«Я — русская тоска» (смеется). Интервью с «элли на маковом поле» — пианисткой Викой Труновой, которая стала звездой камерной музыки «ВКонтакте»

— Недавно на The Village состоялась премьера твоего клипа «Русские горки». Авторы издания сравнили тебя с Алиной Орловой и Машей Badda Boo. C кем тебе самой приятнее себя сравнивать, когда просят объяснить, на что похожа твоя музыка?

— Да, приводят в сравнение Алину, Машу и еще Марию Чайковскую. Из них я когда-то давно слушала только пару песен у Чайковской. Сравнение понятное: девичий голос, фортепиано, атмосфера. Но мой новый альбом по вайбу ближе к Agnes Obel и, может быть, к Ex:Re (второй проект Daughter), но это субъективно, конечно.

Клип «Русские горки»

— Ты восемнадцать лет занимаешься академической музыкой. И по приемам твоя музыка довольно академична, хоть и проста по форме: есть, как в поп-песнях, куплеты, припевы, простые последовательности аккордов. Почему ты с твоим академическим бэкграундом стала играть поп-музыку, а не неоклассику, скажем?

На самом деле, если убрать слова, это будет вполне себе неоклассика. Особенно первый альбом. Там были только пианино и голос. Это совсем в духе минималистов. На втором альбоме появились аранжировки. Но по вайбу это действительно инди-поп, альтернатива.

— Ты стала популярна в первую очередь во «ВКонтакте». В твоем сообществе сейчас почти полсотни тысяч подписчиков. Когда набрались первые десять тысяч?

Когда набрались десять, не помню, но первые пять тысяч были уже спустя год после начала проекта — когда меня пригласили дать первый концерт. А когда вышел первый альбом, было уже тридцать тысяч. И после его выхода произошел большой скачок: прибавилось несколько тысяч. Но в какой-то момент я перестала за этим следить.

— Ты при этом никогда не запускала рекламу, доверилась сарафанному радио, и аудитория собралась сама. Но, наверное, реклама все-таки появилась, когда ты пришла на лейбл Up!Up!Up!, где выпускается Даня Шейк из «МЫ»? А сейчас ты уже на Music Development Russia. Что было ценного в работе с этими лейблами?

Благодаря Up!Up!Up! мои песни наконец-то появились на стримингах. С ними же случился первый тур по России, первый классный фестиваль — «МЫ FEST», организованный Даней Шейком. Появился мерч! А с MDR мы делаем красивые концерты, например, в оранжерее ВДНХ. Они же поставили меня на разогрев у Серёжи Сироткина: я выступала перед нескольким тысячами людей, невероятные впечатления.

Выступление «элли на маковом поле» на «МЫ FEST»

— А в тур ты поехала, еще когда училась в консерватории?

— Да, и из-за того, что я концертные поездки совмещала с очной учебой, я очень часто в дороге делала какую-то домашку. Пока я ехала в поезде из одного города тура в другой, я писала всякие работы по музыковедению или готовилась к викторине — это когда тебе дают список произведений, ты их слушаешь, запоминаешь, а затем на паре тебе включают штук десять из всего огромного списка, а ты должен сказать, что это играет. И вот иногда мои соседи в поезде были вынуждены слушать вместе со мной «Страсти по Матфею» Баха или одну из опер Моцарта, потому что от многочасового прослушивания в наушниках очень устаешь. Никто ни разу не жаловался, кстати (смеется).

— В самом начале твой проект окружал ореол таинственности. Ты не сразу показала лицо?

— Это было не про таинственность, а про стеснение. Я очень себя стеснялась. Мои фото во «ВКонтакте» появились только через год после первого выступления. А мое лицо на афише появилось впервые только спустя два года после начала проекта.

— А как вообще всё началось?

— Музыку я стала сочинять, еще когда была совсем маленькой, но никогда это не было чем-то серьезным. Около 2016 года я познакомилась с замечательными людьми, и одним из наших развлечений стало то, что я периодически записывала на диктофон каверы и высылала их моим новым друзьям. И вот однажды мне приходит ссылка на паблик под названием «элли на маковом поле», и я вижу, что там все каверы, которые я отправляла в личную переписку. Более того, там были подписчики, и люди комментировали, восхищались. Это сделала моя подруга дзёси икита. И, собственно, некоторые из первых песен я сочинила на ее стихи. Мы до сих пор дружим, это мой самый близкий человек не только в том, что касается творчества, но и по жизни вообще. С ее легкой руки было придумано и название.

