Искусство быть никем
Я отлично помню, как учился гладить утюгом и брызгать на белье водой изо рта, держать вилку в левой руке, чистить ботинки, точить ножи. Помню, как узнал, что резьба всегда закручивается в одну и ту же сторону. Каждый из маленьких бытовых навыков, как каждая из книг, фильмов и картин, усвоенных вами, имеет значение, как часть ДНК. Это то, из чего состоит личность. Любому человеку нужно с кем-нибудь разделить этот код — с ребенком или с партнером, и это что-то непобедимое, из самых базовых наших нужд.
И тут вы решаете уехать из страны.
Почему эмигранту так тяжело найти иностранного партнера? Потому, что нужна такая толерантность, о которой он никогда и не думал: жить в Бруклине и остаться пермяком не выйдет, у Бруклина всегда полные рукава козырей. Рано или поздно он заточит вас под свой шаблон.
Заводить отношения с иностранцем на его родине — подвиг самозабвения.
Мы смотрели «Будильник», они — «Улицу Сезам», мы мешаем яйца венчиком в миске, они — прямо на горячей сковороде; зато мы совершенно одинаково засыпаем под рождественские кинофильмы: американцы — под «Иронию судьбы», мы — под «Эта прекрасная жизнь». Проверено: 15 минут — и девушка спит.
Чужой контекст вытесняет родной, как ни консервируй: праздники, традиции, приметы, даже самые мелочи вроде кухонной утвари. Старые клетки тела заменяются новыми, большая родина заменяется малой.
Особенно бомбит язык: до переезда я не думал, что человек состоит из языка, как из воды, процентов на восемьдесят. По-английски так удобно и ловко быть лаконичным, ведь это язык людей, не любящих терять времени. Неделя за неделей другая лексика точит твою прежнюю личность, как вода базальт. «Это школа, которой я учился в», — однажды сказал сын знакомого эмигранта, и мы с Мастером Йодой подавились от изумления и зависти: «Она взяла поезд», «Я посмотрю, если готова паста» и «Он никогда закончил колледж».
Как бывалый трансплант, я уверен, что в эмиграции в одиночку выжить могут только люди экстраординарные. Одиночество на родине не идет ни в какое сравнение с одиночеством за бугром.
Каким образом женятся эмигранты, говорящие на разных языках, мне невдомек. Я знаю, что случаев таких полно: женщина не знает хинди, мужчина ни бум-бум по-русски, и оба два слова могут связать по-английски. Как они живут вместе? Готовят друг другу, спят в одной кровати, встают по будильнику и начинают сначала? Думаю, на свете полно людей, жизнь которых отлично укладывается в эти рамки, только я к ним не отношусь.
Дальше. Если думаете эмигрировать семьей, хорошенько задумайтесь над крепостью ваших отношений.
Сколько браков разваливаются в эмиграции через год-два? Процентов восемьдесят, думаю. Эмиграция — это вроде постоянного кислотного теста обручальных колец.
Сперва вы сообща решаете простые бытовые вопросы: жилье, работа, медицинская страховка, школа. Это время может быть вполне благополучным: в теории общая цель заводит, вдохновляет и дает силы. Правда, на практике обычно наоборот: милый друг месяцами сидит на кушетке и в ступоре дрочит Хbox, но это случай очевидный, и о нем не будем.
Парадоксально, но часто браки разваливают не трудности, а бонусы. Стоит паре вылезти с первого уровня пирамиды Маслоу, как расклад меняется. Причины, по которым люди были вместе, вдруг теряют смысл, они будто выдыхаются. В мире победившего индивидуализма очень просто жить обособленно, знаете ли. Человеку с работой не о чем переживать, кроме самой работы: может позволить себе квартиру, одежду, доктора и досуг — но однажды такой человек внимательно взглянет на своего благоверного… Зачем мы так долго жили в двушке его мамы в Краснодаре? Что я тогда в ней нашел? Наконец, зачем мы вообще так долго жили вместе?
Вдруг открываются другие горизонты. Особенно перед женщинами, особенно в странах несправедливой демографии вроде США, где куда больше неприхотливых парней. Ну как, это для нас, мужчин, демография несправедлива, для женщин — наоборот, вроде кармической благодарности: за проклятую двушку, свекровь-сучку и весь Краснодарский край в целом.
Возраст тоже играет роль: чем человек старше, тем жестче шея. Желание гнуться, устраиваясь на новом месте, с каждым годом убывает.
А уж шевелиться там приходится как никогда прежде, и я сейчас не только о работе или быте: самые простые, привычные с детства вещи имеют там другое значение. Христианские, например, ценности, о которых мы слыхом не слыхивали: их добрый самаритянин у нас канает за лоха, а еще они в суде клянутся на Библии, прикинь?
Конечно, есть анклавы вроде Брайтон-Бич, но люди живут там настолько обособленно, что их и эмигрантами язык не повернется назвать, это замкнутая экосистема вроде аквариума. Пусти туда неправильную рыбу, и она сожрет всех остальных. Разладится один элемент — всё повалится.
Прошло всего десять лет с первого моего визита в Независимую Республику Брайтон, а я уже вижу ее закат. В магазинах и салонах мобильной связи работают молодые люди во флисовых штанах невиданного здесь раньше фасона, говорящие на смешном русском с акцентом. Это дети последних волн советской эмиграции, их родители упорно разгуливают в спортивных куртецах и покупают мерседесы в сто сороковом кузове. Но детки эти вряд ли надолго задержатся в аквариуме.
Эмиграция — это искусство быть никем. Особенно в местах вроде Америки, которая имеет дурную привычку смешивать человека с пылью просто из-за своего размера. Кто ездил по Штатам, знает ощущение собственного ничтожества на фоне Большого каньона.
Желание быть кем-то в Америке острее колики, потому что свести себя к простой единице населения страны в 350 миллионов человек очень трудно. В эмиграции выиграет тот, у кого эго меньше. Этот не будет крутить носом, впадать в апатию и брюзжать. Мы, между прочим, во всех этих делах практически профессионалы. Вольно было Синатре петь “if you will make it there, you’ll make it anywhere”, но попробуйте выбиться куда-либо в Америке, если кругом миллионы таких же, как вы.
Забыть всё, что вы собой представляли дома и построить другого человека на руинах. Если вы способны на это, то смело переезжайте.
Беда только в том, что большинство из нас очень плохо знакомы именно с собой, не понимают истинных желаний и мотивов своих поступков. У меня, например, ушло лет шесть на то, чтобы понять, зачем я сам уехал, а причины оказались — одна нелепее другой. Змея-поговорка «от себя не убежишь», к несчастью, рано или поздно поднимает свою уродливую голову. Пять-шесть лет на чужбине — и подлый «истинный человек», которого долго заваливали деньгами, обставляли кожаными диванами и возили по курортам Карибов, просыпается и начинает отравлять эмигранту жизнь ностальгией и сомнениями. Я перестал читать колонки на тему «Как я прекрасно уехал, и всем привет» именно потому, что пишут их люди на второй, от силы третий год эмиграции. Старослужащие обычно помалкивают.
