«Новый американец». Как Сергей Довлатов и другие создали самую известную газету третьей волны эмиграции

Волны идут

Для того, чтобы понять, что из себя представляет общность людей, которую обычно в называют термином «третья волна русской эмиграции», следует обратиться к морю. Исследователь проблем миграции Владимир Ионцев в книге «Эмиграция и репатриация в России» пишет: «Любая масштабная эмиграция из любой страны, как насильственная, так и добровольная, — показатель глубокого кризиса, охватившего эту страну, кризиса экономического, политического, социального, прежде всего — духовного, когда страна отторгает от себя часть своего населения, зачастую — самую свободолюбивую и активную».

Он считает эмиграцию попыткой в одиночку выйти из этого кризиса, разрешить его хотя бы для себя. Разговор об эмиграции — это очень часто разговор о свободе, попытка ее найти или осмыслить.

Российскую эмиграцию традиционно делят на волны. Первую из них — так называемую белую эмиграцию — спровоцировала революция и Гражданская война (1917–1922). Россию вынужденно покинули представители дворянства, духовенства, деятели культуры, военные — все, так или иначе связанные с миром, которому не нашлось места на новой, красной карте советской страны. Примерный портрет такого эмигранта можно выстроить из информации, собранной в Варне (болгарский порт, куда удобно было добираться эмигрантам из Константинополя, в особенности — частям Врангелевской армии) в 1922 году на основании 3354 опросных листов: эмигрировали преимущественно русские (95,2%), мужчины (73,3%), в возрасте от 17 до 55 лет (85,5%), образованные (54,2%). Точную численность эмигрантов первой волны установить непросто, но обычно называется цифра от 1,5 до 2 млн человек.

Столицами русского зарубежья стали Берлин и Париж. Илья Эренбург писал о Берлине в 1922 году: «Не знаю, сколько русских было в те годы в Берлине; наверное, очень много — на каждом шагу можно было услышать русскую речь.

Открылись десятки русских ресторанов — с балалайками, с зурной, с цыганами, с блинами, с шашлыками, и разумеется, с обязательным надрывом.

Имелся театр миниатюр. Выходило три ежедневных газеты, пять еженедельных. За один год возникло семнадцать русских издательств; выпускали Фонвизина и Пильняка, поваренные книги, труды Отцов Церкви, технические справочники, мемуары, пасквили». Эмигранты стремились принести на новое место часть русской культуры, поэтому активно создавали кружки, партии, театры и газеты. В Париже выходили «Последние новости», «Возрождение», в Берлине — «Руль», «Накануне», «Скифы». Разрыв со страной для первой волны был болезненным, трагическим: на новых местах часто жили воспоминаниями и мечтами о прошлой жизни.

Об эмиграции второй волны известно гораздо меньше. Она началась в 1945 году с разгромом фашизма и состояла по большей части из тех, кто не смог вернуться в Советский Союз из Германии — для Сталина не существовало пленных, только предатели. Это самая замалчиваемая, самая плохо исследованная волна эмиграции — ее представители предпочитали не говорить о себе, оставаясь в тени. Кроме того, они по большей части были не представителями интеллигенции, способными активно о себе рассказывать, а простыми людьми.

Третья волна эмиграции пришлась на вторую половину XX века. Ее точные хронологические рамки определить невозможно. Эта эмиграция была во многом сословной, то есть интеллигентской, или национальной, то есть еврейской. Среди ее представителей — Юз Алешковский, Иосиф Бродский, Владимир Войнович, Фридрих Горенштейн, Игорь Губерман, Сергей Довлатов, Юрий Кублановский, Эдуард Лимонов, Владимир Максимов, Саша Соколов, Андрей Синявский. Большинство писателей выбирали для новой жизни США — там постепенно сформировалась влиятельная русская диаспора. Писатель-эмигрант Александр Генис писал: «Несмотря на очень разные политические, лингвистические и даже климатические условия, культурное пространство русского зарубежья на первых порах представлялось гомогенным. Повсюду, будь то Израиль, Европа, Америка или даже Австралия, Третья волна считала себя наследницей оппозиции и хранительницей вольной русской культуры».

Третью волну отличала от предыдущих формальная добровольность эмиграции, хотя уезжали часто под давлением, не вписываясь в советский мир. С первой волной третью роднила гласность: эмигранты нового типа много говорили о себе, активно публиковались, выпускали книги и журналы.

