Рождение дома Ротшильдов. Как придворный меняла гессенского графа создал одну из крупнейших бизнес-империй

Есть прекрасная (даже романтическая) легенда о том, как Натан Ротшильд, основатель английской ветви Ротшильдов, разбогател: никому не доверяя, барон лично наблюдал за ходом сражения при Ватерлоо. Исход его колебался: в какой-то момент на поле боя наступило равенство, и даже Ротшильду, человеку не военному, было ясно, что победу одержит тот, к кому первым прибудет подкрепление. В какой-то момент вдали показалось облако пыли, и барон, вглядываясь в подзорную трубу, тщетно пытался разглядеть в лучах заходящего солнца цвет мундиров прибывшей армии: это синие мундиры армии наполеоновского маршала Груши или черные мундиры пруссаков фельдмаршала Блюхера? Вскоре выяснилось, что мундиры — черные, это был авангард прусской армии, гусары генерала Бюлова, и через несколько минут исход величайшей битвы стал ясен. Ротшильд вскакивает в бричку и бросается в путь, в Лондон. Дорогу ему преграждает буря, разыгравшаяся в проливе Ла-Манш, он с трудом находит отважного шкипера, которого обещает озолотить, если он переправит его в Британию. Провидение хранит его: он приезжает в Лондон тогда, когда еще никто не знает об исходе битвы при Ватерлоо, и делает вид, что начинает сбрасывать ценные активы английских компаний по бросовым ценам. Это сразу объясняет всем, что он наверняка знает о победе Наполеона (хитрый ход: если бы Ротшильд стал об этом рассказывать, то ему вряд ли поверили бы, а так его молчаливый сброс акций, то есть действие, демонстрирующее знание, — внушает доверие). На бирже паника, акции английских компаний падают в цене в десятки раз, и Ротшильд через подставных лиц их и скупает — за бесценок. Известие о том, что на самом деле победу одержал Веллингтон, положив конец амбициям французского узурпатора, достигает Лондон тогда, когда Ротшильд приумножил свое богатство уже в десятки, а то и в сотни раз, став обладателем чуть ли не контрольного пакета акций британской промышленности, мощнейшей в мире.

Эту историю постоянно рассказывают как пример того, каким именно способом богатели Ротшильды, их расчетливости, оборотистости, умения извлекать максимум из обстоятельств. И как своего рода доказательство того, что разбогатеть можно только на лжи, не трудом, а волей фортуны.

Но, как говорится, есть нюанс: вся эта красивая история от начала до конца — фейк. Сочиненный гораздо позже описываемых событий, в 1846 году, Жоржем Дарванеллом, антисемитом и убежденным сторонником теории заговора. Для Дарванелла даже мысль о том, что можно зарабатывать на финансовых и кредитных операциях, не укладывалась в его конспирологическую концепцию.

Книга вышла с характерным названием «Сатана» и пользовалась огромной популярностью, многократно переиздавалась и переводилась на многие языки мира. К моменту выхода книги сам Натан Ротшильд уже умер, но, как выяснилось, легко доказывалось, что свидетелем сражения при Ватерлоо он не был, в этот момент находился в Лондоне, на биржевых операциях и в самом деле заработал (он как раз и отличался умением на них зарабатывать, это была его профессиональная фишка), но не кратно увеличив свое состояние миллионами и миллиардами, а получив вполне скромный, хотя и очень достойный бенефит. Данные же самой биржи показывают, что в тот день и в последующие никаких выдающихся скачков цен зафиксировано не было. Рассказы Дарванелла к тому моменту уже, что называется, стали былью (ну, почти), сработал эффект многократного повторения, а ленивому и некритичному мозгу удобнее воспринимать это как факт, и опровержения сильно огорчили поклонников теории заговора, поэтому вскоре появляются «дополнения» — так называемый дневник Джеймса Галлатина. Вроде бы этот юный американец был в Лондоне в 1815 году и доподлинно знает, что да, Ротшильд сам никуда не ездил, но нанял курьеров и клипер в Остенде для их переброски в Лондон и всё-таки разбогател на бирже именно благодаря этому событию. Правда, несколько позже оказалось, что Галлатин и его мемуары — фальшивка, созданная в конце XIX века.

