Эллипсы звездного параллакса: подземная вселенная Элвиса Пресли, короля рок-н-ролла

Писать про Элвиса в сотый раз так же сложно и просто, как говорить о нем впервые знакомым и незнакомым тебе людям, потому что общеизвестное всегда звучит по-разному, как его His Latest Flame. Короткая песня становится длинной, а долгий концерт выглядит монтажом одних и тех же фрагментов.

Устный рассказ — это ответ на дежурные вопросы типа «когда ты его услышал впервые» или «так от чего он умер». Письменный перечень упущенного уже не ответ. Это вопрос «а как вам такое», даже если его никто никогда не задавал. В известном афоризме на тему «кто в чем» Элвиса подменили «дьяволом»…

«От лица покойника эта песня», — такой фразой Владимир Шандриков завершает вступительное слово, прежде чем отправить слушателя в «Подземную вселенную».

Делает он это, находясь на поверхности земли, потому что покойники, как правило, не поют даже в самых циничных фильмах ужасов, тем более в сопровождении ансамбля «Черноморская чайка».

Элвис ходил по сцене (а сцена для него была везде) весьма динамично, но это были «шаги мертвеца». Данное пограничное состояние великолепно описано Раймондом Чандлером в сценарии фильма «Двойная страховка», не уступающем его собственным романам.

Элвис находился «среди нас», «в толпе», но на фоне столбов инфернального пламени, с «пылающей звездой» за плечом, в огненном коконе «горящей любви».

«Бульвар Сансет», еще одна знаменитая постановка режиссера Билли Уайлдера, создателя «Двойной страховки», так же начинается с конца монологом покойника.

Предлагаю и нам, следуя примеру великих, приступить к рассказу с того места, где мир уже попрощался с героем.

Сколько замечательных голливудских историй начинаются подобным образом: «Босоногая графиня», «Секрет миссис Коломбо»… Льет из шлангов искусственный дождь, блестят черные траурные зонты.

Когда умирают кумиры вселенского масштаба, нагромождение шаблонных мероприятий и панегириков обязательно заслоняет любопытные мелочи, в дальнейшем представляющие определенную ценность именно тем, что в свое время их проглядели.

Ла Коста — не название яхты, а имя певицы, причем не мексиканского происхождения. Таня Такер — харизматичная и заслуженная звезда музыки кантри, ее родная сестра.

После смерти Короля блистательные музыканты, с которыми он выступал и записывался до последних дней жизни, оказались без работы. На четвертом диске Ла Косты они аккомпанируют ей в полном составе, словно это макет программы песен, выполненный для Элвиса женским голосом.

И, несмотря на отсутствие посвящения и прочих явных аксессуаров скорби, альбом звучит и выглядит именно так. Только это еще надо оценить и заметить.

Музыканты ведут себя так, словно в августе ничего не случилось, и прослушав подготовленный материал, Элвис, подтянутый и бодрый после успешного лечения, явится в студию для наложения вокальных партий.

Двадцать лет спустя эти удивительные люди будут сопровождать на диво успешный концерт Элвиса с того света с таким же невозмутимым энтузиазмом, как будто ничего не произошло в ту августовскую ночь в городе с древнеегипетским именем Мемфис. Может быть, и вправду там тогда ничего не случилось.

«Песняры и Пресли сорок раз на дню» — имена этих исполнителей вставлены в строку Вознесенским чисто ради аллитерации.

В другом вариант поэт заменил их более актуальным проектом Space — «он поет ее „спейсов“ сорок раз на дню».

Читается забавно в любом случае, поскольку бессловесные темы «спейсов» в лучшем случае насвистывали, «Песняров» (если текст песни на русском) горланили а капелла граждане средних лет, а Элвиса Пресли не пел и не заказывал никто.

Суть его скандальной репутации до призыва на армейскую службу моим сверстникам было крайне сложно понять и по музыке, и по внешнему виду «короля рок-н-ролла». Подробнее о музыке мы поговорим чуть ниже.

Миллионы детей и взрослых слышали, как он поет Long Tall Sally в мультике «История преступления», так сказать, бессимптомно, не впадая в тот экстаз, в какой приводили их текущие шлягеры отечественной и зарубежной эстрады.

