет. Армянских купцов в те годы в Баку много, деньги у них (скромные по меркам России и невероятно огромные по меркам Баку тех лет) есть. Нефтью они занимаются так же активно, как и местные жители, и к середине XIX века в нефтяном деле чувствуют себя очень уверенно. Но открытие керосина и разом образовавшийся гигантский спрос на «белую нефть» привлекли на Апшерон капиталы совсем другого размера.

Надо сказать, освоение бакинской нефти могло бы начаться и раньше, но потрясение в виде Крымской войны отвлекло россиян, «прозевавших» и появление керосиновой лампы, и возросший спрос на керосин.

Только через два года после окончания войны в Баку появляется Василий Кокорев, купец первой гильдии, меценат и славянофил. Он-то в курсе, что такое керосин и какова ему цена, поэтому решимости прибрать к рукам бакинскую нефть ему не занимать, благо денег у него в достатке, а сотня бакинских колодцев кажется мышиной возней. Кокорев из староверов, поднялся на винных откупах. Начинал он, впрочем, с солеварения, однако доставшийся ему в наследство завод, где он был совладельцем и управляющим, к 1841 году стал убыточным: в этот год отменили ввозную пошлину на соль и русская соль оказалась неконкурентоспособной, — Кокореву пришлось устраиваться в лавку винного откупщика приказчиком.

Говорят, что Кокорев, образование которого, по старообрядческой традиции, состояло из заучивания церковных книг и житий святых, обладал замечательным даром убеждения и для своего хозяина был человеком ценным, однако удержать даже такого ценного сотрудника не удалось — слишком уж он оказался проворен.

Разобравшись в системе откупов, Кокорев пишет самому министру финансов письмо, в котором предлагает систему винных откупов пересмотреть, суля казне большие выгоды. Система откупов, заведенная еще Петром I, была, можно сказать, основой формирования российского бюджета. Работало это так: на то или иное дело объявлялся своего рода тендер — например, на право производить и продавать на территории определенной губернии хлебное вино (так в ту пору называли популярный дистиллят, водки в ее современном виде не существовало, ректификацией не занимались, современный нам напиток с названием «водка» появится к концу века). Как и сейчас на тендерах, купцы заявляли суммы, которые готовы были заплатить за откуп. Кто-то объявлялся победителем, после чего, конечно же, победитель шел с большими взятками к властям — и цену откупа, как правило, удавалось сильно сбить.

Сама по себе система винных откупов была в те времена делом обыкновенным, ее придерживались правительства всех стран, правда, доля откупных денег в бюджете была небольшой: 9% во Франции, 6% в Пруссии. Выделялась разве что Англия с 24% доходов, получаемых от питейного промысла.

Впрочем, успехи англичан меркли на фоне России — на момент ликвидации винных откупов, в 1863 году, доля винных денег составляла 48% от всех поступлений в казну, а с 1825 по 1860 год она возросла с 64,8 млн рублей до 126,4 млн.

Винными откупщиками были богатейшие из богатейших, на этом поднялись братья Мамонтовы, Яковлевы, Гусятниковы, Сапожниковы, Евреиновы. Собственно, любой из двух сотен откупщиков был невиданным богачом, а наипервейший среди всех — отставной поручик Дмитрий Бенардаки, купец греческого происхождения: его капитал превышал 20 млн рублей, в какой-то момент он был, видимо, самым богатым человеком в стране — конечно же, среди простых, не аристократов. Впрочем, последние тоже не брезговали винными откупами: лица благородного происхождения — чиновники, дворяне и отставные офицеры — составляли среди откупщиков 36%.

Заметим, что далеко не все откупщики выполняли свои обязательства — взятки и правильные связи давали возможность спокойно существовать и с долгами казне. Так, Евреинов задолжал 4 млн рублей, но оказалось, что деньги куда-то исчезли — и его долг был списан. Это считалось нормальным, а вот сбежавший в Париж Гарфункель, задолжавший 1,125 млн, был порицаем обществом. Что, правда, не помешало ему безбоязненно и безбедно существовать на чужбине.

Так или иначе, но письмо Кокорева затрагивало настолько важную для бюджета тему, что было прочитано и — одобрено. Более того, Кокореву передали в откуп Орловскую губернию, где ситуация с недоимками была наиболее болезненной — минус там составлял 300 тысяч рублей.