Вопрос о том, зачем нужно было совершать какие-то подвиги с личным появлением на поле боя и героическим путешествием с преодолением опасных препятствий во времена, когда уже функционировал семафорный телеграф, авторам фейков так и не был задан, хотя, казалось бы, отчего бы и не спросить. Хотя авторы сами оказались людьми творческими и позже досочинили историю с почтовыми голубями, но и она оказалась неправдой.

Словом, жизнь Ротшильдов, происхождение их богатства, их национальность, от которой они никогда не отказывались и которой никогда не стеснялись, вызывали и до сих пор вызывают множество сильных эмоций, порождающих массу слухов и сплетен — частью таких, которые обычно сопутствуют людям успешным и известным, частью (может быть, даже большей) злонамеренных и умышленных.

Мы решили сегодня поговорить о том, что на самом деле известно о Ротшильдах — самой семье, истории их обогащения, происхождения их капиталов и о том, как эти капиталы работают — на семью Ротшильдов и даже на нас в вами.

Наверное, стоит начать с того, что мы знаем о предках Майера Амшеля Ротшильда, того самого, который заложил фундамент этой всемирно известной семьи. Доподлинно неизвестно, когда именно они появились во Франкфурте-на Майне, так как история небольшого еврейского гетто, расположенного на улице Юденгассе («гассе» — это даже не улица, перевести это слово можно скорее как «переулок»), — сплошные качели: город то приглашает евреев «для поддержания и культивирования городского образа жизни», то изгоняет их, так что еврейская община Франкфурта меняется несколько раз. Основанием для погромов часто служили какие-то совершенные нелепицы: например, во времена татаро-монгольского нашествия во Франкфурте поползли слухи, что татаро-монголы — это евреи из потерянных колен Израилевых и они идут к своим собратьям. В результате в 1241 году 75% еврейского населения города вырезали, остальные приняли христианство.

Словом, жизнь в гетто была тем еще испытанием, но жизнь евреев в Европе (да и не только там) вообще была полна рисков. Евреи были ограничены в правах, даже в праве передвижения по городу — гетто окружали стеной, и выйти за его ворота можно было только в определенное время (категорически не по воскресеньям, когда христиане идут к службе). Евреи платили не только значительно более высокие, по сравнению с остальными, налоги, но и облагались множеством дополнительных поборов. Ограничения касались и рода их деятельности, чтобы они не могли составлять конкуренцию местным цехам и гильдиям. Собственно, от евреев ждали двух вещей: их «полезность» признавали в качестве лекарей и ростовщиков (все прочие их профессии были, собственно, результатом каких-то упущений со стороны властей).

Лекари-евреи пользовались славой, потому что их окружал шлейф загадочности: вроде бы выходцы с далекого Востока, полного мистических тайн, им ведомо то, что неведомо местным, — словом, их медицинские знания (весьма скудные и, по сути, антинаучные, как, впрочем, и у любых врачей-европейцев в Средневековье) оценивались высоко.

Что касается ростовщичества, то, не пытаясь пересказать всю историю этого вопроса, скажем только, что необходимость в заемных средствах существовала всегда, у всех народов и во всех религиях. Запреты касались только дачи денег в рост «своим», то есть людям одной с тобой веры, но кредитовать иноверцев было допустимо.

В Европе с XIII века было известно фундаментальное рассуждение Фомы Аквинского о природе ростовщичества: если ты даешь деньги в долг, а спустя какое-то время требуешь их возврата с процентами, то это означает, что ты продаешь время, а время принадлежит не нам — время принадлежит Богу, и, посягая на божье и пробуя присвоить себе присущее Богу, ты совершаешь тяжкое злодеяние. Надо сказать, что основания для такого взгляда у Фомы Аквинского и его последователей были: экономика современного им мира не предполагала использования денег в коммерческих операциях, деньги вовсе не были топливом экономики, которая основывалась на однородном сельском хозяйстве, однородной культуре быта, однородных предметах и орудиях труда. Деньги почти невозможно было вложить даже в торговые операции с целью получения прибыли, ибо сама торговля была мизерна по объемам, торговать с соседними и даже отдаленными регионами было нечем — все высаживали почти одни и те же растения, разводили одних и тех же животных и ткали схожие ткани.