Позднее голос Элвиса прозвучит в мелодраме «Я буду ждать» с Николаем Еременко-младшим в роли сентиментального плейбоя-киевлянина. На сей раз это будет Gentle On My Mind, ловко и удачно указанная на советской пластинке как «Беззаботный». Ее автора Джона Хартфорда можно смело поставить в один ряд с такими мастерами «поп-барокко», как Мейсон Уильямс и Гленн Кемпбелл.

Помимо колоссального обаяния Еременко с Пресли объединяет не только увлечение восточными единоборствами, но и удручающе ранний уход из жизни. А фильм сам по себе очень хорош, и читателю юного поколения будет интересно с ним ознакомиться.

Третий, памятный нам, прорыв Элвиса на телеэкран имел место на пике саморазрушения СССР. Абсурдные и жестокие похождения здешних «реднеков» сопровождает «Тюремный рок». И прославленный сценарист Мережко великолепно изображает деревенского дурачка в этой, подозреваю, забытой перестроечной постановке с вполне американским названием «Дикий пляж».

Jailhouse Rock пробовали реанимировать музыканты многих стран и направлений. Наиболее оригинально, без напускной бравады, он прозвучал на русском языке в попурри Аркадия Северного, где ему предшествует не менее живая и непосредственная кавер-версия See You Later Alligator.

Первой песней Элвиса Пресли, опубликованной у нас официально, с указанием исполнителя, оказалась не баллада и не рок, а христианский госпел I Believe In The Man In The Sky.

Грешным делом, можно подумать, что этим символическим жестом новая власть подвела итог богоборческим эксцессам Никиты Хрущева, прозванного в народе «Чудотворцем». Свято место пусто не бывает, и в период брежневской «нормализации» главной мишенью злой сатиры сделался сионизм.

Хотя, не вникая в религиозный смысл песенки Элвиса, можно подумать, что за образом «небесного человека» в ней скрывается первый космонавт.

В советских фильмах его двойники мелькали регулярно, по крайней мере, намного чаще длинноволосых «битласов» и «роллингов».

Васильев («Журналист»), Епифанцев, Ширвиндт («Она вас любит») — не комплексуя излишне, этих актеров можно спокойно поместить в рубрику «„Элвисы“ советского экрана».

При том, что каждому из них хватало индивидуальности оставаться самим собой, что-нибудь элвисообразное в них все же было, чаще всего проступая буквально на несколько секунд сквозь привычную маску персонажа, предписанную сценарием.

Уловить такое мимолетное сходство было отчасти легко, ведь мы, элвисисты, знали мимику Короля не по кинохронике, а по досконально изученным застывшим фотоснимкам.

Впрочем, не одни только двойники. Я был не единственным, кто отметил сходство с профилем Элвиса у Людмилы Зыкиной на обложке ее экспортного диска. Особенно если присмотреться к портрету Короля анфас на конверте Elvis Is Back, где он запечатлен с отрастающим армейским «бобриком».

Сразу после свержения Батисты альбом успели выпустить на Кубе под названием Elvis Regresa, и какая-то часть тиража просочилась в нашу торговую сеть так же, как это позднее произошло с «Золотым диском» Джонни Холлидея, изданном югославским лейблом «Юготон».

Элвиса нельзя упрекнуть в равнодушии к фольклору других стран, но русскую народную тему, магистральную для Зыкиной, в его наследии отдаленно напоминает разве что плясовая Chesay из костюмированной трагикомедии «Фрэнки и Джонни».

Хотя танго «У стен есть уши» могли бы спеть Николай Щукин или Николай Никитский, а c Indiscribably Blue управились бы Евгений Кибкало или Иосиф Кобзон.

«Фарцовщика встретил с Можайки — Боб по кличке „Нос“», поется в песенке Игоря Эренбурга, также привлекавшегося за пресловутую фарцовку. Но в моей истории фарцовщика звали Василием по кличке «Колхозник», потому что проживал он в частном секторе Александровской слободы.

Авантюризм в душе этого в принципе симпатичного мне человека постоянно боролся с параноидальным страхом перед КГБ. Вот почему, раздобыв толстый американский буклет с большим плакатом, Василий страстно мечтал от него избавиться, но одновременно на нем нажиться.

Важно помнить, что метания подобного рода была нормой для множества советских людей. Заполучив, допустим, иностранный журнал с чем-то нехорошим, от эротики до репродукций молодого Гитлера, владелец товара становился обладателем коробочки из фильма Hellraiser.

Только в данном случае дело было не в коробочке.