Несмотря на отчуждение от родной страны, литература и публицистика русского зарубежья всегда оставались частью русской культуры — Россией, не заключенной больше в государственные границы. Значительное место среди этого культурного пространства отводилось газете «Новый американец» — ее называли рупором эмиграции третьей волны.

Конфликт отцов и детей

В Америку конца 1970-х прибыло около 250 тыс. человек, говорящих на русском языке. Лицо русской диаспоры сильно изменилось — к тем, кто по большей части жил в Штатах со времен первой волны, присоединились деятельные, свободолюбивые, энергичные люди. И им нужно было что-то читать. В Америке того времени русскоязычная газета уже существовала — выпускаемое с 1910 года «Новое русское слово». Оно было консервативным, плохо иллюстрированным, с резкой политической позицией. Елена Довлатова (работала в «Новом русском слове» наборщицей) вспоминает, что переводчики и журналисты этого издания покупали по дороге на работу американские газеты, за день их переводили, корректировали и верстали — так что информация приходила к читателю мало того, что из третьих рук, так еще и с опозданием на три-четыре дня. На «Новое русское слово» работали историк литературы Борис Филиппов, поэт и критик Глеб Струве, философ Левицкий, критик из среды акмеистов Владимир Вейдле, поэт Иван Елагин. Много лет газету возглавлял Андрей Седых.

Писатель Александр Генис, тоже работавший в «Новом русском слове», так описывал подход Седых к работе: «Седых любил вспоминать друзей и знакомых — Мандельштама, Рахманинова, Шагала, Цветаеву. Зато нас он не замечал, считая Третью волну носителем уродливого советского наречия, „исчадием новояза“. У Бродского Седых не понимал ни слова, Довлатова называл „вертухаем“, а когда я спросил, нравятся ли ему фильмы Тарковского, ответил, зевая, что после войны в „синема“ не ходил. Седых и его соратники верили, что связь между СССР и Россией такая же, как между Турцией и Византией, — общая территория, но не культура. Преодолеть стену между эмигрантскими волнами так и не удалось, поэтому Третья волна быстро обзавелась своей печатной базой». По части авторов предложение в «Новом русском слове» сильно превышало спрос: из Советского Союза в Америку приехало множество журналистов и писателей, Седых многим из них отказывал по личным причинам, работы не находилось.

Чувствовалась потребность в новом взгляде, в новой газете. Свежий воздух был нужен и авторам, и аудитории.

Довлатов объяснял: «Подсознательно каждый из нас мечтал о русской газете. Ведь журналистика была нашей единственной профессией. Единственным любимым занятием».

Роль Довлатова в создании «Нового американца» часто возводится до единоличного влияния. Но учредителями газеты значились четверо: Борис Меттер, Алексей Орлов, Евгений Рубин и Сергей Довлатов.

«Через несколько месяцев после приезда Сергея в Нью-Йорк Боря Меттер позвал нас на встречу… В тот вечер долго и шумно обсуждали, какой должна быть новая газета. Она должна была отображать все аспекты жизни эмигрантов, отвечать на множество вопросов: от того, на какие курсы по изучению языка пойти, где купить мебель, как найти врача, где снять квартиру, как провести досуг, какие книги и где купить или взять прочесть, до советов экономистов и врачей. Все материалы должны быть написаны живо, увлекательно и хорошим русским языком. Борис Меттер дал ей название — „Новый американец“ (так в НАЯНе, нью-йоркской организации, принимавшей и опекавшей вновь прибывших, называли новых эмигрантов). Не было никаких сомнений, какое место в газете займет каждый. Боря Меттер — президент. Евгений Рубин, очень популярный спортивный обозреватель и журналист из Москвы, — редактор. Орлов брал на себя политику, спорт и многое другое. Довлатов назначался в отдел культуры».

Елена Довлатова

Бой новых американцев

В очерке «Сентиментальный марш» Довлатов рассказывал, что учился на ювелирных курсах, не знал, куда себя деть в Америке, а потом встретился «с двумя такими же беспросветными неудачниками» — Меттером и Орловым. Один работал лифтером, а второй обслуживал лабораторных кроликов. С этой встречи как будто бы и началась история их общей газеты.