Правда, скромная возможность заработать, вложив в торговлю (речь о сложных и далеких торговых экспедициях), всё-таки была, поэтому периодически какие-то ростовщические образования возникали. Все они прикрывали свою суть, пробуя как-то обхитрить всевидящего Бога — например, не употребляя понятия «проценты». Такими «легальными» ростовщиками были, например, тамплиеры, или банкирские дома ломбардских купцов вроде Перуцци и Барди, или немецкие торговые дома Фуггеров и Вальзнеров.

Но главными ростовщиками были монастыри: им давать деньги в рост было не то чтобы можно (никому нельзя, слугам божьим в том числе), но они всё-таки ссужали деньги под процент — правда, не так, как все, не для обогащения, а во славу божью. Заметим, что процентная ставка у монастырей была самой что ни на есть безбожной, однако их религиозный авторитет был так велик, что деньги у них занимали охотно.

В этой «пищевой цепочке» кредиторов еврейские ростовщики стояли на самой низкой ступеньке — они, собственно, и нужны-то были для того, чтобы обслуживать низший слой наименее обеспеченных горожан.

Хотя евреи и были окружены славой искусных финансистов, любое попадание банкира-еврея на более высокий уровень, чем городская ремесленная среда, много веков было сродни сенсации.

Работая с таким специфическим контингентом, еврейские банкиры могли себе позволить разве что минимальные процентные ставки (надо было учитывать потенциал должника, который, увы, всегда был крайне невысок).

Сами еврейские банки были вообще-то не банками, а ломбардами — деньги давались под залог. С учетом того, что евреи были неполноценными в гражданском отношении жителями города (не только Франкфурта — любого города, где существовали еврейские общины), то вероятность отстаивания своих прав в суде они реалистично оценивали как весьма низкую, и залог был единственным приемлемым способом хоть как-то гарантировать возврат денег, защитить свои вложения.

Еще один нюанс (пожалуй, важный) заключался в том, что, так как евреи были гонимы и насилие против них применялось довольно часто, им приходилось заботиться о своей репутации и безопасности. Обман клиента порицался раввинами, так как раскрывшийся обман мог навлечь беду не только на сжульничавшего, но и на всю еврейскую общину. Поэтому с ранних лет раввины вдалбливали в головы общины простую мысль: если ты увидел, что клиент ошибся не в свою пользу, — догони его, объясни его ошибку и восстанови справедливость. Кроме бед, так сказать, общих для всех евреев, выливавшихся в погромы и изгнания, для ростовщиков существовала еще одна беда: местные или центральные власти периодически объявляли о «прощении» горожанам долгов евреям, что население принимало восторженно. О том, как это воспринимали ростовщики, говорить не приходится.

Отношение к евреям среди местных везде, где существовали еврейские общины, было двояким: с одной стороны, их не любили, пробовали обманывать (они же «чужаки», их обмануть не грех), охотно включались во всякого рода погромы и приветствовали решения властей о «прощении еврейских долгов»; с другой — и это довольно неожиданно — еврейские ростовщики считались «честными» (особенно в сравнении с собственными чиновниками, не избираемыми — эти, как правило, не рисковали обманывать, а назначенными властями и присланными издалека) — они не нарушали договоренностей и им можно было доверять.

Надо сказать, что сами евреи были закрытым сообществом, со своими непонятными местным жителям обычаями и обрядами. В попытке сохранения собственной идентичности они, если можно так сказать, крайне плохо ассимилировались, и это делало их в глазах окружающих чужаками, людьми подозрительными. Такая отстраненность и явное нежелание жить по правилам той местности, куда их забросила судьба, наверное, только разжигала неприязнь к ним.

Кстати, запрет на выход за пределы гетто по воскресеньям власти обосновывали тем, что под воздействием проповедей прихожане могли нападать на евреев. Прецедентов и в самом деле хватало, причем они вовсе не оборачивались справедливым судом со стороны светских и церковных властей, которые вообще-то давали определенные гарантии местным евреям. Так, в одном из французских городов еврейская община пожаловалась на это местному епископу, на что тот вынес вердикт: «…еврей, получая удар по лицу, каждый раз обязан кричать: „Équitablement!“ („Справедливо!“)». Известия о такого рода «судах» в еврейских общинах распространялись быстро, раввины объясняли на таких примерах, как можно и как нельзя общаться с чужаками, чтобы избежать конфликтов.

