«Показать красоту данных, природных законов и математических выкладок, очевидную для ученого»: интервью с участниками Experimental Music and Art Expo Борисом Шершенковым и Сергеем Костырко

EMA Expo для России одновременно уникальный и парадоксальный проект: если большинство фестивалей независимой музыки пробуют ломать стены и соединять в одном контексте поп-музыку с нишевыми жанрами и традиционную культуру с авангардом (например, казанский AWAZ), то детище лейбла Kotä не пытается подружить разные аудитории, а делает ставку на сложный и требовательный мир сайнс- (science) и саунд-арта. Одновременно EMA Expo становится экспериментальной площадкой и в каком-то смысле традиционалистской институцией: здесь можно познакомиться с относительно герметичной средой звукового искусства, которое развивается без особой оглядки на глобальные тренды. Обо всем этом, а также о науке как эстетической категории, возможности эксперимента сегодня и опыте слушания один из основателей музыкального лейбла Ored Recordings Булат Халилов поговорил с двумя участниками EMA Expo 2021 — Борисом Шершенковым и Сергеем Костырко.

Experimental Music and Art (EMA) Expo 2021 — выставочная и дискуссионная платформа, которая будет работать с 20 апреля по 16 мая в MMOMA.

EMA Expo курирует московское музыкальное издательство Kotä.

В этом году саунд-артисты, музыканты и художники из России, Швейцарии, Германии и Аргентины будут исследовать разные аспекты того, как звуковое и медиаискусство реагирует на социальные, научные и технологические темы и вопросы.

— Расскажите о ваших проектах для EMA Expo.

Борис: «Электрофлора. Образцы» — это небольшой фрагмент спекулятивного проекта-исследования Electriflora, рассматривающего наше понимание жизни как таковой.

Электрофлора — это непреднамеренно созданные людьми технобиологические организмы, жизнедеятельность которых простирается за пределы молекулярной структуры и, шире, материального мира в целом, в эфирную область электромагнитных излучений.

На выставке будут экспонироваться ботанические образцы таких организмов, изъятые из среды обитания и «засушенные», как растения в гербарии. Каждый объект также является ретранслятором записи электромагнитных колебаний, неотъемлемой части образца, тоже вырванной из естественного, постоянно меняющегося потока электромагнитной среды города и законсервированной вместе с ним.

Читайте также

Шумящие роботы, пассивные инструменты и Кольская сверхглубокая скважина. Интервью с ::vtol:: — художником технологического звука

Этот проект пару лет назад стал победителем всероссийского конкурса для художников «Взлет» в направлении art & science и должен был экспонироваться на ВДНХ, но по ряду причин этого не произошло. EMA Expo стала прекрасным поводом вернуться к этой концепции, большое спасибо организаторам.

Сергей: На EMA Expo я представляю работу «Сыр с личинками», в рамках которой поведение роя личинок анализируется в реальном времени на основе использования алгоритмов компьютерного зрения, после чего полученные данные о скорости и направлении движения переносятся на параметры алгоритмической музыкальной композиции. При этом видео с микроскопа выводится на экран, что позволяет наблюдать не только за изменением звука, но и за движением личинок. Впервые этот проект был показан в мае 2019 года — сначала в Хельсинки на фестивале Art Fair Suomi по приглашению Ассоциации финских художников MUU, а потом в Санкт-Петербурге в рамках проекта «Эпизод», который курирует Ильдар Якубов. Изначально он задумывался как аудиовизуальный перформанс, где разработанная система позволяла управлять модульным синтезатором. В рамках EMA Expo проект будет представлен в форме инсталляции, где генерация звука уже полностью автоматизирована.

— И в повестке EMA, и в ваших работах есть связь с технологиями, наукой и сайнс-артом. Расскажите, как саунд-арт объединяет эстетическое, художественное и момент познания и производства нового знания?

Борис: Любые знания так или иначе формируются посредством органов чувств. Визуальный способ передачи информации исторически доминирует, и даже в языке попытки выйти за рамки зрительного опыта могут быть описаны только с применением зрительных метафор — «другой взгляд на вещи», «иная точка зрения». Это создает определенный тип взаимодействия с окружающей действительностью как в искусстве, так и в науке, связанный множеством условностей и ограничений.

Звук в целом и звуковое искусство в частности предполагают принципиально иной способ восприятия, который для многих явлений оказывается более естественным. Наша слуховая система — это природный спектроанализатор, эффективный механизм обработки пространственной, временной и частотной информации, сформировавшийся в течение тысячелетий эволюции как инструмент выживания и коммуникации. Однако в соединении со слуховой памятью, аудиокультурой и социумом он превращается в нечто намного большее.

Рассказывая о феноменах окружающего мира, звук как художественный медиум способен не только обеспечить невербальную передачу сообщения, но и соединить в одном процессе пространство и время, сознательное и бессознательное, природное и технологическое; погрузить человека внутрь этого процесса, создавая новый опыт, совместное переживание и ощущение сопричастности.

