«Аудитория сыплет вопросы колючие, старается озадачить в записочном рвении. — Товарищ Маяковский, прочтите лучшее ваше стихотворение», — писал Владимир Маяковский в поэме «Лучшие стихи». На выступлениях слушатели действительно одолевали поэта записками, многие из которых были достаточно бесцеремонными.
Встречались среди них и такие:
«Слишком грязно полемизируете в стихах с пролетарскими писателями»;
«Маяковский! Любите вы водку? Женщин? Наглых людей? Хулиганов? Воров? Совершали ли вы убийства? За хулиганство сколько раз ночевали в участке?»
Отвечая на записки, Маяковский говорил, что «рассчитывает прожить еще лет сорок» («Но после некоторых записок хочется застрелиться»).
Автобиографическое эссе «Я сам» завершается так: «Еще продолжал менестрелить. Собрал около 20 000 записок, думаю о книге „Универсальный ответ“ (записочникам). Я знаю, о чем думает читающая масса». Друг Маяковского Павел Лавут прокомментировал фразу о двадцати тысячах собранных записок: «Скорей всего, что это лишь свойственная поэту гипербола. Но если реальна лишь половина этого количества, то и тут есть что почитать и над чем задуматься».
Замысел этой книги так и не был осуществлен.
Записки Маяковскому — всего лишь один из примеров того, как наивный читатель приобретает право голоса в 1920-е годы. Еще более очевидна эта тенденция в периодической печати того времени.
В газетах и журналах постоянно возникали полемические дискуссии, к которым подключались читатели. Тема сноса старых зданий в центре Москвы была одной из самых животрепещущих. И вот в газете «Известия» за 1925 год читаем письмо советского читателя:
«Конечно, хранители старины и прочие архивариусы могут взъерепениться против предложения о разборке Китайской стены. Прежде чем этот вопрос разрешить, мы должны установить, что для нас важнее — превращение Москвы в красный столичный центр со все более развивающимся движением или хранение допотопных исторических никому не нужных каменных стен».
Впрочем, некоторое вещи советские читатели все же хотели сохранить. Так, годом раньше, в 1924 году, группа рабочих обратилась в редакцию газеты «Рабочая Москва» с просьбой сохранить останки Ильича:
«Рабочие и служащие Строительной конторы при Постоянной промышленной показательной выставке Высшего Совета народного хозяйства просят не отказать поместить на страницах „Рабочей Москвы“ или же довести до сведения Комиссии по проведению похорон Владимира Ильича нашу мысль об увековечении памяти дорогого Владимира Ильича. Так как обычные способы увековечения памяти великих людей (памятники, мавзолеи и прочее) определенно неприменимы в силу своей шаблонности к Величайшему из великих, то мы хотели указать на то, что было бы хорошо, если бы можно было сохранить на долгое время останки дорогого учителя путем бальзамирования его тела и помещения в прозрачное помещение с удалением оттуда воздуха или какого-либо другого способа сохранения Его останков в неприкосновенном виде. Мысль о том, что Ильич физически остался и Его можно видеть необъятным массам трудящихся, хотя и недвижимым утешило бы горе утраты и подняло бы упавший дух малодушных товарищей и вдохновляло бы на дальнейшие бои и победы».
Как мы теперь и знаем, их желание вполне было удовлетворено.
Огромная почта была у политических и общественных деятелей. Только Ленин получил 11 тысяч писем от рабочих, крестьян, солдат и матросов. В 1960 году была издана отдельной публикацией подборка писем трудящихся Ленину в связи с 90-летием со дня его рождения.
Конечно, в таких публикациях не было писем, выражающих негативное или критическое отношения к вождю. Эти письма хранились в архивах отдельно, в разделе «Письма психически ненормальных людей».
Среди этих писем можно было прочесть такие строчки:
«Я считал тебя подкупленным германцами»;
«Твой труп растащат по Москве как труп Самозванца»;
«Он (Ленин) не организатор — техник по индивидуальным особенностям»;
«Кто с пьедестала вождя и пророка низвергнется с позором и бесчестьем?»