Кокорев тут же сделал убыточную губернию прибыльной — решающим делом стало снижение себестоимости хлебного вина. За счет резкого снижения его качества, естественно.

Работников он увольнял массово за малейшее подозрение в нечестности (надо сказать, вся винная отрасль на нечестности и стояла — шли туда работать не за жалованье, а за возможность подворовывать; впрочем, Кокореву ли, отработавшему несколько лет приказным человеком у откупщика, было этого не знать?). Через год Орловская губерния уже была прибыльной, а сам Кокарев стал миллионером, более того, он получил от министерства финансов еще 23 откупа, а его «новации» были отражены в новом «Положении об откупах» от 1848 года.

Кокорева не зря называли «откупщицким царем» — истинных размеров его состояния не знал никто, полагают, что он скрывал от налогов от половины до трех четвертей прибылей, обозначая капитал скромно, в 7–8 млн рублей.

Заметим, что сам Кокорев, будучи старообрядцем, хлебного вина не пил, пьянства не одобрял, но зарабатывать на пьяницах зазорным для себя не считал. В народе тогда появилось слово «кокаревка» для обозначения хлебного вина отвратительного качества — так что наш герой, если можно так сказать, прославился на всю Россию.

По его собственным словам, торговля винным зельем никогда не шла так хорошо, как после Крымской войны: ближайшее после нее трехлетие принесло ему самый большой доход, больше, чем во все предыдущие годы.

Словом, в Баку прибыл не просто богатый человек, а человек, имевший отличную репутацию и прямой выход на самых высоких лиц в государстве, меценат, покровительствующий не только искусствам (что было в купеческой среде делом весьма популярным), но и наукам, и само его появление вызвало фурор не только на берегах Каспия, но и в столицах — уж если столь известный человек заинтересовался нефтью, то, наверное, это не пустая забава, а дело, сулящее серьезные барыши.

Кокорев пытается застолбить за собой какие-то участки, но получает неожиданный отпор от крупнейшего из откупщиков Ивана (Ованеса) Мирзоева.

Мирзоев еще в 1855 году переехал в Баку из Тифлиса и занялся торговлей шелком. Присмотревшись к местным делам, сведя благодаря своему деликатному товару знакомство с большими начальниками (через покупательниц шелка — их жен) и поднаторев в откупах, Мирзоев сначала приобретает в откуп рыбные промыслы. На него работает 2,5 тысячи человек, товар расходится мгновенно и с хорошей прибылью — от дешевой каспийской сельди до дорогой каспийской икры. С нефтью Мирзоев тоже не стал тянуть: еще до приезда Кокорева в Баку он стал крупнейшим откупщиком нефтяных промыслов.

Мирзоев пробует добывать нефть уже в промышленных масштабах и даже пытается получить из нее керосин, и хотя качественный продукт переработки Баку сможет давать еще не скоро, дела с продажами у Мирзоева идут неплохо — всё равно ничего другого-то нет, откупщик, по сути, монополист.

Кокорев в компании с аристократами, бароном Николаем Торнау и Николаем Новосельским, начинает со строительства нефтеперегонного завода. Проект перегонки (Кокорев славится размахом) заказан немцу Юстусу Либиху — крупнейшему и самому известному химику того времени. Приходит время начинать испытания, и тут — первая проблема: на Апшероне, где нефть чуть ли не хлюпает под ногами, негде взять это вещество для переработки. Вся нефть в откупе, каждый откупщик, как это случалось и с хлебным вином, пробует перерабатывать всё самостоятельно. Как Кокорев ни бьется, а получить контроль хоть над каким-то числом нефтяных колодцев (о скважинах речь пока не идет), у него не выходит. Это он в Петербурге важный человек, это он у себя в Москве миллионщик, а в Баку — откупы.