Все дело было в плакате, на котором Элвис красовался в военной форме, что называется, from my G. I. hair to the heels of my G. I. shoes!

Не имея силы воли сжечь окаянное изображение, Колхозник принял решение расчленить его ритуально. То есть, выражаясь идиоматически, попросту его распанахать.

Дело в том, что с обратной стороны плаката была целая галерея классных, и тоже в цвете, картинок поменьше, никому, правда, на тот момент не интересных.

Даже в таком, пускай оскверненном, но не выпотрошенном виде, буклет был нужен мне как воздух. Медитируя над репродукциями афиш, подчас с увеличительным стеклом, я занимался мысленной реконструкцией положений и лиц в фильмах с участием Элвиса. На одной из них меня особенно заинтересовала парочка сыщиков в одинаковых плащах. Ими оказались Wiere Brothers, комедианты-эксцентрики уровня братьев Маркс и Трех Балбесов.

В программе Elvis TV Special танцовщица иранского происхождения Tanya Lemani иллюстрирует «Египтяночку» Либера и Столлера. Полюбоваться хореографией этой статуарной дамы так же можно в одном из эпизодов сериала «Детектив Барнаби Джонс».

Основными исполнителями сочинений Либера и Столлера были темнокожий квартет The Coasters и «белый парень, который поет ка черный» — Элвис Пресли.

Бдительные культурологи давно упрекают авторов «Любовного напитка номер девять» в чрезмерном акцентировании комических черт молодого афроамериканца, чье поведение напоминает «чудиков» Шукшина и персонажей Ильфа и Петрова.

Взять хотя бы историю, героем которой руководит некий «Златоглавый идол».

Элвис был идолом в золотом костюме за четыре тысячи старых долларов.

«Себе костюм, а нам дело шьешь?» — провоцирует актера МакДауэлла кто-то из музыкантов группы Алана Прайса в киносатире «О, счастливчик!». Проходная реплика, чеканно произнесенная советским дублером, звучала многозначительно.

Создатель знаменитого золотого пиджака и таких же штанов — киевлянин Нутя Котляренко. На протяжении полусотни лет этот человечек был главным кутюрье ведущих звезд кантри, затем кантри-рока и просто рока. От Хэнка Вильямса до трио ZZ Top.

«Он был портной народный» — эти слова одной из лучших песен Аркадия Северного на слова и музыку Рудольфа Фукса, формулируют миссию Котляренко четче некуда.

Мрачный монолог светлокожего вдовца, провожающего непутевую жену на кладбище в «длинном черном лимузине», великолепно адаптировал к новым реалиям черный певец O. C. Smith, в чью версию Элвис, формально скопировав ее один в один, не забыл добавить крупицу своеобразия.

Градус меланхолии модулирует тональность не вверх и не вниз, а в какую-то неопределенную сторону, и вот уже обманутый супруг плывет внутри катафалка вместе с останками вероломной покойницы.

Еще недавно цветные гетто не знали столь пышных похорон. Хотя именно в такой ситуации оказывается Лорд Байрон Джонс — преуспевающий гробовщик из картины, снятой Уильямом Уайлером в Голливуде параллельно мемфисским сессиям Элвиса.

Long Black Limousine — магистральный трек на диске, который мы вскоре обсудим более подробно — выглядит одновременно хладнокровной и леденящей душу репетицией собственных похорон. Прогоном финала еще не написанной пьесы.

Следы погребального шествия деликатно смывает родниковая It Keeps Right On A Hurting милейшего Джонни Тиллотсона, служившего срочную в рядах вооруженных сил Дяди Сэма одновременно с Элвисом.

В необъективной, но остроумной книге Алберта Голдмана (анафемой в глазах чистоплюев этого интеллектуала сделало именно остроумие) описано, как Элвис решил проверить уровень своей популярности, выйдя на улицу средь бела дня. За полчаса в одиночном пикете его так никто и не поприветствовал. Дело было в шестьдесят восьмом.

Как раз в это время я штудировал антологию «Звезды немого кино», где меня очень расстроила фраза про могилу Руди Валентино, которую впервые не посетила ни одна поклонница.

Возвращение или, если угодно, «третье пришествие» Элвиса в Мемфис осуществилось так же незаметно и благополучно, как внедрение «небесного человека» в программу советской пластинки.