Евгений Рубин дает другую версию событий: он говорит, что «Нового американца» они придумали втроем (с Алексеем Орловым и Борисом Меттером), а Довлатова привлекли позже: «Попрощавшись с Довлатовым, я им позвонил: „Есть интересный, очень одаренный человек. Давайте его пригласим?“ Оба решительно восстали. Особенно Меттер: „Зачем делить доходы на четверых?!“ „Какие доходы? — поразился я. — Нам до доходов дожить бы…“ Сломил сопротивление и предложил Довлатову стать четвертым. Тот обрадовался: „С удовольствием!“ В Америку он приехал в 1979-м, на год позже меня, и ничего не делал. Просто сидел дома». Роль Рубина, вероятно, сознательно преуменьшалась остальными — в дальнейшем он уйдет из «Нового американца» и будет выпускать свой еженедельник — «Новую газету».

Концепцию издания долго обсуждали. Подход должен был отличаться от «Нового русского слова». В изданиях русского зарубежья разговорным стилем не пользовались. Только что эмигрировавшие из Советского Союза журналисты хотели писать иначе — свободно. Генис говорил о стиле «Нового американца»: «Довлатов предлагал „средний стиль“, лавирующий между напыщенным и приблатненным наречиями. Это был язык той средней советской интеллигенции, которую Солженицын называл „образованщиной“, и которая составляла наиболее заметный культурный слой третьей волны».

Деньги на газету собирали по знакомым, вкладывали свои, пытались найти какую-то поддержку от американцев, брали займы.

Жены «новых американцев» работали, и деньги от их зарплат вкладывали в финансирование проекта. Из всех четверых на английском говорил только Меттер. Он же нашел первоначальный вклад на открытие — $16 000.

Помещение сняли маленькое, почти каморку, зато с эффектным адресом — 1 Times Square. В редакцию даже письменный стол помещался с трудом, а дверь в коридор вынуждены были держать открытой, иначе рисковали задохнуться. Гости сидели на полу, а иногда — на полу в коридоре. И все же в «Нового американца» верили. Довлатов писал: «Если наша газета лопнет через три месяца, все равно это будут самые счастливые три месяца моей жизни». Из «Нового русского слова» в редакцию, где не обещали даже зарплат, перешли Александр Генис и Петр Вайль.

«Третью волну объединяла безусловная оппозиция к советской власти и разделяло все остальное. Противостояние режиму вовсе не означало единомыслия или даже солидарности. Напротив, продолжая и русскую и советскую историю на чужой территории, литературная эмиграция привычно группировалась вокруг печатных органов, которые постоянно и горячо полемизировали друг с другом. Следует вспомнить, что многие именитые авторы привезли на Запад опыт ожесточенной журнальной войны. Идеологические распри между либеральным „Новым миром“ и реакционным „Октябрем“ были еще совсем свежи, поэтому столь естественным казалось образовать свободную литературную жизнь вокруг периодики».

Александр Генис

Первые успехи

22 марта 1979 года Довлатов впервые пишет Игорю Ефимову (писателю, работавшему в то время в издательстве «Ардис» у Карла Проффера), что в Америке «создается новая газета». Он упоминает, что будет «иметь к ней отношение». В этом же письме Довлатов сразу поясняет некоторую особенность будущего «Нового американца», его отличие от остальных газет: «Нынешние русские газеты обращены к эмиграции вообще. В поле их зрения — Россия, главным образом.

Новая газета обращается к третьей эмиграции. К людям, приехавшим навсегда. Пытающимся найти свое место в амер. жизни. В поле зрения новой газеты — Америка.

И амер.[иканские] проблемы». Он просит Ефимова прислать что-то свое — бесплатно, потому что первые полгода газета работает на волонтерских началах, а потом уже обещаются гонорары. В этом же письме — формальные признаки будущего издания: 24 полосы (Довлатов: «На меньший объем американцы не дают капусты»), периодичность выпуска — раз в неделю, первый номер — через полтора месяца, условное название — «Новый американец».

«Дорогой Сережа!

Иронических улыбок по поводу новой газеты от меня не последует. Я уже понял, что, имея начальный капитал и энергичных людей, здесь можно запустить любое издание. Есть сомнения в выбранном направлении — именно для третьей волны, да про Америку. Во-первых, нехорошо отделяться: все мы русские, выброшенные судьбой из своей земли — кто раньше, кто позже. Во-вторых, американская пресса так подробно описывает Америку, что соваться сюда — руки отдавят. Не станете же вы работать для тех нескольких сотен, которые не в силах выучить английский?»

Ефимов — Довлатову 2 апреля 1979 года

---

«Дорогой Игорь!