Кроме церкви, ненависть к евреям подогревалась, можно сказать, искусством. Самым доступным из всех искусств долгое время были мистерии — представления (иногда довольно вульгарные) на церковные темы, после которых зрителей часто охватывало желание «отомстить евреям за Христа» (о том, что Иисус сам был евреем, кажется, и сейчас не все верующие знают, что уж говорить о тех временах). Словом, приезд в город театральной труппы всегда был плохим сигналом для еврейской общины.

Вот, собственно, краткая характеристика той эпохи, в которой появляется династия банкиров Ротшильдов. Среда всячески препятствовала хоть какому-то росту и развитию капиталов и влияния среди евреев, во всяком случае в германских княжествах и землях (в Англии и Нидерландах к евреям относились куда более терпимо).

Правда, есть нюанс: евреев считали доками в финансовых вопросах, и вполне знатные и влиятельные дома начиная с позднего Средневековья охотно использовали их в качестве финансовых советников, благо, как мы уже упоминали, их репутация честных людей этому способствовала. То есть спустя много веков их признали людьми, пользующимися доверием.

Во многих княжеских и королевских дворах появилась даже должность «придворного еврея» — гоф-фактора. Влиятельным персонам инородец был нужен для соблюдения церковных догм, которые, как мы помним, запрещали ссужать деньги под проценты единоверцам. Евреям же ничего не препятствовало, их религия разрешала этим заниматься. Это вроде бы помогало обмануть Бога: деньги-то в рост давал еврей, ему же можно, а вот прибыль получал владелец денег.

Со времен Фомы Аквинского прошло не одно столетие, после Великих географических открытий его рассуждения о продаже времени выглядели если не смешными, то как минимум непонятными. Наступили времена, когда деньги делали деньги: вложившись в какое-то предприятие, можно было вполне заметно приумножить капитал.

Сначала капиталы умножались благодаря завозу в Европу дорогих и редких товаров, диковинок, доступных только высшей аристократии и богатейшему купечеству, — это были драгоценные металлы и камни, шелк и фарфор, пряности. А примерно с конца XVII века медленно, но всё заметнее наступает эра становления массмаркета — рынка недорогих, но всем необходимых товаров. Это время можно назвать маркетинговой революцией, потому что появляются не только товары — появляются новые потребности, о которых сами потребители еще недавно и не подозревали. Массово продается хлопок, чай, кофе, табак, сахар — это уже не диковинки, которые завозят мизерными партиями, это огромные объемы товара, перевозимые судами или даже целыми флотилиями.

В этой ситуации кредиты вдруг понадобились всем и сразу, и должность гоф-фактора стала ценной (наиболее удачливые могли даже получить дворянство, во всяком случае такие прецеденты известны). Причем чем дальше, тем больше она включала в себя умение распоряжаться не только деньгами, но и товаром, изыскивать новых партнеров и новые возможности для роста капитала, придумывать бизнесы и оценивать перспективы инвестиций, организовывать логистику. Так что гоф-фактор постепенно становился ключевой персоной при многих дворах, «подминая под себя» не только финансовые, но и все коммерческие операции.

Такие евреи обладали невиданными льготами: они могли не носить на одежде желтую звезду, облагались налогами не выше, чем христиане, имели право заниматься любым бизнесом (еще бы было иначе, ведь им необходимо вести дела от имени своего покровителя, для которого ограничений не существовало), им дозволено было совершать религиозные обряды и даже употреблять в пищу кошерную еду в присутствии христиан.

Всё это вовсе не означало, что евреи, продвинувшиеся в качестве гоф-фактора, становились для христиан «своими» и обеспечивали себе сколько-нибудь надежное будущее. Например, самый известный и самый удачливый из всех придворных евреев — Зюсс Оппенгеймер, гоф-фактор герцога Вюртембергского — после смерти своего покровителя был казнен, а его имущество конфисковано.