А первая моя собственная песня — «пора возвращаться домой», ее я тоже записала на диктофон, и на фоне там скрипит фортепианная педаль, мама жарит картошку на кухне, шумит фильтр аквариума.

Тогда все уже началось, но я еще не относилась к этому серьезно. А официально проект существует с 2019 года, когда я выложила на стриминги первый альбом. Он был собран из старых песен, из того, что уже было.

Песня «элли на маковом поле» на стихи дзёси икиты (live)

— И в «Удивительном волшебнике из страны Оз», и в русском варианте этой сказки, «Волшебник изумрудного города», авторы описывают маковое поле как коварное, смертоносное. Лев говорит: «Если Элли останется здесь, она будет спать, пока не умрет. Аромат этих цветов смертелен». В этом и был смысл названия? Что оно не только волшебное, но и страшное.

— Мне очень нравится эта идея, и мне хотелось бы тебе сказать, что именно так и было, но на самом деле — нет. Когда я спрашивала у друзей: «Ну почему?», — знаешь, какой был ответ? «Ну красиво же» (смеется). И, как они сказали, это название подходило под мой волшебный образ. Вот, собственно, и всё. Хотя потом уже слушатели строили теории о том, что маковое поле — коварно. И это стало созвучно с тем, как я назвала жанр своей музыки — «умер и наблюдаю». Ты как бы уснул и… наблюдаешь! (Смеется.)

— В других интервью ты не раз говорила, что училась игре на пианино с четырех-пяти лет. Как ты тогда воспринимала эти занятия?

— Если честно, первые занятия музыкой я помню плохо. Мне просто очень нравилось петь, танцевать и развлекать всех вокруг. Я жила в маленьком поселке с отличным названием Разгуляевка. И я любила собирать всех бабулечек у подъезда и раздавать им билеты в виде листиков: «Сейчас Вика будет показывать вам концерт!» А сами занятия я не помню. На самом деле, я хотела их бросить и не собиралась получать профессиональное образование. Мне кажется, все ребята, которые учатся в музыкальной школе, доходят до какого-то рубежа, когда от тебя начинают очень много требовать, а ты не понимаешь: «Я же и так классный!» И это приходится как раз на переходный возраст.

элли на маковом поле — я так скучаю (live)

В общем, мы были в контрах с моим педагогом. Но мама уговорила меня продолжить. И потом, когда я уже закончила колледж и поступила на высшее, стало понятно, что пути назад нет. А теперь музыка не часть моей жизни, а сама жизнь. Чем бы я ни занималась — начиная от работы и заканчивая хобби — это всё связано с музыкой.

Всё, что я не могла сказать, я всегда могла спеть или сыграть. И это лучше всякой психотерапии.

В родном Волгограде я закончила колледж, потом несколько лет училась в Волгоградской консерватории им. Серебрякова, а после перевелась и доучилась в Шнитке. О том, что у меня музыкальное образование, я не жалею нисколько. Это та база, которая помогает тебе быть на шаг выше.

— А чему сейчас посвящена академическая часть твоей карьеры?

— Я учу детей и работаю концертмейстером, то есть играю аккомпанемент для вокалистов. И наверное, это лучшее, что могло случиться в жизни. Я очень счастливый человек в этом смысле, потому что у меня нет такого: «Ненавижу свою работу, опять туда идти, опять дети». Я очень люблю детей, потому что они мудрые. Иногда мне кажется, что не я их учу, а они меня.

— А можешь рассказать про свой диплом: «Фортепианное творчество Артура Лурье»?

— Да… Откуда ты знаешь? (Смеется.) Я писать не очень люблю, и мне особенно не хотелось писать о Чайковском или о Рахманинове — о таких популярных вещах. И вот я обнаружила, что есть такой человек по имени Артур Лурье (хотя это его псевдоним на самом деле). Это другой мир, мир академической музыки, которая в общем-то неизвестна.

Очень большой пласт русской культуры предреволюционных и двадцатых годов сегодня забыт. Просто потому, что когда-то оказался неугоден.

Большое счастье, что сейчас есть исследователи, которые пытаются эту музыку воскресить. Понятное дело, что она никогда не будет так популярна, как музыка того же Рахманинова или Чайковского. Потому что это музыка специфическая, концептуальная. Но вообще оказалось, что Артур Лурье был популярной фигурой в России, в Петербурге тех лет. Он практически заведовал кабаре «Бродячая собака», где собирались творческие личности 1910-х. Но потом он был напрочь забыт.

