Моисей, Достоевский и другие эпилептики. Как болезнь порождала религии, формировала литературу и двигала науку

Представление обывателя о болезни исчерпывается картиной устрашающего вида судорожного припадка, сопровождающегося текущей изо рта пеной. Человек близкий к медицине заметит, что существуют разные виды приступов, среди которых есть напоминающие обморок падения, есть автоматизированные, неосознанно совершаемые действия, а есть приступы неконтролируемой ярости.

Лишь специалисты осознают сложность проблемы и огромное количество вариантов проявлений недуга, при котором каждый отдельный опыт удивляет и заставляет по-новому посмотреть на известные и привычные ощущения.

Многообразие проявлений эпилепсии затрудняет четкое определение понятия. Тем не менее все формы заболевания имеют одну общую черту — пароксизмальность.

Термин «пароксизмальность» означает вспышкообразное, внезапное появление чего-либо — будь то двигательный симптом в виде подергиваний мышц или судорожного припадка, или замирание с прекращением любой деятельности, или вздрагивание, или искажение в чувствительной сфере в виде необычных ощущений.

Припадки могут быть еще и вегетативными, проявляясь, к примеру, чувством дискомфорта в животе или жара по всему телу. При психическом припадке пациент способен раздеться догола и пойти гулять, совершенно не отдавая себе отчет в происходящем (такой и подобные ему феномены носят название амбулаторных автоматизмов, от лат. ‘ambulare’ — «ходить»).

Особняком стоят «состояния аффекта», когда при эпилептически помрачненном сознании человек способен проявить беспричинную жестокость по отношению к невинной жертве и потом начисто об этом забыть.

К счастью, такое случается нечасто.

С осознанием многообразия проявлений болезни проблема начинает казаться совсем сложной: неужели любой неврологический, психический и даже вегетативный симптом можно расценивать как эпилептический? Упрощает задачу диагностики тот факт, что основа заболевания (патологически разряжающиеся нервные клетки) могут быть зафиксированы на электроэнцефалограмме. Она и является основным диагностическим инструментом эпилептолога.

Эпилептические пароксизмы стереотипны. Каждый раз припадки имеют один и тот же вид, словно они сделаны по шаблону. В каком-то смысле это так и есть.

Эпилепсия связана с патологическим возбуждением группы нейронов. В каждом отдельном случае это один и тот же участок — эпилептический очаг, который дает патологический электрический разряд с последующим распространением (или без такового — в случае простых припадков) на другие участки мозга.

Разряд проходит каждый раз по одним и тем же «дорожкам» и захватывает одних и тех же «соседей» в одинаковой последовательности. Сменяются одни и те же симптомы, приступ длится примерно одинаковое время, да и пациент способен по «первым звоночкам» понять, что вот-вот начнется припадок.

Допустим, имеется эпилептический очаг в моторной коре, которая отвечает за движение. Сигналы от нее направляются в спинной мозг, чтобы затем покинуть позвоночный канал, побежать к нужной мышце и сократить ее. В случае наличия в моторной коре эпилептического очага нейроны, управляющие мышцами, «вспыхивают» и самопроизвольно порождают импульс, последовательно стимулируя соседей. В итоге мышцы руки сокращаются в определенной последовательности, а при генерализации — всеохватывающем распространении возбуждения из эпилептического очага — может развернуться судорожный припадок, вовлекающий всю мускулатуру туловища. В описанной ситуации подергивания руки являются аурой — локальным, так называемым парциальным предвестником последующего припадка.

Аура может быть практически любой — все зависит от того, где расположен эпилептический очаг. Здесь болезнь приоткрывает нам функционирование физиологии мозга: то, что мы видим в момент ауры, отражает функцию того участка мозга, который эту ауру порождает.

Множество интересных открытий были вдохновлены симптомами эпилепсии и сделаны с помощью моделей, имитирующих эпилептический очаг.

Обратимся к одной из самых интригующих форм заболевания, которой как раз и страдал Федор Михайлович — височную эпилепсию. Височная доля в принципе «эпилептогенна». Она часто является источником очага и очень легко вовлекается в эпилептический процесс, даже если патологический электрический разряд вспыхнул в другом месте. Глубокие отделы височных долей (гиппокамп, амигдала или миндалина, поясная извилина) — это наиболее древние структуры нашего мозга, лимбическая система, которую еще называют «эмоциональным мозгом». Также они отвечают за некоторые процессы, связанные с долговременной памятью. Резкая активация каждого из этих отделов смешивается в общий коктейль.