Вести дела гоф-фактору было чрезвычайно сложно, особенно со светскими или церковными феодалами, многие из которых искренне полагали, что возвращать долги еврею, пусть даже и действующему от имени их сеньора, вовсе не обязательно (именно это и стало истинной причиной казни Оппенгеймера). Несколько проще, хотя и не совсем гладко, складывались отношения с купечеством, причем с крупными торговыми домами, пожалуй, немногим лучше, чем с аристократией, а вот с «молодыми и голодными» дело шло веселее.

Собственно, здесь мы подходим к началу нашего повествования и к упомянутым Ротшильдам, о семье которых известно, что существовал этот род в гетто Франкфурта как минимум с 1577 года, когда некий Ицхак Элханан построил дом в Юденгассе, гетто Франкфурта. В те времена адресов у домов не существовало, их определяли по каким-то значимым приметам или вывескам. Над домом Ицхака висел красный щит, по-немецки Rot Schild, и в будущем, когда евреям позволят иметь фамилии, потомков Ицхака станут именовать Ротшильдами.

Майер Амшель Ротшильд, герой нашего рассказа, родился в 1744 году в семье Амшеля Мозеса, который был менялой, что во времена, когда каждый фюрст печатал собственную монету, было профессией важной. Во всяком случае Амшель был поставщиком монет (придворным менялой — не путать с гоф-фактором) самого принца Гессенского.

Говорят, что уже в три года Майер довольно бойко читал и писал на иврите, и отец еще до своей смерти (в 1755 году) успел позаботиться о сыне, способности которого к наукам были так велики, что ему пророчили славу раввина, — Майер попадает в школу раввинов в гетто Нюрнберга, Фюрт. К тому моменту у него открываются совершенно замечательные способности к математике, он выучил Тору и вообще поражает окружающих своими знаниями. И мы не знаем и, наверное, никогда не узнаем, отчего именно в школе раввинов он проводит всего год, на чем и заканчивается его религиозное еврейское воспитание. Что там произошло и почему учеба была прекращена, было ли это связано с какими-то конфликтами, со смертью отца (после чего финансовое положение семьи сильно пошатнулось) или с устремлениями самого Майера — неизвестно, но только в 12 лет он уже работает («проходит стажировку», как сказали бы сейчас) в банке Оппенгеймера в Ганновере. Нет, не Зюсса Оппенгеймера (тот уже казнен), а его сына.

Род Оппенгеймеров имел необыкновенные связи в деловом мире, сам банк был основан в Ганновере еще в конце XVII века. Основатель рода Сэмюэль Оппенгеймер был одним из первых гоф-факторов в истории и обслуживал интересы самого императора Священной Римской империи. Его потомки служили при дворах в Вюртемберге, Кельне, Бонне. В общем, Майер попал в хорошие руки (Ротшильда нанимал на службу в банк Яков Оппенгеймер, брат казненного Зюсса).

В Ганновере Майер проводит семь или восемь лет и отлично разбирается в финансовых операциях, понимает, что такое заем и залог, что такое гарантии возврата, как правильно составить документ, — короче говоря, изучает все тонкости профессии.

У Ротшильда отличная память, способностью к устному счету он поражает всех знакомых — легко перемножает в уме многозначные числа, рассчитывает проценты и решает сложные задачи. Кроме того, он знает, кажется, любую монету, не только европейскую, но и привезенную из экзотических стран, умеет отличить подлинную от фальшивой и порченной (крайне важное умение в те времена). Самое главное, что его математические способности позволяют ему чувствовать себя в море обменных курсов как рыба в воде: он помнит любую монету, не просчитывается и не ошибается.

Наверняка самым главным предметом его изучения был вопрос, ответа на который тогда не существовало, и даже сами Оппенгеймеры ответить на него не смогли бы: как сделать свой бизнес настолько устойчивым, чтобы он не зависел от прихотей или перемены настроения властей, как выйти из-под «крышевания» этих милых и добрых аристократов, не теряя при этом состояния и самой жизни? Неизвестно, родился ли в его голове ответ после нескольких лет работы в банке Оппенгеймеров, но то, что он за попытками и поисками решения наблюдал с интересом, мы вскоре увидим.