From Elvis in Memphis представляет собой негромкую по тону декларацию артиста, чей дебют был чересчур шумным по меркам тринадцатилетней давности. Ощущение потусторонней отдаленности — пожалуй, главная магическая особенность этого альбома, не поддающаяся объяснению. И вторая часть мемфисских сессий, обнародованных несколько позднее, лишь закрепляет оккультизм происходящего за фасадом студии.

В сущности, перед нами двойной альбом, разбитый на две части в период повального увлечения «двойниками». Пугающе дистанцированный от современности, как подземелья пирамид, «Мемфис» воздействует на психику и воображение именно отказом от какой-либо актуальной наглядности. Это не экскурсия по рекламе, а сомнамбулическое «посещение музея», в реальность которого вам потом будет трудно поверить самому.

И ныне нам ничто не мешает поставить «Хроники Мемфиса» на полку, где их соседями будут Derek & The Dominoes, Wheels of Fire и Ummagumma.

Пластинка стартует не с разбега, а с прогона монологов. Театрально и, я бы даже сказал, космополитично, как пилотный выпуск детективного сериала. Средних лет представитель среднего класса отчитывает супругу, которая в этот момент, возможно, уже мертва. Или это репетирует проповедь священник-оборотень? Судя по тону, перед нами далеко не первый дубль.

Репертуар альбома, не отягченный киношной халтурой, задает тон и темп музыки последних семи лет его жизни.

Соул и кантри. Причем, кантри порою выглядит как соул, а соул — как чересчур экспрессивное, и все-таки застенчивое кантри. Wearin’ That Loved On Look (в данном случае «потасканный вид») мог бы исполнить Марвин Гэй, однако премьера песни Далласа Фрейзера досталась Королю.

1968 — последний год президентства Линдона Джонсона, четвертый год вьетнамской мясорубки, год политических убийств. Четвертого апреля в том же Мемфисе, музыкальной столице Юга, застрелен Мартин Лютер Кинг, лидер борьбы с расизмом законными средствами. И уже в первой песне «От Элвиса в Мемфисе» фигурируют Бонни и Клайд, чьи бандитские похождения на экране стали одной из самых кассовых картин года.

Элвис деликатно комментирует тему социальной несправедливости исполнением «Где-то в гетто», балладу Мэка Дэвиса «о тяжелой судьбе молодого бедняка», как писали у нас, деликатно скрывая, что по сюжету песни из бедняка вырастает серийный убийца, чье место на кровавой карусели после ликвидации одного такого обязательно займет другой «молодой бедняк».

In The Ghetto называют шедевром поп-нуара, но, честно говоря, хорошо, что на пластинке у Элвиса это «гетто» расположено в самом конце.

Отметив поэтапную эскалацию саспенса в альбоме, теперь мы можем назвать самый «забойный» его номер. Это открывающая вторую сторону диска «Сила любви», написанная плодовитым трио Джайент, Баум и Кей, как и много другое, специально для Элвиса.

Но сразу после вторжения в сферу чикагского блюза, выплывает безмятежная Gentle on My Mind. Та самая, под которую собирает модную спортивную сумку герой Николая Еременко, прежде чем раствориться вместе с нею в киевском метро. Чикаго — это не только душный электрический блюз на лейбле Chess, но также и его антипод — воздушный соул чикагской школы, в региональном и (как было сказано) космополитичном альбоме Элвиса его представляет «Выживут только сильные» Джерри Батлера.

Джайент, Баум и Кей преподнесли Элвису «Дьявола в маске», и эта история психического расстройства в очередной раз вознесла Короля на вершину хит-парада одиннадцати европейских стран. Однако нас в данный момент интересует не менее динамичная Double Trouble, и вот почему. Пускай эта куцая поделка Помуса и Шумана не попала в топ-лист журнала «Биллборд», но и у нее были свои пять секунд славы, куда более важные и ценные для исследователя советской «элвисианы».

Но чем по-настоящему интересная эта «Двойная проблема», что в ней такого уникального? Ответ, выражаясь словами Высоцкого, «ужасно прост». Уникального в ней несколько секунд на телеэкране. В воскресной передаче Анатолия Овсянникова «Международная панорама». Позывными программы служила психоделическая пьеса The Ventures, пародирующая еще более миражный номер группы Electric Prunes под емким названием «Минувшей ночью мне приснилось слишком много».

Овсянников показывал. За это его и убрали, фантазировали горячие головы, обсуждая смерть нетипичного международника-полиглота в автомобильной катастрофе.