Эмоции усиливаются. Ощущение себя и своего «я» в этом мире становится предельно интенсивным или же искажается интенсивными эмоциональными переживаниями, необоснованным страхом или, наоборот, ощущением абсолютной гармонии.

Характерно искажение ощущения своего «я» по типу дежавю, когда больному кажется, что все происходящее с ним уже было, или, наоборот, jamais vu с ощущением отстраненности, неузнавания происходящего.

Страдающие височной эпилепсией люди часто не могут подобрать слова, чтобы описать столь сложную ауру, однако подчеркивают, что ощущения всегда одни и те же. Нередка ситуация, когда переживаемый опыт трактуется как мистический, настолько он бывает похож на откровение. Волнующее описание височного пароксизма мы видим в «Бесах»:

«Есть секунды, их всего зараз приходит пять или шесть, и вы вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. Это не земное; я не про то, что оно небесное, а про то, что человек в земном виде не может перенести. Надо перемениться физически или умереть. Это чувство ясное и неоспоримое. Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг говорите: да, это правда. Бог, когда мир создавал, то в конце каждого дня создания говорил: „да, это правда, это хорошо“. Это… это не умиление, а только так, радость. Вы не прощаете ничего, потому что прощать уже нечего. Вы не то что любите, о — тут выше любви! Всего страшнее, что так ужасно ясно и такая радость. Если более пяти секунд — то душа не выдержит и должна исчезнуть. В эти пять секунд я проживаю жизнь и за них отдам всю мою жизнь, потому что стоит».

Герой, которому принадлежат эти слова, Кириллов, в произведении не страдает эпилепсией. Но мы видим полноценный парциальный височный припадок, который стереотипен, пароксизмален, краткосрочен, который у самого Достоевского был аурой — предшествующим развернутому припадку симптомом, что сформировало своеобразное отношение к своей болезни как к «священной»:

«Вы все, здоровые люди, и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем Коране, что видел рай и был в нем. Все умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик! Ан нет! Он не лжет! Он действительно был в раю в припадке падучей, которою страдал, как и я. Не знаю, длится ли это блаженство секунду, или часы, или месяцы, но верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!»

При этом князь Мышкин, герой «Идиота», страдающий эпилепсией, в суждениях которого наиболее полно отражено отношение автора к болезни, раздумывает над природой этого состояния и приходит к неоднозначным выводам. Он способен обесценивать свои ощущения, низводя их до того, чем они являются — обмана мозга:

«Ведь все эти молнии и проблески высшего самосознания, а стало быть и „высшего бытия“, не что иное, как болезнь, разрушение нормального состояния. А если так, то это вовсе не высшее бытие, а, напротив, должно быть причислено к самому низшему».

И в то же время эти переживания так сильны, что отречься от них полностью герой не в состоянии:

«Что же в том, что это болезнь?.. Какое до этого дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженно молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?»

Сложно недооценить в аспекте влияния на культуру и историю всю гамму ощущений, озарение светом, чувство высшей гармонии, мистический опыт, сопровождающие патологическую активность в этом отделе мозга.

Есть основания полагать, что пророки, которые вели за собой людей и создавали конфессии, были больны эпилепсией.

Так, ученые из Гарвардской медицинской школы и Массачусетского госпиталя несколько лет назад решили проанализировать все известные исторические сведения о Моисее, Аврааме, Иисусе и апостоле Павле с точки зрения современной медицины. По их словам, особо значимые религиозные фигуры древности вполне могли страдать височной эпилепсией, что, возможно, и послужило отправной точкой их деятельности.

Для нейронаук височная эпилепсия — отличная модель для изучения биологических основ религиозного опыта. Дело в том, что сами пациенты по причине описанных выше особенностей обычно особенно религиозны.

Любопытные опыты были проведены в этой области индийским неврологом, популяризатором науки Вилейануром Рамачандраном, который больше известен благодаря исследованиям зеркальных нейронов.