Цикл «5 Préludes fragiles, Op.1» Артура Лурье

— А кому его музыка была неугодна? Советской власти?

— Ну да, в общем, ничего не изменилось. Сейчас запрещают музыкантам выступать — то же самое было и тогда. Был потом этот приказ о формализме в музыке: обвиняли Прокофьева, Шебалина, Шостаковича в бездарности. Хотя Шостакович — это гениальнейший композитор. Один из тех, кого я слушаю с большим удовольствием, хоть это и не простая музыка. Идеи Лурье тоже были очень бунтарские, и люди просто их не понимали. Вот и всё. Когда человек чего-то не понимает, он это отрицает.

— В твоей собственной музыке, мне кажется, тоже есть что-то от эпохи «Бродячей собаки». Что-то от Вертинского, от Серебряного века. А в одном из интервью тебя сравнили с женщиной викторианской эпохи. Как бы ты сама описала свой стиль и откуда он пришел?

— Мне кажется, это совокупность моего слухового опыта. Потому что мы все делаем музыку на основе тех вещей, которые когда-то послушали.

И что касается моего опыта, помимо академической музыки, я была жуткой фанаткой МакSим (смеется).

МакSим — «Отпускаю»

Но, мне кажется, это очевидная параллель, она не должна удивлять. А вообще, когда меня спрашивают про мою музыку, я не знаю, что сказать. Я уже всё сказала в своих песнях. Я же всё равно не воспринимаю свою музыку так, как другие. Я ее слушаю всегда с критической стороны. А охарактеризовать собственный стиль я не могу, честно.

— Поговорим тогда о твоем новом альбоме «Парк аттракционов». Как он был записан?

— Запись и сведение в целом пришлись на конец июля и август. Весь август я была в работе, практически не выходила из дома. Мне очень комфортен такой формат, когда меня не отвлекает внешний мир. Инструменты я записываю очень быстро, но к вокалу я требовательна: бывает, запишу, а через неделю всё переписываю.

— То есть ты записывала всё дома, сама?

— Да. Серёжа Сироткин однажды сказал мне: «Вика, это контрол-фрик — когда ты не можешь делегировать кому-то часть работы». Не то чтобы мне было проще все сделать самой. Просто я знаю, что буду просить переделывать запись десять раз, и мне неловко. Я же говорю: я слушаю, и мне нравится, а через три дня могу весь проект снести и начать делать заново. Это происходит даже тогда, когда альбом уже готов. Я сейчас на этом этапе. Я переслушала и думаю: «Ну блин, я же старалась. Почему опять все так?» (смеется). И я понимаю, что в какой-то момент очень важно остановиться и просто сдать альбом и не слушать его вообще.

— И первый альбом ты тоже сама писала?

— Кстати говоря, нет. Именно опыт с первым альбомом и показал, что мне не комфортно работать в студии. Я как будто ограничена во времени — это постоянно над тобой висит. А еще бывают дни, когда ты не поёшь, просто не идет. Ты можешь сделать пять дублей и ничего не выбрать из них. В итоге день проходит впустую. А плюс домашней записи в том, что если у меня в три часа ночи возникнет какая-то идея, я могу встать, надеть наушники и тут же на ноутбуке ее реализовать. На студии такой возможности нет. Ну и там мы записывали на пленку. Там вообще всё сложно было с эффектами, и, как мне объяснял звукорежиссер, практически ничего нельзя было добавить. К тому же, партии писались большими дублями. Хотя я в принципе не записываю кусочками, только если в хороший дубль вклинилась небольшая лажа. Чтобы всё не переписывать, я переделываю один кусочек. В общем, после работы в студии — хотя это был классный опыт — я поняла, что теперь буду записываться дома.

Всему, что связано со сведением, я училась, когда записывалась сама. Пришлось осваивать этот навык с нуля, смотреть кучу видеоуроков. Что-то далось мне легко, потому что хороший слух помогает мне понять, что звучит хорошо, а что плохо, безо всяких графиков и кривых эквалайзера. И все же в следующий раз я хотела бы, чтобы сведением занимался кто-то другой. Но что касается записи, я не могу отдать это никому (смеется).

Песня «Нечего ждать» с первого альбома «элли на маковом поле»

— На первом альбоме было только пианино и голос, а теперь труба, барабаны, синтезаторы. На всем играла ты сама, да?

— Да! Правда, на MIDI-клавиатуре. Миди-клава — наше всё.

