Речь робота, бледные поганки и личный апокалипсис, или 11,5 фактов о Венедикте Ерофееве. К юбилею автора поэмы «Москва — Петушки»

Жанр своего культового текста Ерофеев выбрал почти случайно. Приятель спросил его о том, как же назвать это странное произведение, и Веничка по наитию нарек «Москву — Петушки» поэмой.

Поэму о духовных поисках алкоголика в советской электричке, конечно, не могли напечатать в СССР. С 1976 года «Москва — Петушки» вышла сначала в Израиле, потом в Великобритании, Франции и некоторых других странах. В СССР ее опубликовали в 1988-м, словно в комической манере самого Ерофеева, в четырех номерах журнала «Трезвость и культура». После чтения поэмы начальство московских железных дорог упрекало кондукторов за поборы с зайцев и распитие спиртного на рабочем месте.

В поездке-паломничестве Веничка переживает разные формы отчуждения, которые можно считать этапами инициации героя на пути к Смыслу. Причем постигнуть этот смысл «можно только на самом дне этой бездны, в средоточии ужаса и боли».

Отчуждение с помощью абсурда и саспенса («райсобес, а за ним туман и мгла») распространяется на всех уровнях восприятия. Веничка видит «блоковскую» аптеку, огромные здания, не сопоставимые с человеком, город покинут людьми. Но у героя всегда остается его внутренняя свобода: «если хочешь идти налево, Веничка, иди налево <…> Если хочешь идти направо — иди направо».

Один из этапов по дороге к Смыслу через отчуждение — это «путь в «глубину бреда» и встречи с его фигурами. На этом пути героя ожидают постоянные контакты с Бездной. Проход сквозь нее и превращает Веничку в носителя Свободы и Смысла: «Если ты не подонок, ты всегда сумеешь к вечеру подняться до чего-нибудь, до какой-нибудь пустяшной бездны».

Авторы биографии отмечают, что путешествие Венички переплетается с сюжетами Судного дня и страстей Христовых: «ему суждено испытать „личный апокалипсис“: как народам в Откровении Иоанна Богослова и ветхозаветных пророчествах, так и ему угрожает тьма».

Важно учитывать, что во всех текстах Ерофеева основные переживания и напасти достаются одному персонажу. Тем самым писатель намекает на познание как максимально личный опыт. Веничка и вовсе в конце путешествия переживает почти «полную гибель всерьез».

Главный герой садится в электричку на Курском вокзале. Чем дальше он едет к конечному пункту, тем больше пьет: «Спиртное в ерофеевской поэме становится „принципом композиционной организации“ , тем „стержнем, на который нанизан сюжет“ ; а это значит, что биографические вехи Венички отмериваются граммами и градусами».

Если для героя поэмы «Москва — Петушки» пьянство было дионисийским ритуалом воскрешения ценностей, то для Ерофеева-писателя алкоголизм оказался смертельной привязанностью. Пить Ерофеев начал с первых студенческих лет, несколько раз лежал в Кащенко после белой горячки.

В отличие от других алкоголиков Ерофеев не деградировал, а сохранял ясность ума и продолжал работать. В больнице были палаты наркоманов и алкоголиков, и они не ладили друг с другом: «Наркоманы называли алкоголиков презрительно „водошники“, „краснорожие“, а те их — „бледными поганками“ и „спирохетами“». Однажды врач обрадовал Ерофеева: на койке, которую тогда занимал писатель, умер отец Юрия Гагарина. Правда, добавил, что смерть наступила от той же белой горячки и алкоголизма.

Про большевиков Веничка говорил: «Фанатиков надо душить в колыбели!». При этом в идеологические споры писатель не вступал, диссидентом не был, хотя дружил с некоторыми из них. Писатель следил за тем, что происходит в мире. В личных беседах реагировал на события Пражской весны, иракский конфликт.

Ерофеев трудился разнорабочим на стройке, затем около 2 лет — в геологической партии на Украине, потом прокладывал кабель, служил стрелком в военизированной охране (в перерывах Ерофеев читал «В круге первом» Солженицына на папиросной бумаге). В 1977-м он прочитал и «ГУЛАГ» и «был просто убит: закрыл дверь, задвинул шторы и долго так сидел», — вспоминает переводчик «Властелина колец» и близкий друг Ерофеева Владимир Муравьев.

Голубоглазый, высокий, стройный, вечно свободный и легкий, Ерофеев влюблял в себя женщин, сам чаще всего оставаясь спокойным. Пока он был с первой женой, Валентиной Ерофеевой, родился сын, вторая — Галина Ерофеева — до последнего спасала Веничку от алкоголизма, всю жизнь он не оставлял свою вечную возлюбленную Юлию Рунову.

Чувства Ерофеева колебались от умиления и верности до хамства и вольной жизни. Женщины всегда выручали свободолюбивого Веничку из ужаса быта. Однажды он потерял паспорт. Несколько лет жил без него — пока не решил жениться. Родные купили в «Березке» заграничный алкоголь и за взятку восстановили бумаги писателя.

К писательскому сообществу Ерофеев относился иронично. Все литераторы в его воображении проходили проверку жидкостью. Ерофеев задавался вопросом: «сколько он бы кому из них налил?» Результаты говорили сами за себя: «Астафьеву или Белову. Ни грамма бы не налил. А Распутину — грамм 150 <…> А если бы пришел Василь Быков и Алесь Адамович, я бы им налил по полному стакану. <…> Юлиану Семенову я бы воды из унитаза немножко выделил, может быть».

Одно из последних произведений Ерофеева — сборник цитат Ленина, которые писатель собрал и перед публикацией прокомментировал: «Воображаю, как вытягивались мордаси у наркома просвещения Анатолия Луначарского, когда он получал от вождя такие депеши: „Все театры советую положить в гроб“ (ноябрь 1921)».

Ерофеев задумал, но не написал несколько крупных произведений. Среди них — пьеса Фанни Каплан. Место действия — пункт приема бутылок, который постоянно закрыт. Основные события происходят в очереди, а стеклотару принимали Ленин, Троцкий и иные однофамильцы революционеров.

В конце 1980-х у автора «Москва — Петушки» обнаружили раковую опухоль в горле, сделали несколько операций. Писателя пригласили в Сорбонну. Известный хирург предлагал Ерофееву сделать операцию, после которой мог вернуться голос. Но Ерофеева не выпустили из страны. Придрались к трудовой книжке: «Копались — май, июнь, июль, август 1986 года — и наконец объявили, что в 63-м году у меня был четырехмесячный перерыв в работе, поэтому выпустить во Францию не имеют никакой возможности. Я обалдел. Шла бы речь о какой-нибудь туристической поездке — но ссылаться на перерыв в работе 23-летней давности, когда человек нуждается в онкологической помощи, — вот тут уже… Умру, но никогда не пойму этих скотов…» В последние годы Ерофеев потерял свой баритон и говорил с помощью аппарата на батарейках, как робот или первые синтезаторы речи.