В своей книге «Фантомы мозга» он описывает, как для выявления повышенной религиозности больных височной эпилепсией регистрировалась кожно-гальваническая реакция в ответ на разные стимулы. Суть метода заключается в регистрации биоэлектрических изменений на поверхности кожи в результате изменения потоотделения, которое возникают в ответ на эмоционально значимые стимулы. В качестве стимулов предъявлялись три слова, одно из которых было эмоционально нейтральным, другое — связанным с сексуальным переживанием, третье — имеющим религиозный смысл. Например, «кочерга», «оргазм» и «Бог».

В контрольной группе, которая состояла из здоровых людей, самый сильный отклик вызывало сексуальное содержание стимула, ответ средней величины — религиозное, нейтральное слово не вызывало отклика совсем.

У больных височной эпилепсией, как вы догадались, дело обстояло иначе: необычайно сильную реакцию вызывало упоминание божественного.

Апофеозом изучения роли височных долей в переживании религиозного опыта стало создание «шлема Бога», когда Майкл Персингер, профессор неврологии из Лаурентианского университета, разработал конструкцию, обеспечивающую создание сильных магнитных полей прямо в височных областях. Иными словами, надев этот шлем, вы превращаетесь в того самого эпилептика из романа Достоевского, перед которым открывается «высшая гармония». Для чистоты эксперимента в качестве подопытного взяли убежденного атеиста — редактора журнала «Скептик» Майкла Шермера. Видео с данным опытом есть в широком доступе в сети.

В ходе воздействия на височные доли Шермер описывает целый ряд трансцендентных переживаний: нахождение незримой сущности рядом, или так называемый эффект присутствия, ощущение выхода из тела, аномальное искажение частей тела, чувство вступления в контакт со святыми и ангелами.

Переживаемое во время припадка у человека с височной формой эпилепсии непосредственно отражается на его мировоззрении, мироощущении, характере, а значит, и на художественном творчестве. Личностные изменения, наблюдаемые вне приступов и даже в периоды стойкой ремиссии, наблюдаются у большого числа таких больных, что позволяет говорить о эпилептическом характере. Этот вопрос еще не решен до конца. Некоторые специалисты считают изменения личности по эпилептическому типу более важными, чем сам судорожный припадок. Когда-то считалось вполне правомочным говорить о заболевании лишь на основании определенного психического статуса. Другие врачи относятся к этой идее скептически, указывая на отсутствие у большого числа пациентов черт, называемых эпилептоидными, а также на то, что практически любого человека можно наделить парочкой эпилептоидных черт.

В содержание понятия «эпилептический характер» включают взрывчатость, озлобленность, придирчивость, подозрительность, обидчивость, льстивость, умственную ограниченность, неповоротливость психических процессов, чрезмерную любовь к порядку, педантизм, формализм, упрямство, прилипчивость, мелочность, эгоцентризм.

Очевидно, что в приведенном перечне слишком много отдельных черт, чтобы они могли встречаться одинаково часто.

Однако психопатологический портрет болезни все же есть. Заслуга Достоевского как художника, наделенного блестящей интуицией и крайне точно описывающего мельчайшие нюансы клинической картины героя, тут неоспорима. Далеко не всегда речь идет о полноценной эпилепсии: героев, страдающих «падучей», не так много в произведениях писателя. Внимание привлекают особенности характера, которые в психиатрии носят название акцентуаций. Акцентуация — это не заболевание, но значимые проявления качеств, которые присущи людям с той или иной психопатологией. Акцентуаций существует ровно столько, сколько психических недугов, младшими здоровыми братьями которых они являются. Бывают истероидные, шизоидные, эпилептоидные и многие другие акцентуации. Далеко не всегда такие дополнительные психологические черты — это плохо.

Более того, акцентуацию при благоприятно сложившихся обстоятельствах можно расценивать как удачу, «изюминку» человека, выделяющую его на фоне других в каком-то определенном виде деятельности.

При этом в менее подходящей среде она способна сделать своего обладателя крайне уязвимым. Немецкий психиатр Карл Леонгард, впервые употребивший термин, писал:

«Именно произведения Достоевского больше всего и лучше всего снабжают специалиста информацией о том, что собой представляют акцентуированные личности».