С накопленными знаниями он возвращается в родной Франкфурт. Родители умерли, пора самому приниматься за дело — ему как-никак уже 16 лет! Еще три года он параллельно с ведением своего дела будет работать на Оппенгеймеров, выполняя их поручения. Эта семья — ценные связи и серьезные рекомендации, Ротшильд это знает и ценит, такие контакты он никогда не будет выпускать из рук.

В доме под красным щитом Ротшильд открывает меняльную лавку, продолжая дело своего отца. Бизнес идет довольно бойко, Майер живет очень скромно, и бережливость позволяет ему быстро сделать следующий шаг — открыть антикварную лавку. Обменные операции переносятся отныне сюда: заработанные на разнице курсов деньги Майер вкладывает в коллекцию монет и медалей. Наличие этой коллекции позволяет ему свести знакомство с персонами важными и даже наиважнейшими: он делает каталог коллекции и рассылает его фюрстам, обрастая связями и получая скромную пока еще известность. В 1775 году его желает видеть принц Гессенский Вильгельм. Так высоко Ротшильд еще не взлетал, и он тщательно готовится к встрече, полагая, что она может быть очень важной и значимой в его карьере. Есть сведения, что к этой встрече он подобрал специальную тематическую коллекцию, которую подарил принцу, чем растопил его сердце.

О знакомстве Ротшильда с принцем рассказывают забавную байку: говорят, что визит Ротшильда застал принца за партией в шахматы. Ротшильд, отличный шахматист, наблюдал за игрой, стоя поодаль. В какой-то момент принц обратился к нему с вопросом: играет ли он сам и понимает ли что-то в этой игре? «Да, принц, — ответил Ротшильд, — и если вы воспользуетесь моим советом, то выиграете в три хода». Так и случилось: принц сыграл, как советовал Майер, и это принесло ему быструю победу. Скорее всего, это просто легенда (как и любой рассказ, облаченный в форму притчи), но легенда — неплохой ключик к пониманию того, насколько выигрышные советы давал Ротшильд.

Непонятно, каким именно ключиком воспользовался Ротшильд для доступа в число доверенных лиц принца, но факт, что с этого момента общаться они начинают регулярно. У принца появляется всё больше и больше поручений для Майера, чему способствуют некоторые обстоятельства его жизни: сам принц живет в Дании, являясь при этом князем Ханау (небольшого городка в Гессене), где его, мягко говоря, не любят — местные протестанты открыто выступают против князя-католика. Личная жизнь принца тоже протекает бурно: кроме законных детей, которых у него четверо и чье будущее надо финансово обеспечивать, у него множество внебрачных детей, одних только официально признанных 22, кажется, их на самом деле ещё больше — и принц не прочь (даже считает это христианским долгом) помогать всем. Все деликатные поручения, связанные с этой помощью, принц не может доверить никому из свиты, лишние сплетни ему не нужны, а вот чужак из гетто, слывущий человеком надежным (и постоянно доказывающий свою репутацию человека честного) — вполне подходящая фигура.

По меркам немецких князей принц Вильгельм богат, хотя владения его небольшие. С какого-то момента его землями и торговыми операциями управляет Майер, и делает это очень эффективно. Для Майера это окно в новый мир — мир крестьянского труда, урожаев, их сохранения и продажи, рентабельности вложений в землю и расчетов отдачи от нее, и чем больше он погружается в эти темы, тем больше принца радует результат. Доверие принца к Ротшильду растет, но до чина гоф-фактора дело дойдет только через 26 лет после знакомства, пока же принц в далекой Дании, а Ротшильд занимается его хозяйством, в том числе продажей и покупкой товара. Этому всегда сопутствует проблема перевозки денег — дело повышенного риска во все времена. Ротшильд микширует риски за счет того, что вместо перемещения монет проводит другие операции: покупает на чужбине очевидно ликвидный товар (например, ситец), привозит его домой и там превращает в деньги. Это не только снижает риск потери денег при перевозке, но и увеличивает прибыльность таких операций. Говорят, значительная часть этой прибыли оседала в кармане Ротшильда. Но есть и другой взгляд на то, как вел себя некоронованный король финансов в отношениях с принцем: он показывал реальную стоимость сделки, оговаривая при этом, что его работа была более трудозатратной и стоила дорого, — но отчет принцу Вильгельму он давал полный и неискаженный. Это вполне вероятно — честным быть выгодно, и когда принц стал ландграфом Гессен-Кассельским и получил в наследство одно из самых крупных состояний в Европе, то управлять этим состояние и приумножать его было поручено человеку, который вызывал у Вильгельма безоговорочное доверие, — это, конечно же, Майер Амшель Ротшильд.