— А что вообще для тебя значат эти аранжировки, что они изменили, почему тебе не хватило только пианино?

— Первое, что хочется сказать: это ощущение пространства, масштаба. Потому что только голос и инструмент — это камерная музыка. А когда добавляешь хотя бы один дополнительный инструмент, это уже пространство. Мне очень хотелось добиться такого эффекта. В какой-то момент мне стало тесно в своем комфортном мире, вдвоем с фортепиано, и захотелось попробовать что-то другое. Ты понимаешь: это уже было, это было. Как будто ты делаешь всё время одно и то же. И, безусловно, я очень волнуюсь о том, как это воспримет устоявшаяся аудитория, которая уже привыкла к моим фортепианным балладам. Но мне один знакомый сказал: «Вика, ты знаешь, получилось здорово — потому что твой вайб никуда не делся». И для меня это было большим комплиментом, потому что я переживала, что люди скажут: «Ой, ну всё. „Элли на маковом поле“ больше нет». Юра, мы всё потеряли (смеется).

— На новом альбоме «Парк аттракционов» есть песни «Русские горки», «Чертово колесо», «БЦК». Когда к тебе пришла концепция парка аттракционов? Что для тебя значат эти образы? Я помню, ты говорила, что одно из твоих любимых мест в родном Волгограде — это парк аттракционов за консерваторией, где ты училась.

— Вся концепция альбома пошла от песни «Русские горки». Я подумала: «А можно же сделать большую запись. Если не лонгплей, то хотя бы EP с такой идеей». «Русские горки», «Большая цепочная карусель» — это разные эмоции, но это всё примерно об одном и том же. О том, что жизнь тебя швыряет, и иногда это классно и вызывает у тебя восторг. А иногда тебя кружит до тошноты и потери сознания.

А почему русские горки, а не американские? Просто хотелось сделать акцент на том, что это про русское. Весь альбом — это такая русская тоска. Я сама — русская тоска (смеется).

элли на маковом поле — «Сколько здесь звезд»

— Я еще хотел сказать: когда слушаешь альбом, понимаешь, что эти праздничные заглавия альбома и песен на самом деле трагичны. Создается ощущение праздника, который всегда с тобой, но к которому ты не можешь прикоснуться.

— Да. Знаешь, например, песня «Салют» кажется мне довольно кинематографичной. Когда я ее писала, передо мной были такие картинки из фильма: главный герой на каком-нибудь празднике, всем здорово и весело.

Но праздник — где-то там, за моей спиной, а я стою на краю обрыва и не знаю, что делать дальше.

Я очень рада, что это считывается, потому что это тоже одна из идей альбома.

— Раньше ты говорила, что в песнях личного и вымышленного было 50/50. Например, на прошлом альбоме, в песне «Любовь моя», ты поешь от лица мужчины.

— Просто в «Любовь моя» глаголы в мужском роде лучше подходили к ритмике стиха. Люди ищут всегда в этом какую-то подоплеку, но всё гораздо проще. Это чисто композиционные, ритмические вещи.

элли на маковом поле — «Любовь моя»

— Но «Парк аттракционов» уже о тебе самой?

— Знаешь, песня «Дом привидений», например, — это совершенно реальная история, но не моя. Я вообще впечатлительная, очень переживаю как за свои, так и за чужие драмы. И эта история показалась мне настолько близкой, я так ей прониклась, что написала песню. Но это не мое горе, не моя трагедия. А в остальном — да. «Салют», например, — это прямо моя жизнь. И вот когда люди рассказывают, что они так много читали Пушкина, что сейчас о нем напишут песню — это явно не мой подход. Черпаю ли я вдохновение из искусства? Нет. Оно, безусловно, на меня влияет. Я что-то читаю, что-то слушаю, и это формирует отчасти мой взгляд, стиль, но я никогда не делаю это основополагающей частью моего творчества.

Я все-таки считаю, что, когда пишешь от сердца, а потом добавляешь рациональность, это работает. Можно и наоборот, так писалась авангардная музыка, додекафония. Но ее понимает очень маленький процент людей. Потому что это музыка от ума.

Я буквально вчера разговаривала со своим другом Ильей о том, как здорово разбирать какую-то музыкальную концепцию, анализировать. Ты думаешь: «Вау! Как это круто сделано!» Но звучит-то, извините, какофония. Поэтому лично я всегда сначала про сердце, а потом уже про рациональность.