Почему Достоевскому так хорошо удавались эти портреты? Все ли можно списать на болезнь писателя? Широкий спектр образов, которые мы наблюдаем в произведениях, невозможно втиснуть в эпилептические рамки. Так что самонаблюдением и точностью описания собственных переживаний художественный дар далеко не исчерпывается. Обратившись к некоторым особенностям биографии Федора Михайловича, мы увидим, что интересовали его душевные недуги не на шутку и вне связи с собственной болезнью.

Отец писателя был врачом, работавшим в больнице для бедных. Все его семейство проживало в одном из флигелей Мариинской больницы. Наблюдательность и окружение, состоящее из самых разных больных, заложили фундамент проницательности автора.

Это прекрасно отражено в письмах и воспоминаниях Достоевского, достаточно живых, чтобы спустя годы вспомнить «горящий взгляд деревенской дурочки Аграфены». Впечатления раннего детства подкрепились наблюдениями на каторге. В течение долгих четырех лет писатель имел возможность удовлетворять свое необычное увлечение, наблюдая за товарищами по несчастью, охотясь за особыми минутами, когда «раскрывается душа человека».

Самое первое художественное описание эпилептического припадка было сделано в повести «Хозяйка» в 1847 году, когда, если судить по письмам писателя к брату, у самого Достоевского эпилепсии еще не было. Собственно, и в описанном эпизоде мы видим лишь внешнюю сторону припадка, само «зрелище», без характерного для последующих произведений описания «височных» симптомов. У самого писателя болезнь проявила себя, по всей видимости, после каторги. Если верить воспоминаниям Софьи Ковалевской, произошло это на фоне жаркого спора на религиозную тему.

С началом заболевания меняются и произведения писателя. Образ князя Мышкина является ярким примером порожденной болезнью личности. Князь заболел рано, и это сформировало его простодушие и наивность. В своих беседах и рассказах он совершенно не заботится о том, интересен ли его рассказ слушателю. Мышкин говорит много, обстоятельно и подробно.

Повышенное внимание к деталям, вязкость мышления и эгоцентризм — характерные черты эпилептиков. Они склонны застревать на деталях, рассказывая о самых простых вещах.

В основе этого лежит тугоподвижность психических процессов в целом и неспособность отделить главное от второстепенного. До крайней степени это доходит при эпилептическом слабоумии, которое еще называют концентрическим. В этом случае круг интересов больного ограничен собственной персоной, главным образом собственным заболеванием, а также соблюдением всех возможных формальностей и правил, в частности субординации с готовностью к заискиванию и лести.

Еще одна черта, иногда свойственная больным эпилепсией, которой Достоевский наделил князя Мышкина, — способность к каллиграфическому письму. Любопытен тот факт, что шрифт «курсив» восходит в своих очертаниях к подлинному почерку Франческо Петрарки, а знаменитый итальянский поэт страдал эпилепсией. Каллиграфический почерк является частным проявлением эпилептоидной тяги к украшательству, которая дает о себе знать в привычке использовать уменьшительно-ласкательные суффиксы в речи и в слащавости вообще. Примечателен в этом отношении выбор Достоевским фамилий своих персонажей: Красоткин, Лебядкин, Мизинчиков, Потанчиков, Сеточкин.

Люди с эпилептическим характером сочетают несочетаемое. Они одновременно вязки и склонны к вспышкам гнева, безудержной злобы. Как будто в душной малоподвижной психической атмосфере больных что-то внезапно конденсируется и изливается в виде эмоциональной бури. В «Идиоте» мы видим, как эти нелицеприятные черты характера как бы «переданы» от князя Мышкина двойнику главного героя Парфену Рогожину.

Эпилептический характер в поздних работах Достоевского размазан по всем главным героям. Это придает всему произведению ощущение надвигающегося взрыва, катастрофы.

Впрочем, гений Достоевского проявил себя не благодаря, а вопреки болезни. Наложенный эпилепсией отпечаток на мировоззрение и характер просачивается в произведения. Все многообразие и противоречивость проявлений болезни препарировано и отшлифовано художественным талантом так, что образы вызывают интерес не только у эпилептологов и вообще психиатров, но и у обычных читателей, улавливающих во всей литературной композиции нечто особенное.