Сергей: Да, действительно, современное звуковое искусство развивается в достаточно тесной связи с научными и техническими достижениями в таких областях, как акустика, психоакустика, материаловедение, электроника, робототехника, биоинформатика, компьютерные науки. И существует масса примеров, когда в ходе работы над звуковой инсталляцией, пространством либо перформансом решаются довольно сложные инженерные проблемы: для генерации звука создаются биокомпьютеры, разрабатываются роботизированные системы, синтезируются новые материалы. При этом бывает весьма трудно отделить поиск эстетических решений от решения технических задач.

— Чем саунд-арт и экспериментальное искусство могут быть полезны для науки и технологии? Нет ли ощущения, что наука в данном случае своего рода эстетика? Как сай-фай или киберпанк и т. д.?

Борис: Современная наука и медиатехнологии во многом вышли из мультидисциплинарных лабораторий XIX века, в которых звук был важным исследовательским инструментом, что заметно, например, в трудах Уильяма Томсона и Германа фон Гельмгольца. И, безусловно, лабораторная эстетика, развитая электроакустической музыкой ХХ века, нашла свое отражение и в технологическом звуковом искусстве.

Но, думаю, в настоящее время всё более важной становится возможность включения в художественные произведения элементов научного инструментария и способа мышления, а также объединение разных типов эстетических категорий. Всё это позволяет показать красоту данных, природных законов и математических выкладок, очевидную для ученого.

Наиболее интересные для меня саунд-арт-работы не только передают внутренние переживания автора, как в традиционном искусстве, но и сообщают что-то новое о нас самих и о мире вокруг нас, базируясь в том числе на наиболее передовых технических разработках и научных концепциях. Но художник при этом не так сильно специализирован, не ограничен научной этикой и рамками школ и институций, поэтому способен представить совершенно другой взгляд на проблему и возможные последствия ее разрешения и дать возможность судить об этом широкой аудитории. Перефразируя Витгенштейна: экспериментальное искусство не стремится избавить человека от усилий мысли, а пытается побудить его к самостоятельному мышлению.

Сергей: Продолжая говорить о связи звукового искусства и научных практик, нужно, конечно, упомянуть компьютерную музыку и звуковой дизайн, которые давно сформировались как отдельные научные дисциплины. В рамках этих дисциплин проводится основная доля исследований по разработке алгоритмов и систем генерации звука, а также интерфейсов, позволяющих с ними взаимодействовать. Однако научные подходы здесь зачастую соседствуют с художественными практиками, которые как раз и находят свое отражение в звуковом искусстве.

Еще одна научная область, на которую также стоит обратить внимание, это звуковая экология. Предметом ее изучения является звуковая среда, городская либо природная, а результаты исследований применяются при разработке архитектурных решений и в городском планировании. При этом здесь также могут иметь место художественные решения, связанные со звуковым искусством.

Может быть интересно

Один в поле воин: как Дмитрий Васильев создал российскую независимую электронную сцену

— Действительно ли ваша музыка экспериментальна? Предполагает ли эксперимент какой-либо результат?

Борис: Интересно наблюдать, как в последние годы понятие «экспериментальный» проникает во всё новые и новые музыкальные явления и появляется в совершенно неожиданных местах.

С одной стороны, это связано с быстро расширяющимся пространством личного эксперимента. Например, если раньше для создания новых звуковых ситуаций необходимо было создавать нетрадиционные системы нотации и темперации, изобретать и изготавливать новые инструменты, из чего, кстати, выросло отдельное направление экспериментальных музыкальных инструментов и музыки для них, то теперь достаточно скачать новый плагин в интернете и начать его использовать, не прочитав инструкцию.

С другой стороны, свою роль играет взаимопроникновение музыкальных направлений и уменьшение роли жанра как такового, притом что с увеличением доли цифровой дистрибуции возрастает необходимость именно жанрового самоопределения и тегирования треков для выхода на определенную аудиторию. Отсюда возникают странные гибриды типа «экспериментальный поп», который имеет весьма опосредованное отношение как к экспериментальной, так и к поп-музыке, зато таким определением перекладывает ответственность за неоправдавшиеся слушательские ожидания на самих слушателей.

Но если говорить о той практике, которая ближе к моим работам, — это экспериментальная музыка в понимании, заложенном Джоном Кейджем и развитом Рэймондом Мюрреем Шафером и Элвином Люсье, основной особенностью которой является смещение фокуса с высказывания на слушание. Именно это, на первый взгляд небольшое, изменение является важнейшим достижением всей музыки ХХ века, и именно оно выталкивает экспериментальную музыку «за пределы традиции», по известному выражению британского музыковеда Дэвида Николса, и приближает к методике научного эксперимента, в котором «исследователь вызывает изучаемое явление и может изменять условия его протекания активным взаимодействием с изучаемым объектом».