— Я хотел бы поговорить про русскую тоску, которую ты упомянула. В «Парке аттракционов» очень много образов и мыслей, совпадающих с этим чувством. «Были боль, были соль, были рана и тьма», «Без края тоска, без края усталость», «Я хочу приложиться к земле и укрыться землей». И еще: «Мы потеряны, мы потеряли всё». И вообще часто звучит слово «потеря». Откуда это ощущение усталости, тягости и потерянности? Ты размышляла над этим?

— Никогда. Мне кажется, я просто так устроена. В жизни я всегда улыбаюсь, много смеюсь. Очень редко кто-то видит меня в плохом настроении. Помнишь, я говорила: всё, что я не могу сказать, я могу спеть. Есть вещи, о которых я просто не хочу говорить, но они очень хотят найти выход из меня (смеется). Так и появляются музыка, стихи. Я правда не знаю, как это объяснить.

Просто я такая. Все воспринимаю близко к сердцу. Драма-квин (смеется).

Но это мне нисколько не мешает. Мне это необходимо. Я себя очень комфортно в этом ощущаю. Когда я грущу, когда я устала, я одновременно наполняюсь желанием творить и тем самым восстанавливаюсь. Страшно, когда тебе плохо и при этом выдавить из себя ничего не можешь. Об этом уже стоит задуматься. А для меня это состояние творческое. Это, скажем так, мой стиль работы (смеется).

— Есть ли в твоих песнях намеренные отсылки к чужому творчеству? Бывает, что ты пишешь песню, как бы отвечая другим музыкантам?

— Композиций, задуманных именно как ответ, нет. Но, например, в песне «Чертово колесо» я намеренно использовала фразу «прекрасная жизнь». Если ты собирался брать интервью у Миши Родионова из The Retuses, ты наверняка понимаешь, к какой песне эта отсылка.

Песня The Retuses «OMYT», прозвучавшая в фильме Кирилла Серебренникова «Петровы в гриппе»

— «OMYT».

— «О, прекрасная жизнь, научи меня ярче гореть», да. Наверное, это моя любимая песня с альбома «OMYT». Хотя они мне все очень нравятся. Но эта фраза — «прекрасная жизнь» — особенно: всего два слова, а сколько граней. И, знаешь, когда я скинула «Чертово колесо» своей подруге, она сказала: «Ну мы поняли, что это за прекрасная жизнь» (смеется). А в целом, никогда я перед собой такой задачи не ставила. Да и в «Чертовом колесе» отсылка не была задачей — просто на эту песню меня вдохновила песня «OMYT».

— А насколько отзывается в твоих композициях академический бэкграунд?

— Мне кажется, сильно: в мелодиях, гармониях, даже выборе звуков. Мне очень не нравятся резкие, громкие звуки. На сведении я намеренно убираю у них громкость. Я понимаю, что это профессиональная деформация академического музыканта, потому что тебе в сознательном возрасте, лет с семнадцати, каждый день говорят, что твое звукоизвлечение должно нести какой-то смысл. И это накладывает на мою музыку большой отпечаток.

— Ты упоминала, что у мамы на звонке стояла твоя песня. Когда мама слушает твою музыку, не переживает за тебя?

— Ты не поверишь, первое время, в течение года точно, я свою музыку от родителей просто скрывала. Ровно до тех пор, пока меня не пригласили на первый концерт в другом городе. Мне же надо было как-то родителям сказать, что я уеду. А зачем и почему? Врать маме и папе я не умею абсолютно. Папа всегда надеялся, что я изменю свою профессию, займусь чем-то, по его мнению, серьезным (смеется).

А потом была точка невозврата — выпуск альбома и тур. И вот я говорю: «Мам, ты поедешь со мной в тур?» А она: «Какой еще тур?»

И уже стало понятно, что это не развлечение. Это стало приносить деньги. Мы две недели с мамой были в Сибири. После этого она сказала, что больше со мной не поедет, что это какой-то кошмар (смеется). А переживает ли она за меня или нет? Помнишь, ты спросил про русскую тоску? Мама просто понимает, что я такая, и никогда никаких переживаний не было. По крайней мере, мне она их не показывала.

элли на маковом поле — «Боли нет места»

Но была одна смешная история с песней «Боли нет места». Мама рассказывает: как-то она возвращается домой, а моя бабушка, ее мама, слушает эту песню. Естественно, на телефоне, на всю громкость, на весь дом. И мама мне говорит: «Я что-то заслушалась и вдруг поняла, что это ты про себя написала. „На папиных плечах виснуть вниз головой“. И красные туфли у тебя были. Помнишь, в первом классе? У меня такое озарение вдруг произошло».