В редакции газет часто приходили письма, в которых авторы писали о трудностях связанных с Гражданской войной коллективизаций. Язык этих писем для нас сейчас выглядит непривычно, он напоминает скорее художественную прозу в стиле Андрея Платонова:
«Глинский Михаил Антонович, ярый большевик по идее Владимира Ильича Ленина. Я опишу свою историю первоначального моего политического учения, как поступило это дело к нам на Кубань.
История.
Во-первых, я должен извиниться перед редакцией, может, где получится ошибка. Я окончил учение по грамоте только в школе первой ступени второе отделение, потом самоучкой выучился самообразованию и механического дела, которым до сего времени живу. На военной службе при старом строе не служил, вследствие льготы был ополченец первого разряда и мобилизации на войну я не прошел, у меня правый глаз испорчен. И вот я поэтому желаю, чтобы редакция известила мою сущую правду».
Уже в 1960-е газетные письма вдохновили писательницу Фриду Вигдорову (та самая, что вела стенограмму суда над «тунеядцем» Бродским) на создание двух сборников: «Дорогая редакция» (1963) и «Минуты тишины» (1967). В книге «Минуты тишины» она отвечала на самые нехитрые детские вопросы. Например, такие:
«Дорогая редакция, я хочу написать вам про случай в нашем дворе. У нас есть девочка Зоя. Мы с ней вместе готовим уроки, ходим в кино. Ребята меня за это дразнят. А Лёвка сказал: „Ты девчатник“. Я ему ответил: „Какой же ты пионер?“ А он говорит: „Я тебе как дам, ты отлетишь!“ Я так решил: пусть я девчатник, а с Зоей всё равно дружить буду. Он всех ребят во дворе подговорил, и они меня дразнят. Как мне быть теперь?
Валера Михалёв».
Детская тема всю жизнь была особой страстью Фигдоровой. А ее материнскими дневниками пользовался Корней Чуковский для создания своей известной книги «От двух до пяти».
Сам Корней Чуковский, который был суперзвездой советской литературы, тоже получал массу писем от маленьких и больших читателей. На склоне лет он относился к этому уже без всякой радости. На следующий день после присуждения Ленинской премии Чуковский записывает в дневнике:
«Хотел ли я этого? Ей-богу, нет! Мне вовсе не нужно, чтобы меня, старого, замученного бессонницами, показывали в телевизорах, чтобы ко мне доходили письма всяких никчемных людей с таким адресом: „Москва или Ленинград. Корнелю Чуйковскому“, чтобы меня тормошили репортеры. Я потому и мог писать мою книгу, что жил в уединении, вдали от толчеи, пренебрегаемый и „Правдой“, и „Известиями“. Но моя победа знаменательна, т. к. это победа интеллигенции над Кочетовыми, Архиповыми, Юговым, Лидией Феликсовной Кон и другими сплоченными черносотенцами».
Не только малые дети поверяли бумаге свои заветные желания, так поступали и подростки, и юноши. Еще в 1930-е годы среди школьников были распространены альбомы и личные дневники. Зачастую интимные чувства становились известны широкой общественности. Так, в 1937 году в ЦК ВЛКСМ поступила докладная записка с жалобой на недостатки в работе школ. В качестве примера приводилась записка, написанная одной из учениц:
«Люблю тебя, как жид селедку,
Люблю, как немец колбасу,
Люблю тебя, как русский водку…
Любить сильней уж не могу».
Нам неизвестно, каким образом эта записка стала публичной.
Не гнушались такими признаниями и их более старшие товарищи. В фильме «Весна на Заречной улице» (1956) рабочий Саша, ученик вечерней школы, вставляет любовное признание учительнице в конце собственного школьного сочинения.
А в фильме «Мишка, Серега и я» отличник Гарик получает романтическую записку от девочки Ани.