Одно из главных и популярных произведений Кейджа — «4’33». Пьеса для вольного набора инструментов. На протяжении 4 минут и 33 секунд музыканты не прикасаются к инструментам, а содержанием пьесы становятся именно окружающие звуки

Неопределенность, создание новых инструментов, полевые записи, работа с пространством и импровизация — мои методы смещения этого фокуса, но они не единственные и не обязательные.

Результат эксперимента — это всегда новый опыт, зачастую основанный на возможности отказа от иерархических структур, когда все звуки, музыкальные и немузыкальные, случайные и намеренные, одинаково важны, а авторы и исполнители сами становятся слушателями так же, как слушатели становятся соавторами произведения, а акт слушания — его созданием.

Сергей: Наверное, стоит сразу уточнить, что экспериментальный подход в музыке развивался в рамках двух несколько разных традиций, поэтому конечный результат таких экспериментов оценивался по-разному. С одной стороны, музыкальный эксперимент можно рассматривать как некоторую исследовательскую методику, направленную на создание и отбор нового музыкального материала, который потом используется в музыкальной композиции. Такой позиции, к примеру, придерживались Пьер Шеффер и Карлхайнц Штокхаузен, для которых результат музыкальных экспериментов, проводимых в студиях-лабораториях, был весьма важен. С другой стороны, если следовать идеям Кейджа, то музыкальный эксперимент предполагает некоторую непредсказуемость результата и связан скорее с феноменом открытия, а музыкальная лаборатория в этом случае переносится из студии непосредственно на сцену.

Читайте также

Не только скрипочки: гид по академической электронной музыке

— Можно ли говорить о национальных особенностях в звуковом искусстве?

Борис: Одним из основных факторов при восприятии звука и работе с ним является слушательский опыт, определяемый звуковой средой, в которой в нынешнем глобализированном мире и в условиях практически беспрепятственного доступа к любой звуковой информации через интернет всё меньше места остается для национального.

Гораздо большую роль играют место проживания, язык общения, а также экономические, социальные и технологические предпосылки, совокупность которых действительно определяет некоторые локальные особенности — например, склонность к инженерному подходу и DIY-методикам и особое отношение к алгоритмам FM-синтеза, имитирующим колокольные звоны, которые можно наблюдать в российском звуковом искусстве.

Сергей: В современном контексте, учитывая масштабы глобализации, наверное, сложно говорить о национальных особенностях, когда речь идет об американском либо европейском звуковом искусстве. Однако есть страны, где национальная идентичность играет важную роль в современных художественных практиках в силу культурных традиций, экономической изолированности либо политической ситуации. Помимо Японии, которая практически всегда приводится в качестве примера в таких случаях, здесь, думаю, можно упомянуть Колумбию и Мексику.

Проект на стыке исследования мексиканских улиц, архитектуры и художественного осмысления случайных звуков

— Разная независимая музыка в диапазоне от нойза до фри-джаза выходит на мейнстримовые площадки (Sun Ra Arkestra в «Вечернем Урганте», JPEGMafia в одном лайнапе с Тейлор Свифт и т. д.). Может ли музыка, которой вы занимаетесь, тоже выйти из своей ниши?

Борис: Более ста лет назад Антон Веберн, один из создателей серийной техники и наиболее радикальных композиторов-мелодистов своего времени, представлял себе будущее, в котором даже почтальон станет насвистывать его мелодии. Серийная техника действительно получила широчайшее признание, но совершенно не так, как он предполагал, и исчезла под натиском новых идей, так и не покинув пределы академической среды.

Музыка пошла своим маршрутом, и нам сейчас вообще трудно себе представить человека, который бы что-то насвистывал просто для себя, потому что гораздо проще взять плеер и включить запись любимой песни, сам процесс студийного создания которой в свое время был вершиной экспериментаторской мысли и вырос из конкретной музыки Пьера Шеффера.

С такими сюжетными поворотами прогнозировать что-то — неблагодарная задача, но я думаю, что технический прогресс, особенно развитие искусственных нейросетей, рано или поздно выведет жанровую и прикладную музыку за пределы музыкального творчества и музыкантам придется искать другие способы самовыражения и взаимодействия со слушателями через внутренние структуры музыки, лежащие между нотами и звуками и недоступные для машинной формализации.

Экспериментальная музыка работает с этим уже сейчас, что и делает ее очень требовательной к слушателю в плане вовлеченности, интереса к новому, попытки понимания и эмпатии к иному и вместе с тем способной очень многое дать взамен. Когда эта музыка сможет стать действительно мейнстримной, не в качестве демонстрации занятных диковинок, как в ваших примерах, мы с вами будем жить совсем в другом мире.

Подробнее ознакомиться с программой и участниками можно на emaexpo.art.