Среди разнообразных традиционных бизнесов Гессен-Касселя — торговля «живым товаром» — нет, не работорговля, хотя продажа солдат в какой-то степени не сильно от этого отличается.

В небольших германских княжествах индустриализация не то чтобы не началась — о ней никто не слышал и не думал, а в сельском хозяйстве рабочих рук избыточно много, желающих подзаработать на военной службе хватает, и ландграф Гессен-Кассельский формирует роты и батальоны из собственных подданных и привлекает людей на военную службу из соседних княжеств.

Гессенцы всегда славились своей оборотистостью по части аренды служивых: папаша нашего ландграфа, например, прославился тем, что во время войны за австрийское наследство сдал гессенцев в аренду обеим воюющим сторонам и очень неплохо на этом заработал.

Войн на свете хватает, немцы славятся как хорошие вояки, спрос на них большой, продажа идет постоянно, поротно, побатальонно, хотя что там батальоны — вот Англия, например, покупает у него 17 тысяч солдат для войны в своих американских колониях.

Понятно, что сделкой занимается Ротшильд: доставив живой товар в Британию, он покупает на полученные деньги ситец (получив огромные скидки за опт и за оплату звонкой монетой, а не расписками) и продает его в Германии, сильно повысив общую рентабельность этой огромной сделки и одновременно решив вопрос с безопасным перемещением средств. Для войны в колониях Англия скупила в германских землях 30 тысяч солдат, заплатив суммарно 8 миллионов фунтов стерлингов. Деньги серьезные, даже если представить, что на долю Гессена приходится половина, то это выглядит умопомрачительной суммой, а учитывая, насколько хорошо умели торговаться и ландграф Вильгельм, и Майер Ротшильд, можно думать, что их доля была больше. Кажется, для Ротшильда это был первый опыт оперирования столь огромными деньгами, и он легко справился.

Кроме операций чисто торгового характера Майер постоянно придумывает новые финансовые операции — как-никак на дворе уже наступили времена, когда деньги делают деньги. И Майер решается на довольно смелый шаг: он занимается привлечением займов. До 1806 года, до начала Наполеоновских войн на территории Германии, он выпускает несколько публичных займов на общую сумму пять миллионов гульденов. Процент он берет самый скромный, зато оборот средств осуществляется с большим размахом, его клиентами становятся самые заметные люди не только в германских княжествах, но и по всей Европе.

Когда в Европе начинаются Наполеоновские войны, жизнь меняется. Вильгельм, ставший к тому времени курфюрстом, вынужден бежать от Наполеона сначала в Чехию, потом в почти родную ему Данию, а управление своими землями, сбережение своих состояний, сбор податей и взимание денег с должников он поручает, естественно, Майеру Ротшильду. Наполеона евреи встречают восторженно, еще бы, он несет им освобождение, повсеместно рушатся стены гетто, евреи приравниваются в правах к местным жителям — словом, некоторые из идеалов Французской революции продолжают воплощаться даже узурпатором (да, так работает логика исторических процессов).

Одна только хронология жизни гетто на Юденгассе во Франкфурте завораживает чехардой событий: в 1792 году в город входят французы и гетто освобождается, но в том же году союзники Франкфурт отбивают — и гетто возникает снова. Ситуация повторяется в 1796-м. В 1798 году принят наконец закон о праве евреев выйти из гетто, но окончательно всё решается только в 1806-м: Священная Римская империя, первый рейх, перестает существовать, а вместе с ней перестают существовать и гетто.

Майер пользуется этим окном возможностей, в 1810 году открывая собственный банк — M. A. Rothschild und Söhne («Майер Ротшильд и сыновья»). Наконец-то замаячила легальная возможность избавиться от феодального «крышевания» и появляются робкие надежды на свободу в бизнесе.