Записочки отправляли не только избранникам противоположного пола. Так же общались дети с родителями, с которыми у них не совпадали графики. «Папа, мы пошли в кино», оставляет записку герой фильма «Девочка и крокодил» (1956). А повзрослевший сын оставляет записку маме: «Мам, возможно позднее возвращение. Не волнуйся. Не жди».
Жанр читательских писем в газету оставался очень популярным на протяжении всего существования советского строя. Например, в газету «Московская правда» с января по сентябрь 1988 года поступило около 50 тысяч писем. В обзоре читаем:
«О чем, вы думаете, пишут в молодежную газету? О рок-музыке? О спорте? О новых кинофильмах и спектаклях? И об этом тоже. Но большинство писем — жалобы. На бюрократизм и волокиту. На хамство чиновников и безответственность исполнителей. Самые острые, самые кричащие письма мы публикуем. Специальные корреспонденты едут в командировки. Но не хватает рук. И часть писем мы направляем в Советы народных депутатов, в министерства и ведомства, от которых зависит решение вопросов. Просим разобраться, помочь читателям. А в ответ порой начинается волокита».
В эпоху перестройки письма в газету изменились по своему характеру: стали появляться объявления фривольного характера с предложением различных услуг и жалобы на развал инфраструктуры. Письма и мужчин и женщин часто заканчивались фразами «не могу терпеть», «душа болит». Так например, инженер свердловского кинотеатра «Октябрь» жаловался на развал системы «Стереокино»: «Просто болит душа! Почему кинематографисты не обратят должного внимания на этот вид кинематографа?»
Вместе с тем у людей чуть ли не впервые появилась возможность свободно выражать свои мысли и чувства на любые темы, а благодаря валу документальных картин и публицистических текстов таких мыслей появлялось много. Наивное прямодушие пишущих трогает и сейчас.
«Мне 43 года, я очень далек от „рокеров“, но скажу: мне нравятся В. Цой, Б. Гребенщиков, Ю. Шевчук, И. Сукачев, П. Мамонов. Может быть, это единственные люди, которым я сейчас верю!» — признается И. Тронов из Риги в своем отклике на документальный фильм «Картина», посвященный Илье Глазунову.
Самым громким письмом эпохи перестройки было обращение преподавателя Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами», которое было опубликовано в газете «Советская Россия» в 1988 году.
В этом письме осуждались чересчур поспешные темпы перестройки, Андреева призывала не очернять личность Сталина: «Что, к примеру, могут дать молодежи, кроме дезориентации, откровения „о контрреволюции в СССР на рубеже 30-х годов“, о „вине“ Сталина за приход к власти в Германии фашизма и Гитлера? Или публичный „подсчет“ числа „сталинистов“ в разных поколениях и социальных группах?»
Письмо Нины Андреевой было одним из редких примеров в истории мировой прессы, когда обращение частного лица получило ответ от высшего руководства страны и подняло широкую общественную дискуссию. Письмо два дня обсуждали на заседании ЦК КПСС. Но оно уже не могло повлиять на ход перестройки. А Горбачев спустя годы иронически говорил, что Андреева помогла увидеть оппонентов перестройки. «В этом смысле ей надо бы какой-то приз учредить или по крайней мере памятную доску — „За вклад в прояснение позиций“», — написал он в своих мемуарах.
Тридцать лет спустя перевязанные ниткой пачки писем пылятся на чердаках, записки желтеют в старых школьных ранцах, а текст, написанный чужой рукой, можно увидеть лишь на форзаце случайной книги в букинистической лавке. Нам достались социальные сети и мессенджеры. Мы стали больше писать и чаще высказывать мнение, но комментарии и лайки из жестов одобрения превратились в скучный ежедневный ритуал. Прекрасная эпоха искренности окончательно прошла.
Почитать
Кабанов В.В. «Источниковедение истории советского общества»
Козлов В.А. (под ред.). «Неизвестная Россия. XX век». [Кн. 1]
«Голос народа: письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918–1932 гг.» / Часть I
Быков Д. «Маяковский: трагедия-буфф в шести действиях»