Прикормленные Мирзоевым и другими откупщиками власти взятки берут, но разводят руками: мол, рады были бы помочь, да закон есть закон… Но, как говорится, не с таким связались — и Кокорев с тем же рвением, с которым раньше объяснял правительству важность и нужность винного откупа, берется объяснить, что откуп нефтяных участков — дело вредное и государству невыгодное. И ведь объяснит, у него же дар убеждения…

Впрочем, его партнеры Торнау и Новосельский ждать положительного решения правительства не стали и из дела вышли. Это дает возможность Кокореву передать ранее принадлежащие им доли Петру Губонину, бывшему крепостному (выкупившему себя из зависимости только в 1858 году, будучи уже богачом — сразу после выкупа он стал купцом первой гильдии и приписался к московскому купеческому сословию — состояние позволяло).

Губонин начинал каменщиком, но к хорошим рукам у него прилагалась и отличная голова — еще будучи крепостным, он быстро получает подряд за подрядом на строительство сначала домов, позже правительственных и общественных зданий, домов купцов и дворян, потом возьмется и за мосты, железные дороги (в чем преуспеет), займется страхованием, виноделием и дачным строительством в Гурзуфе, то есть проявит себя широко и в самых разных ипостасях. Всё-таки XIX век — век людей, которые даже без специальной подготовки брались за любую задачу, казавшуюся им важной и интересной, — и в науке, и в бизнесе. Отговорок «я в этом не разбираюсь, здесь нужны специалисты» этот век еще не знал…

Проект завода в Сураханах стал для Губонина первым по-настоящему большим бизнесом, отнесся он к нему с огромным вниманием и вложил в дело немало сил. Немного забегая вперед, скажем, что придет время и Кокорев станет банкротом. То, что когда-то возвысило его — умение «дружить с начальством», — его и погубит, когда «начальство» отвернется от него. Почти все его начинания продолжатся без него (это говорит о том, что сами задумки были удачны и начаты умно) — и его страховые компании, и торговые дома, и пароходное общество «Кавказ и Меркурий», и железные дороги — почти всё сохранится, вот только сам Кокорев вынужден будет выйти из всех дел, стараясь просто остаться на плаву. Вот тогда дела «Бакинского нефтяного общества» (или, как его будут чаще именовать, БНО) подхватит Губонин, и управлять им он будет очень умело, сохранив предприятие даже в самые трудные для себя, страны и отрасли времена.

Между тем нефтеперерабатывающий завод БНО начинает давать «белую нефть». Увы, керосина не получается — продукт называют фотонафтилем. С одной стороны, в любом случае использовать слово «керосин» официально запрещено (право на название закреплено за его изобретателем, канадцем Абрахамом Геснером), с другой — это и в самом деле не керосин, а более плотная и труднее воспламеняющаяся субстанция. Конечно, при сумасшедшем спросе на осветительную жидкость и это вполне годится для керосиновых ламп, но Кокорев недоволен качеством. Это не хлебное вино, защищенное правом откупа, которое можно было ухудшать чуть ли не до бесконечности, — в Петербург начинает поступать керосин из Пенсильвании, который быстро и легко завоевывает пустующий рынок. Владельцы БНО пробуют отправлять в столицу свой фотонафтиль, но получается дорого (доставка пуда из Баку на перекладных с многочисленными перегрузками стоит 40 копеек, а из Пенсильвании морем — всего 16 копеек за пуд) и плохо: американский керосин несопоставимо лучше российского фотонафтиля — и горит лучше, и свет дает ярче, и экономичнее, и безопаснее — словом, Кокорев озадачивается качеством продукции, для чего обращается к ученым-химикам, среди которых и его знакомый (пока еще не знаменитость) Дмитрий Менделеев.

Визит Менделеева в Баку не был долгим, однако, если можно так выразиться, всю архитектуру отрасли Дмитрий Иванович нарисовал.

Во-первых (и мнение ученого будет учтено как важный аргумент при перемене закона), он заметил, что система откупа, принятая в отрасли, есть самое главное зло и самое большое препятствие для развития нефтедобычи. Не будучи экономистом (во всяком случае, идеи и высказывания Менделеева в этой области не изучены и не исследованы), он решительно выступал за организацию свободного рынка нефти, что помогло бы решить вопросы и качества продукции, и объема добываемого и производимого, и доступной цены. Но больше всего внимания Менделеев в своей записке Кокореву уделил технической стороне дела — он предлагал строить нефтехранилища (что тут же начали исполнять), писал о том, что необходимо решать проблемы транспорта, и в частности указывал, что будущее за наливными судами, а еще предлагал транспортировать нефть по трубам, используя насосные системы. Главными реализаторами идей Менделеева на каспийских промыслах в итоге станут братья Нобели, но случится это лишь через десять с лишним лет.