Вы живете в башне из слоновой кости (чему я очень завидую). В одном Нью-Йорке 38 тысяч человек, говорящих исключительно по-русски. (И прибывает ежегодно 4–6 тысяч.) Из третьей эмиграции англ. языком (на уровне газеты) владеет человек 700 (интеллигенция). Остальные пользуются (в лучшем случае) жаргонами: такси, магазин, парикмахерская. Т.е. — по роду занятий.

Почему нельзя выпускать газету для третьей эмиграции? Есть же газеты для рыбаков, курильщиков, приверженцев анального эротизма».

Довлатов — Ефимову 19 апреля 1979 года

8 февраля 1980 года первый номер «Нового американца», наконец, выходит. Под названием газеты — ее девиз: «Мы выбрали свободу, и теперь наше счастье — в наших руках». В первые же дни спрос неожиданно высокий, он удивляет даже сотрудников газеты. Довлатов в письме Ефимову 10 февраля: «Обстановка прямо сенсационная. Из всех русских мест звонят: „Пришлите хоть сто экземпляров. А то разнесут магазин“. Я не выдумываю. В „НРС“ ужасная паника. Звонят и туда беспрерывно: „Где купить новую газету?“ И т.д. Все это немного странно. Технических проколов в газете очень много. Есть позорные. И тем не менее. Может быть, фон очень выигрышный для нас… Мы тоже в панике. Развозка, доставка — все это не продумано. Таскал на себе. Делался номер в жуткой спешке. Мы с Рубиным 40 часов провели в наборном цехе. (…) Мы теперь, не смейтесь, герои и звезды русской колонии в Нью-Йорке. Люди без конца останавливают на улице».

Статья «К выходу первого номера» объясняла, что газета задумана как печатный орган эмиграции третьей волны, но адресована и предшествующим волнам.

Создатели «Нового американца» писали: «Покинутая нами родина — наша общая боль. Трагедия. Надежда».

В дни выходов газеты русскоязычные жители Нью-Йорка дружно шли в киоски: одни — чтобы порадоваться, другие — чтобы покритиковать. Генис вспоминал: «Очень быстро (1980) „Новый американец“ собрал яркий круг авторов и, что еще важнее, сформировал читательскую среду, сумевшую оценить новаторство газеты. Первое издание именно и собственно Третьей волны, „Новый американец“ обращался к своей аудитории, вовлекая ее в общение».

Читатели звонили в редакцию, посылали письма, высказывали мнения. «Новый американец» был свободной газетой свободных людей. Он не стеснялся давать площадку для разных, иногда противоположных мнений. Все журналисты газеты писали на простом русском языке, избегая официоза — на этом настаивал Довлатов. В народе газету скоро стали называть просто «довлатовской».

Сергей Довлатов

Сергей Довлатов эмигрировал из Советского Союза в 1978 году. Он писал: «…единственной целью моей эмиграции была свобода. А тот, кто любит свободу, рано или поздно будет достоин ее». Новая жизнь не была простой — семья поселилась «в одном из шести громадных домов, занятых почти исключительно российскими беженцами». Английского языка не знали. Работа не находилась. Довлатов относился к невзгодам с иронией: «Месяцев шесть, как подобает российскому литератору, валялся на диване».

Довлатов говорил, что эмигрировал, чтобы «заниматься литературой». Не оцененный в Советском Союзе, где его рассказы практически не печатались, в Америке он обрел популярность — пусть и не сравнимую с Бродским, например, но все же существенную. Начиная с 1980 года рассказы Довлатова печатает самый престижный литературный журнал США — The New Yorker, никогда до этого не принимавший такое количество произведений писателя-эмигранта — в общей сложности десять. По этому поводу Довлатову написал даже американский писатель Курт Воннегут: «Дорогой Сергей Довлатов. Я тоже люблю Вас, но Вы разбили мое сердце. Я родился в этой стране, бесстрашно служил ей во время войны, но так и не сумел продать ни одного своего рассказа в журнал „Нью-Йоркер“. А теперь приезжаете Вы и — бах! — Ваш рассказ сразу же печатают. Что-то странное творится, доложу я Вам…»

«Мне кажется, что лишь немногие из молодых, состоявшихся только здесь писателей сумели выдержать бремя свободы. Из них я бы лучшим назвал Довлатова. Он целиком возник в эмиграции, по-моему, он не напечатал ни строчки прозы в Советском Союзе. И вот он как-то сразу понял свою задачу, он понял, что свободой нельзя разбрасываться, необходимо ее сохранить».