Теперь текущие законы позволяют ему вести масштабный, поставленный на широкую ногу бизнес, выдавая кредиты совершенно легально и выйдя за пределы необходимости обязательно принимать залог за каждую сделку, так как теперь он может отстаивать свои права в суде. А поскольку идет война и потребность в кредитах очень высока, как высоки и кредитные ставки (потому что многие оказались в такой же ситуации, как и его благодетель-курфюрст), то и без того немалое состояние Ротшильда в годы французской оккупации растет стремительно: кроме своего благодетеля Ротшильд принимает на себя обязанности «спасать» еще нескольких влиятельных землевладельцев, чьи земли оккупированы.

Время радоваться и пользоваться открывшимися перспективами, и Ротшильд пользуется — он прячет огромные состояния Вильгельма, переплавляя их в страны антинаполеоновской коалиции (из которых особо надежной оказывается Англия). С Вильгельмом сам Майер больше не встретится — курфюрст вернется на родину только в 1813 году, через год после смерти Майера.

Наследники Майера, его сыновья, Ротшильды-младшие, сполна рассчитаются с Вильгельмом, более того, курфюрст будет по-настоящему изумлен той прибылью, которую принесет управление его деньгами Ротшильдом.

Принципы ведения дел Майера — скромные комиссионные при больших оборотах — срабатывали безотказно: именно маленькая комиссия располагала его постоянных клиентов вкладывать в операции Ротшильда всё большие и большие суммы, это же притягивало новых. Безукоризненность и пунктуальность в расчетах — конек Ротшильда — неизменно радовали и даже восхищали. В общем, к моменту смерти основателя династии банкиров его состояние, точных размеров которого не знал никто на свете, по мнению поздних исследователей, превышало размеры банка Франции и составляло никак не меньше 800 тысяч талеров — сумма, которая, судя по всему, превышала все состояния в мире в то время.

В семье самого Майера Амшеля Ротшильда — пять сыновей и пять дочерей. В своем завещании Ротшильд указывает, что его дочери и зятья не имеют никакого отношения к его деньгам и его делам, единственными наследниками являются только сыновья. Все прочие не только не имеют отношения к созданному им банковскому дому, но и не имеют права интересоваться его делами, изучать связанные с его деятельностью документы и конторские книги. Майер завещал, что управлять делами могут только наследники по мужской линии, к управлению делами запрещено допускать прочих родственников и уж тем более наемных управленцев. Семейные капиталы следует беречь, не допуская их размывания, поэтому мужчинам следует жениться на своих дальних родственницах, женщинам — выходить замуж за родственников же, в крайнем случае — за аристократов, но только при условии, что они в этом браке сохраняют свою веру.

Размер состояния семьи не должен разглашаться никогда и нигде, даже в критических обстоятельствах; он не должен упоминаться в завещаниях и каких-либо других документах; вся информация о том, что делает семья, должна быть строго конфиденциальной; принадлежащие семье предприятия и фирмы никогда не должны упоминаться публично.

Никогда не следует гнаться за чрезмерно высокой прибылью, ибо она сопровождается чрезмерно высокими рисками, — правильнее делать продуманные и верно рассчитанные шаги, позволяющие получать стабильную прибыль.

Скромность — самый разумный путь к богатству. Богатство не следует выставлять напоказ, образ жизни надо вести такой, чтобы он не привлекал внимания посторонних людей и не мог бы вызывать зависти.

В свой круг нельзя допускать незнакомцев без крайней на то необходимости, разве что дела заставят идти на какие-то кратковременные, ограниченные рамками бизнеса контакты. Надо стараться быть в курсе всего, что происходит в мире, ибо тот, кто владеет информацией, — владеет миром.

В первую очередь в делах надо руководствоваться финансовой выгодой, а уже после — всем остальным, прибыльность должна быть главным мотивом при принятии решений. Ну, кроме тех случае, когда дело касается семьи.

Семья — самое главное и самое важное, все споры решаются только внутри семьи, к ним никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя привлекать людей посторонних, никаких судов и посредников — только семья определяет, что делать и как поступать.

Остается только добавить, что принципам, сформулированным Майером Амшелем Ротшильдом, семья верна уже более 200 лет. Впрочем, описанное — только малая часть истории этой семьи, а так как о Ротшильдах можно рассказать еще очень многое, то продолжение не заставит себя ждать.