Стараниями самого Дмитрия Менделеева и его коллеги Василия Эйхлера, бакинского инженера и химика, с качеством переработки нефти удалось справиться — с начала 1860-х завод БНО (а за ним и все заводы в регионе) начинает производить керосин довольно высокого качества; вот только с ценой его доставки поделать ничего не удается. Дорог в Баку нет, и большая часть нефти и керосина перевозится на ослах и верблюдах — транспорт не самый быстрый, не самый дешевый, кожаные бурдюки, наполненные нефтепродуктами, рвутся и подтекают. Словом, транспорт XV века не годится для века XIX — это уже не говоря о том, что на свете не существует такого количества ослов и верблюдов, чтобы удовлетворить потребность в перевозках. Правда, есть бакинский порт и Каспийское море — вполне очевидный вариант для перевозок, которым грех не пользоваться.

В те времена нефть измеряли в ведрах (имеется в виду не оцинкованный сосуд, а принятая в России мера объема). Однако с какого-то момента ее стали перевозить по воде, используя для этого разнокалиберные бочки. Бочки, заметим, начали использовать и на другом континенте, там они стали и мерой измерения добычи — с 1866 года, когда Совет нефтепромышленников Пенсильвании принял решение о введении единого стандарта добычи, взяв за основу бочку из-под сельди, называемую баррель (42 галлона, или 159 литров). Бочки были хороши всем, но только не в качестве тары для перевозки: их вес составлял 20–25% от веса всего груза, плюс бочки портились, протекали (в расчеты при перевозке закладывали 20-процентную потерю содержимого), а кроме того, они были возвратной тарой, то есть в одну сторону шел корабль с нефтью (за нее и платили), а обратно он возвращался забитый пустыми бочками — бесплатный рейс по перевозке воздуха.

Все эти мучения продолжались долго и выхода не предвиделось, но в начале 1870-х Кокорев сумел всё-таки убедить буквально всех в том, что система откупов убивает отрасль. В 1870-м керосин в России на 80,9% был импортным (в основном американским, только 0,3% импорта составлял керосин из Галиции и Румынии, где проблемы с транспортировкой были аналогичны бакинским). Кокорев убеждал правительство, что отрасли по силам радикально поменять ситуацию, не вдаваясь, впрочем, в подробности, как именно это возможно сделать, учитывая логистический тупик, в котором добыча российской нефти к тому моменту оказалась.

Впрочем, он был прав в главном (это подсказывал ему личный опыт): стоит добыче нефти стать свободным промыслом, как в дело будут вкладываться миллионы, а уж миллионы непременно решат любые задачи и преодолеют любые препятствия. В ситуации, когда конкуренции добытчиков нет, производители керосина (фотонафтиля) попадали в кабалу к откупщикам. Со слов Кокарева, ситуация была таковой:

«Препятствием к расширению завододействия служит существующий в крае откуп на нефть. Завод должен приобретать нефть от откупщика, платя за каждый пуд сырой нефти 45 коп., а так как на пуд фотонафтиля потребно оной 2,5 пуда, то следовательно за сырой продукт, почти ничего не стоящий, надобно заплатить при самом начале завододействия 1 рубль 12,5 коп.».

При всех связях Кокарева и авторитете Менделеева вопрос с уничтожением откупной системы решался медленно: только в 1867 году была созвана специальная комиссия для изучения темы откупов на каспийскую нефть.

Великое решение, которого ждал не только Кокорев, но и десятки предпринимателей, принято было лишь в феврале 1872 года, и принято с осторожностью — оно касалось не всей России, а только Кавказа и Закавказья.

Конечно, всем было понятно, что Россия — очень большая страна, нефтяных месторождений там должно быть много, однако известные, но еще не разведанные к тому времени месторождения на Кубани и Волге остались в откупной зоне, их разработки тормозились, геологические поиски не имели в этой ситуации смысла, а вот с каспийской нефтью всё вышло как нельзя прекрасно: нефтеносные земли на Апшероне были разделены на 48 участков по 10 десятин каждый. Товарищество Кокарева и Губонина стало обладателем шести участков. Что до Ованеса Мирзоева, бывшего откупщика, то он приобрел четыре участка, заплатив при этом 1,22 млн рублей (а до того он брал в откуп сроком на пять лет чуть ли не всю добычу нефти, уплачивая 178 тысяч рублей).