Георгий Владимиров

Довлатов был внеидеологическим писателем, он никогда не делил мир на плохое и хорошее, не навязывал своей позиции, не придерживался только одной стороны. Он «не признавал правил и считал эксцентричность залогом подлинности» (по словам Гениса). Демократизм стиля у Довлатова был равен демократизму жизнеощущения. Его проза — это проза свободы. «В прозе Довлатов неточно называет даже собственный день рождения, на обложках своих западных изданий ставит неверный год отъезда за границу, в разных случаях несходным образом мотивирует одни и те же поступки, а личные достижения расценивает то как выигрыш, то как проигрыш. Формулировок он с молодых лет придерживался таких: „потерпел успех“, „одержал поражение“…» — пишет литературовед Андрей Арьев.

С этой внутренней парадоксальностью соглашался и сам Довлатов: «Я не журналист по духу. Меня не интересуют факты, я путаю, много вру, не скрупулезный, не энергичный, короче — не журналист. Хотя всю жизнь зарабатываю именно этим».

Начиная с тринадцатого номера «Нового американца» Довлатов становится его главным редактором. Все, что характеризует его литературные опыты, распространяется на журналистику — сначала только на то, что пишет сам Довлатов (он занимался в «Новом американце» всем — от проблемных очерков до фальшивых писем в редакцию), потом и на все издание. С назначением Довлатова на руководящий пост в газету приходят его колонки редактора — еще более знаменитые, чем весь «Новый американец».

Колонки редактора

У Довлатова был особый журналистский дар — талант прямого, без стеснений и купюр, разговора с читателем. Он говорил с ним, как с другом, так что каждый, выписывавший «Нового американца», мог считать редактора своим товарищем. Открытость, честность и демократизм довлатовских колонок подкупали аудиторию, которая потому и оказалась в Америке, что стремилась обрести свободу.

Выдержка из колонок редактора:

«Тоталитарный строй нам претил. Мы ощущали себя демократами.

И наконец сделали окончательный выбор. Подали документы на выезд.

Приехали. Осмотрелись.

И оказалось, что выбрать демократию — недостаточно. Как недостаточно выбрать хорошую творческую профессию.

Профессией надо овладеть. То есть — учиться. Осваивать навыки. Постигать законы мастерства.

Мы учимся демократии подобно тому, как учились ходить».

Довлатов часто иронизировал, иногда — вызывающе. «На фоне трагических событий в Афганистане, Польше и в других регионах мира колонки казались порой кощунственными. Особенно возмутила одна из них на обороте заглавного листа, где был изображен польский флаг… Довлатов, как ни в чем не бывало, повествовал о своей собачке Глаше. Юз Алешковский ехидно назвал эту колонку „болонкой редактора“. А Довлатов, словно поддразнивая своих критиков, следующую колонку посвятил тараканам», — вспоминают Александра Орлова и Мария Шнеерсон. Довлатова стыдили за простоту и шутливый тон колонок, говорили, что так нельзя, когда «Сахаров томится в горьковской ссылке». Ему, кажется, не было дела до жалоб. Довлатов умел справляться с трудностями. Как-то он взялся сам вычитывать номер про Бродского, потому что собирался захватить пачку газет на юбилей. Вышел через три часа — усталый, но довольный: ошибок нет. На празднике у Бродского кто-то взял газету и заметил: «Смотрите — могила Неизвестного салата!»

Выдержка из колонок редактора:

«С детства нам твердили:

— Бога нет… Материя первична… Человек произошел от гориллы…

Атеистическая пропаганда достигала своей цели. Ее доктрины воспринимались как нечто бесспорное.

Да и сама жизнь отчасти к этому подталкивала. Взглянешь на иного соотечественника — действительно, от гориллы. Причем недавно…»

Петр Вайль, тоже сотрудник «Американца», вспоминает о колонках: «Начинали читать „Новый Американец“ с редакторских колонок Довлатова. <…> Однажды он назвал колонку редактора „Колонной редактора“ и вместо того, чтобы что-нибудь написать, выставил все наши фотографии вертикально в столбик. В другой раз под стандартной рубрикой „Колонка редактора“ нарисовал водоразборную колонку, из которой что-то такое капало, с какими-то облупившимися кирпичами, ржавым железом — Довлатов ведь замечательно рисовал».