За фасадом политического обозрения маячил советский аналог «Сумеречной зоны». Начавшись с «Семнадцати мгновений» Семенова и Лиозновой, 1970-е сделались декадой мгновений и минимальных доз западной поп-культуры. Десять секунд «Двойной проблемы» в черно-белом ящике заслоняли «Портрет художника в юности», только что опубликованный «Иностранкой».

Забавно, что я не помню точно, до или после смерти Элвиса показал его нам Овсянников. Было это точно летом. А впрочем, другие вообще не понят, что это было, когда сейчас так много всего вокруг. Одно существенное различие — это было, когда такого быть по идее никак не могло.

Чем плохи плакальщики… Даже если это работа, скорбят — значит помнят и не дают забыть другим, ибо те обязательно забудут, если им не подсказывать, стоя под черным зонтом. Забудут, кого обшивал портной Котляренко, кому и чем кружила голову Таня Лемани, каковы были при жизни феноменальные братья Уир.

В первые месяцы правления Горбачева, если кто помнит, весна тогда была роскошная, меня посетили ребята из «похоронки» с предложением поработать в роли, как они выразились, «красного попа» на кладбище. Сославшись на расстроенные нервы, я обещал подумать. Встретив на улице знакомую даму-психиатра, я описал ей визит «ребят из похоронки» как анекдот. «И вы отказались?!!» — в ужасе воскликнула дама. Оказывается, я пренебрег одной из самых прибыльных и престижных профессий.

В музыкальном формате смерть Пресли прокомментировали многие. В первой тройке — гениальный реформатор кантри Мерл Хэггард, итальянский «элвис» Бобби Соло и выскочка Дэнни Миррор. Каждый из них посвятил Королю долгоиграющую панихиду.

The King is Gone — превосходный сингл Ронни Макдауэлла пускай служит эффектным бонус-треком к триптиху, только что придуманному нами.

Хэггард записал концептуальный альбом, тщательно продуманный, как все, чем он занимался в жанре, в котором ему нет равных. Подробный анализ этой пластинки уместен и необходим в эссе, посвященном Мерлу Хэггарду целиком.

Бобби Соло, тень, точно знающая свое место, выдал благородный китч строго для людей с юмором, ловко объединив полсотни хитов Элвиса в диско-попурри следом за Далидой, также перепевающей свой «нафталин» в режиме дискотеки.

На диске Бобби Соло отдельного внимания и похвалы заслуживает трек Baby, Baby — своего рода кроссворд для посвященных, составленный только из названий песен покойного.

Дэнни Миррор появился как чертик из коробки, достойно исполнив роль антипода Sex Pistols, протаскиваемых в том же году с подозрительной назойливостью, говорящей об активизации некоего закулисного лобби.

Сегодня те из нас, кому такое все еще интересно, могут лишь гадать, каких почестей удостоили бы Элвиса у нас, окажись он в рядах попутчиков советской власти на месте Дина Рида.

Чем плохи плакальщики? Вообще-то ничем. В жизни и на сцене люди скорбят или злорадствуют примерно одинаково. Только солирующий в этом хоре рискует быть, как сказал поэт Кобзев, «сурово критикою бит». Снобы тотчас обвинят его в оппортунизме, а обыватель пробурчит традиционное «я тоже так могу».

Тем не менее кто, словив в приемнике Дэнни Миррора, не плакал, как принято плакать над чеховcкой «Каштанкой»?

Поскольку конец нашей беседы не за горами, позволим себе еще одну литературную аналогию. Вообразим, что в прологе известного романа Воланду оппонирует не простодушный Иван Понырев, а, скажем, Пастернак или Клюев…

Фантастичность в том, что Дэнни Миррор спел под Элвиса ничуть ни хуже, чем поет под себя сам Элвис Пресли, адаптируя песни других, подчас более темпераментных вокалистов.

И если бы на месте Элвиса «в деревянном ящике» лежал Дэнни Миррор, Элвис поминал бы его с точно такою же интонацией. Укрупняя мелкое в зеркальном отражении. Слезинку до слезищи в стоп-кадре с концерта на Гавайях, предусмотрительно снабженного анонсом и на русском языке.

Пародировать Элвиса в самом деле легко. Но эта легкость — одновременно и соблазн, и тормоз. Ведь войти в образ означает занять чье-то место, побывать не в своей тарелке. Вопрос только, будет ли ваш лимузин таким же длинным и черным, как в песне Long Black Limousine.