Просто я для нее дочь в первую очередь, с какими-то бытовыми, житейскими радостями, горестями, а уже потом — все эти песни. Но, конечно, они через себя это всё пропускают. Папа у меня стал прямо фанатом, отслеживает все соцсети. Родители меня очень поддерживают с момента выпуска первого альбома. И я это очень ценю. Я прекрасно осознаю, что они много чего не понимают, и им может что-то не нравиться. Но они всегда с энтузиазмом принимают, то, чем я занимаюсь. Надеюсь, они не переживают. Я маме всегда говорю: «Не переживай, это просто песня. Всё окей. Это просто очень большая концентрация эмоций».

— По комментариям в твоем сообществе «ВКонтакте» создается впечатление, что твои слушатели — это хрупкие, ранимые люди. Как думаешь, почему, по их признаниям, твоя музыка, несмотря на ее меланхоличность, помогает им, а не подталкивает к еще большему отчаянию?

— Я про свой опыт расскажу. Тот же альбом «OMYT», который я заслушала, мне действительно помог.

Почему это так работает? Потому что музыка становится твоим другом, и у тебя возникает ощущение, что тебя кто-то понимает. И тебе при этом не нужно слов: тебя уже поняли.

Есть такие песни, которые проговаривают за тебя твою боль, твою тоску, и тебе правда становится легче. Как в детстве говорили: «Поплачь — полегчает». Такой паттерн действий (смеется).

элли на маковом поле — «Нерассказанное»

Кстати, знаешь, я сейчас вспомнила. В древнегреческой трагедии главное было в том, чтобы человек ощутил катарсис. Как? С помощью слез, за счет доведения эмоций до такого накала, чтобы человек сокрушался, плакал и через это очищался. Слезы — это очищение. Это не я придумала (смеется).

— Ты не раз признавалась в любви к таким инди-музыкантам как The Retuses, «Синекдоха Монток», Илья Мазо, Григорий Полухутенко, Сергей Сироткин и недавно добавила к этому списку Дарью Виардо.

— Дашу Виардо я знаю давно. Она выступала у меня на разогреве в в 2019 году в Екатеринбурге, где она тогда жила. Я пришла в клуб на чек, когда чекалась она, и я подумала: «Что это такое? Магия какая-то!» И потом мы еще с ней разговаривали, до начала концерта. И я поняла, что в ней самой тоже очень большая магия.

Дарья Виардо — «Русская тоска»

— Мне кажется, и ты вполне вписываешься в этот список. Что, по-твоему, вас всех объединяет?

— Наверное, мотив этой русской тоски. Потому что он читается абсолютно у всех. Например, у Сережи Сироткина есть песня «Навсегда». Ее невозможно слушать без слез. Когда она включается у меня в плейлисте, я такая: «Извини! Пролистать» (смеется). Или тот же альбом «OMYT». Если включается какая-нибудь песня оттуда, любая, я говорю: «Ой, нет! Не сегодня» (смеется). Наверное, нас объединяет какой-то общий вайб, как сейчас говорят. Понятно, что мы по-разному звучим, но в смысле настроений — это такая русская тоска, печаль.

— А как, по-твоему, изменилась независимая музыка в России за пять лет с тех пор, как ты начала ей заниматься? Каким ты видишь ее будущее?

— Сейчас, безусловно, есть пласт малоизвестных артистов, которые стремятся к тому, что называют новой искренностью. Это появилось, мне кажется, в инди-музыке. Момент какого-то откровения и переживания о личном — в довольно минималистичной аранжировке. И, мне кажется, это то, что будет развиваться. Та же Даша Виардо — ее очень тепло приняли. Почему? Потому что человеку сейчас не хватает какой-то задушевности и простоты в музыке.

— Учитывая то, что ты сказала об искренности, и то, что твоя музыка и сам образ — это такой островок человечности и традиции в хорошем смысле, что ты думаешь про искусственный интеллект в музыке?

— Меня это пугает. Представь себе количество музыки, которое возникнет. Этим же будет заниматься каждый, кому не лень. И, с одной стороны, здорово, что можно так самовыражаться. Это как TikTok — та же самая история. Каждый может сделать какое-то видео, себя показать и выразить. Но, с другой стороны, это такой поток информации, и 50% из этого точно — даже не второго сорта, не третьего. И казалось бы, что в этом плохо? Вроде бы ничего, но меня это пугает.