Довлатов рассказывал о происшествиях в Америке, о том, как ездит на метро, о своих успехах в английском, о событиях русской литературы, об отличиях между США и СССР. Он делился тем, что наверняка казалось близким русским американцам — чувством беспомощности и отчужденности, одиночеством в новой стране, тоской по старой.

И он умел бороться с этими переживаниями — юмором и иронией, которые подсказывали читателю, что все будет хорошо. Довлатов умудрялся высмеивать даже угрозу ядерной войны.

Выдержка из колонок редактора:

«У трех эмигрантских волн — масса общих проблем. И сходства между ними больше, чем различий…

И все-таки, кого считать новым американцем? Может быть, необходим кандидатский стаж — год, два, три? Или соответствующая прописка? Непонятно…

И опять — спорная, но выразительная формулировка принадлежит Борису Меттеру:

— Новый американец — это тот, кто выписывает газету „Новый американец“!»

Довлатовские колонки несколько раз выпускались сборниками — «Марш одиноких», «Речь без повода». Сам автор писал о них: «Мне кажется, в них отразилась история третьей эмиграции. Если не история эмиграции, то история газеты. Если не история газеты, то история моей взыскующей души». В ноябре 1980 года «Новый американец» проводил анкетирование, в котором спрашивал читателей о газете. Результаты опубликовали в сороковом номере под названием: «Новые американцы о „Новом Американце“». Среди рубрик выше всего ценили колонки редактора.

Закат газеты

В марте 1982 года вышел последний, 111-й номер газеты. Причины ее краха были экономическими и социальными. Довлатов считал, что «Новый американец» «утратил черты демократической альтернативной газеты», «перестал быть свободной дискуссионной трибуной». Созданный компанией друзей, смутно умеющих вести финансовые дела, «Новый американец» не смог удержаться на гребне той волны, к которой принадлежал. Он не говорил ничего принципиально нового. Там размещали рекламу стоматологов, гинекологов и подержанных диванов, купоны на трехдневный отдых, кроссворды, иронические колонки, репортажи с конференций, отклики на важные политические события. Таких газет много. «Новый американец» отличался от них не тем, что говорил, а тем, как говорил — открыто, честно и по-разному.

Сергей Довлатов считал «Нового американца» главным делом своей жизни. Он писал: «Новый американец был моим любимым детищем. Предметом всех моих надежд. Пышно выражаясь, делом жизни. Известен ли вам предел, где должен остановиться человек, цепляющийся за свою жизнь?» О причинах, по которым «Новый американец» «одержал поражение», Довлатов в письме к Ефимову рассказывал так: «…мне жутко опротивело все, связанное с газетой. Ситуация такова. Нами правит американец Дескал (Новый издатель, к которому обратились за финансовой поддержкой — Прим. авт.), еврей румынского происхождения (Уже страшно!). Он не читает по-русски и абсолютно ничего не смыслит в русских делах. <…> Я здесь веду себя хуже и терпимее ко всякой мерзости, чем в партийной газете. Но и стукачей там было пропорционально меньше, и вели они себя не так изощренно.

Боря Меттер, например, оказался крупным негодяем. Орлов — ничтожество и мразь, прикрывающийся убедительной маской шизофрении.

Он крайне напоминает распространенный тип хулигана, похваляющегося тем, что состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Практически командуем в газете мы втроем, Петя [Вайль], Саша [Генис] и я. К сожалению, мы абсолютно разные люди (и при их многочисленных достоинствах)».

«Хотя экономические трудности привели газету к краху, опыт создания свободной общественной жизни оказался заразительным и вскоре пресса Третьей волны стала более богатой и разнообразной. Но успеха „Нового американца“, оставшегося легендой Третьей волны, никто уже не смог повторить».

Александр Генис

Газета «Новое русское слово» выходила до 2010 года, в который отпраздновала свой столетний юбилей. Мэр Нью-Йорка в честь этой даты объявил 19 апреля Днем «Нового русского слова». Сергей Довлатов умер 24 августа 1990 года в машине Нью-Йорской скорой помощи. Александр Генис и Петр Вайль написали множество книг — совместно и отдельно. В книге «Потерянный рай» они подвели итог своей эмиграции: «Наконец мы пришли к тому горькому выводу, к которому рано или поздно приходят мудрецы, аскеты и пьяницы — человек один, и только он отвечает за себя. Ни пятилетки, ни диссиденты, ни американская демократия не могут ни помочь, ни помешать человеку быть самим собой — это всегда происходит внутри, а не снаружи».