Новая старина: как во граде Петра куют театральные тренды

Петербургская старинная сцена

Барочный театр, старинная декламация, аутентичная музыка — всё это еще мало знакомо широкому зрителю, но такое искусство постепенно начинает интересовать не только ценителей архаики. В октябре в Санкт-Петербурге прошла премьера «Комедии о Навуходоносоре царе, о теле злате и о триех отроцех в пещи не сожженных» Симеона Полоцкого.

В последнее время Северная столица не так уж часто обгоняет Москву по количеству и качеству культурных мероприятий. Однако если Златоглавая делает ставку на прогресс, то Санкт-Петербургу всегда отводилась роль музейного работника — блюстителя традиций и хранителя культурного наследия. В этой логике развитие аутентичного искусства должно быть прерогативой города на Неве. Так ли это на самом деле? И да, и нет.

Центр образования российских «старинщиков» находится в Московской консерватории: самый молодой факультет, который в прошлом году отметил двадцатилетний юбилей, все эти годы успешно борется с бюрократией и притеснениями. Но жаловаться не приходится, ведь в Петербурге аутентичное образование и вовсе носит эпизодический характер. Однако старинная сцена выглядит от этого не менее привлекательной: тут и музыкальные коллективы, и барочный балет, а теперь еще и театр.

Главный двигатель прогресса аутентики в Петербурге — легендарный Андрей Решетин, бывший скрипач группы «Аквариум», создатель первого в России барочного оркестра и «фронтмен» международного фестиваля старинной музыки Earlymusic.

Проекты Решетина всегда имеют патриотический оттенок. Ансамбль «Солисты Екатерины Великой» реабилитирует забытую русскую музыку XVIII века. Один из вечеров прошлогоднего фестиваля был посвящен Сумарокову, а в этом году всё и сразу: отечественная барочная поэзия и премьера комедии Симеона Полоцкого.

В чем проблема барочной поэзии

Если вы можете назвать хотя бы трех русских стихотворцев XVII века — это уже хороший результат. Московский поэт Денис Безносов на протяжении многих лет сокрушается по поводу незавидной судьбы барочной литературы:

«Существенное количество барочных текстов русским читателем либо забыто, либо толком не освоено. Испанская, итальянская, английская барочная поэзия переведена фрагментарно и далеко не всегда приемлемо. Иные вещи и вовсе не переведены, потому как переводить их весьма непросто, а интересующихся такой экзотикой крайне мало. Что касается русского барокко, тут сильно размыты границы. Есть XVII век и барочные Полоцкий, Медведев, Истомин, монах Герман, позднебарочный Феофан Прокопович и проч. Однако очевидна барочная природа многих поэтик века восемнадцатого. Но если Гаврилу Державина знают и читают (хотя по-прежнему нет его полного собрания, а наиболее авторитетное выпустил Грот еще в середине XIX века), то, например, Василий Петров и Семен Бобров мало кому известны. Причем их избранные произведения изданы и вполне доступны. Но если оды Петрова вышли недавно книгой, то главное произведение Боброва, огромная визионерская поэма „Странствующий слепец“ (пожалуй, одно из главных поэтических достижений русской литературы), не переиздавалось с начала позапрошлого века и едва ли когда-нибудь выйдет. Ведь читать барочную поэзию нелегко, а подобное занятие мало кого нынче интересует».

Почему даже любители высокого искусства слова обходят русское барокко стороной? Андрей Решетин дает четкий ответ: такая поэзия «не живет без голоса». Более того, не живет она без театральной декламации и барочного жеста, владение которым — отдельное искусство. Впрочем, для того чтобы старинная музыка звучала действительно «по-старинному», тоже требуется много условий: особый инструмент, исполнитель-аутентист, соответствующее акустическим требованиям пространство зала…

Чем же хуже барочная поэзия? В артистичном исполнении Данилы Ведерникова, Юлии Хотай, Веры Чекановой и Анастасии Бондаревой басни о Вороне и Лисице заиграли новыми красками. Почему во множественном числе? Потому что оригинальная версия Le Corbeau et le Renard принадлежит перу знаменитого Лафонтена, а в России к этому сюжету уже кто только не обращался, в том числе Тредиаковский, Сумароков, Крылов. Не знали? То-то же.

Слово Симеону Полоцкому

Корабль, на мори ветрами гонимый,

от рыбы малы бывает держимый,

юже «удержку» мощно нарицати,

яко есть силна корабль удержати.

И в мира мори суть рыбы такия,

от течения блага держащыя.

Блудницы юных удержки бывают,

егда путь благий тещи? препинают.

О чем это? Произведение называется «Блудница», но без специальных навыков понять содержание решительно невозможно. Это вам не Вера Полозкова, такая поэзия не годится для уютных вечеров с пледом. И тут на помощь приходит театр: известный библейский сюжет, который можно прочитать в «Википедии» за полминуты, современные костюмы Лилии Киселенко, артистичное исполнение и авангардная музыкальная декламация превращают «древле словеса» в актуальное экзотическое действо.

Оказывается, рано хоронить утрированную сценическую манеру художественного чтения: набившая оскомину в традиционном театре, здесь она становится необходимой и позволяет лучше донести старославянский текст.

Музыкальность слова превращается в смысловой стержень всей постановки, что отсылает нас к звуковой конкретной поэзии. Это направление второй половины XX века, где во главу угла ставится фонетика. Корни такого способа художественного выражения следует искать в том числе в визуальной поэзии барокко, и наш герой был в ней не менее хорош:

В России «Пещное действо» ставилось с XVI века — литургическую драму разыгрывали прямо в церкви за неделю до Рождества. Но уже в следующем столетии постыдные пляски в Божьем храме попали под запрет, и этот жанр, облачившись в комедийные одежды, перекочевал на театральные подмостки. Сюжет о Навуходоносоре в обработке Полоцкого превратился в нравоучительную пьесу. Но как ставить ее сейчас?

В отличие от европейцев, мы не располагаем таким количеством исторических документов, позволяющих произвести точную реставрацию подлинника. Это развязывает руки постановщикам и дает им возможность создавать захватывающий, эклектичный театр. Танцевальные номера «барочного балета Анджолини», двигающиеся подобно языкам пламени; музыкальные сцены из «Венецианских празднеств» Андре Кампра в исполнении «Солистов Екатерины Великой»; минималистичный светосценарий в интерьерах старинного особняка — всё это, организованное по принципу модульной сборки, сложилось в ультрасовременную постановку, которой мог бы позавидовать любой европейский театр.

Организаторы позаботились не только о духовной пище — партнером фестиваля выступила компания Ma Maison, организовавшая дегустацию французских сыров и трюфелей собственного производства.

Можно ли надеяться, что исторический театр завоюет сердца зрителей? Определенно.

Старинную оперу нередко ставят в Театре Сац, а приезжие специалисты в этой области с удовольствием работают с площадками обеих столиц. Дело за малым: подхватить патриотическую эстафету у петербургских барочников и продолжить возрождение русского театра. Расширение этого культурного русла совершенно точно даст больше результатов, чем создание очередного элитистского досуга. Who’s next?