Среди участников этого первого тендера встречается имя Степана Лианозова, ставшего обладателем одного участка с четырьмя нефтяными колодцами — скромное начало одного из будущих нефтяных королей.

Что касается министерства финансов, то оно было ошеломлено результатами конкурса, принесшего в казну сразу почти 3 млн рублей, притом что за все предыдущие полвека откуп пополнил казну на 5,9 млн.

Понятно, что, кроме довольных таким оборотом дела предпринимателей, сумевших прорвать оборону откупщиков, были и недовольные — это и местные власти, лишившиеся регулярных заносов, и, конечно, сами откупщики. Мирзоев, узнав о новом законе, был в бешенстве, однако, будучи человеком умным, всего три года спустя признал, что его доходы в сравнении с временами откупа выросли втрое: большое количество производителей обрушило цены на нефть, зато резко увеличило добычу, а скважины, повсеместно заменявшие колодцы, позволяли довести дебет до фантастических и невиданных ранее цифр — прибыль нынче достигалась не ценой, а оборотом.

Кстати, сам Мирзоев стал одним из самых активных поборников новых технологий — одна из первых промышленных скважин была пробурена на его участке специально нанятыми инженерами.

Однако у большинства бакинских концессионеров была общая проблема: новые технологии стоили денег. Бурение, транспортировка, строительство нефтеналивных станций, сами нефтеперегонные заводы, инженерные кадры (которых всегда будет не хватать) — это довольно большие вложения, и в этом с Кокоревым и Губониным сравниться не мог никто: созданное ими акционерное общество, пресловутое БНО, довольно быстро уйдет в отрыв и станет ведущей компанией на бакинских нефтепромыслах. Правда, только до тех пор, пока здесь не развернутся братья Нобели, а чуть позже не обоснуется капитал парижского банкирского дома Ротшильдов.

Впрочем, показательного опыта БНО было достаточно для того, чтобы прежние частные добытчики и товарищества стали преобразовываться в акционерные общества с целью аккумулирования капиталов. К концу 1870-х годов акционерных обществ в Баку уже много: Манташевы, Мирзоевы, Тагиевы, Нагиевы, Лианозовы, Меликовы активно привлекают капиталы. С которыми, прямо скажем, в России дело обстоит из рук вон плохо: банковский сектор в зачаточном состоянии, свободных денег на рынке практически нет, стоимость кредитов — 20% годовых, рекордно высокая в Европе, но даже такие немыслимые проценты в случае с нефтью окупаются.

Впрочем, обо всём этом речь впереди, пока же просто зафиксируем отмену откупа как кардинально важное событие, а «закон 1872» — как новую веху в истории и города Баку, и российской нефтяной отрасли, которой, по сути, до того момента не существовало, ибо кустарям не по силам было состязаться с промышленным производством, пусть даже это производство и располагалось за тридевять земель, в Пенсильвании.

Словом, Роберт Нобель, которого судьба привела в Баку в 1873 году, прибыл туда исключительно вовремя — появись он там до «закона 1872», его поездка имела бы исключительно познавательный интерес. Кроме того, судьба распорядилась так, что привела в Баку единственного человека из семьи Нобелей, который уже имел опыт работы с «осветительным маслом», то есть хорошо понимал и суть проблем, и перспективы отрасли.

Ну и третий подарок судьбы: у Роберта Нобеля с собой были деньги на совершение других сделок (на покупку ореховой древесины для ружейных прикладов), которые не состоялись, — и он тут же, особо не раздумывая, вложил их в покупку нефтеносного участка. Наконец, он единственный в семье, кого отец называл «склонным к спекуляциям», имея в виду его авантюрный склад характера и страсть к рискованным инвестициям. И с приходом в Баку братьев Нобелей с их капиталами, предпринимательскими талантами, страстью к выстраиванию четких технологических цепочек и умением считать прибыль нефтедобыча в России решительно и бесповоротно меняется. Конечно, произойдет это не мгновенно, но произойдет — и займет не слишком много времени.