Вечный мужик: интервью с ростовским художником и андеграундным музыкантом Александром Селивановым

— Твоей основной металл-группой в 1990-е были Funeral Speech, нарезавшие брутал-дэт нью-йоркской школы. Ты сам придумывал какие-то риффы?

— Нет. Я плохо играю на обычных инструментах; опробовал все, но так и не научился. Может, на басу немного.

— Ну и ладно, при твоем гроуле уметь что-то еще необязательно. Он у тебя от природы такой утробный?

— Я с детства рычал — под «напалмов» косил, под «каннибалов», в процессе пытаясь их техники совместить. Криса Барнса до сих пор считаю наибрутальнейшим вокалистом. Нравится рык Кевина Шарпа на первом альбоме Brutal Truth.

Я, кстати, умею копировать Тарди из Obituary (хотя на записях его фишки не применял). Знаю, он считается особенным, но у меня почему-то получается. Как ни странно, дома нормально реагировали на мои практики. Дед, правда, ругался, когда я музыку слишком громко слушал. Особо Aphex Twin ненавидел, даже больше джапанойза. А вообще первый, под кого я начал работать всерьез, это, конечно, Ли Дориан из Cathedral. На втором альбоме группы Different Seasons задумывалось, что я буду петь, как он — в качестве гостевого вокалиста.

— Seasons были прекрасны. Столь ловко «поженить» дум-дэт с готикой тут немногим удавалось. Тем паче ваш клавишник Вартан Атаров один в один снимал Питера Стила. Интересно, как живьем вас принимали?

— Да нормально. Тогда существовала куча подобных банд, но мы, пожалуй, самые тяжелые были. К сожалению, Funeral Speech дали лишь один концерт (и то для друзей). Второй сорвался из-за конкурса красоты — его в тот же день проводили, и что-то у нас не срослось вместе. Там же мы с Different Seasons должны были выступать. На басу у нас Дима Базин играл, который почти всю музыку написал для Bleeding Summer, первой и единственной кассеты Seasons.

К слову, с тем же Базиным в 1995 году у нас забавный проект Stupid Fuck был, нойз-грайндовый, под Anal Cunt и ранний Napalm Death. В гараже с ходу 30 треков записали — я, Базин и барабанщик Костя.

— Stupid Fuck — это заявление! Сейчас могли бы успех иметь с таким именем — трэш-капустники типа Make Ugar Great Again нынче в фаворе. Хотя ребята, думается, и раньше рубились будь здоров…

— А то. Слэм на концертах царил жесточайший. Мне как-то кусок локтя вырвали до мяса, прямо с татуировкой (потом пришлось «добивать» то место). Еще, помню, был концерт хардкора в кинотеатре: сиденья по каким-то причинам не убрали — так первые пять рядов в щепки разнесли.

— Классика жанра! Вообще, учитывая славу Ростова-папы, драки были обыденным явлением?

— Абсолютно. Больше удивляло, когда обходилось без них. Многие дети, не умеющие правильно базарить, сидели по домам. Другое дело, что я, помимо дэта, был помешан на Брюсе Ли и единоборствах всяких: каратэ, саньда, немного самбо… Ходил в секции, занимался. У меня и погоняло с тех пор такое — Китаец. Плюс я с детства дружил с хулиганьем, потому мог за себя постоять. Запомнился такой случай. Стоим мы с мамой на остановке.

Подходят два типа, старше меня на 3–4 года, и давай предъявлять: «Ваш сын — чмо волосатое, ща его стричь будем».

Мама, понятно, испугалась: в те времена могли вместе с ней побить. Но я сказал, что со стрижкой возникнут проблемы. Не рискнули. Хотя, конечно, так бывало не всегда, примерно 50/50. Все зависело от твоей уверенности в себе; гопота как животные, они чувствуют страх. Ситуация начала меняться к лучшему, когда в Ростове появилась хардкор-сцена. У меня много было кентов оттуда: Pig Fuck International, Psycho Family, «Внуки Шварценеггера». Там крупные типы играли, способные навалять гопам, отчего те потихоньку стали концерты стороной обходить. А ближе к 1997 году гопоты, считай, почти не стало, разве что по окраинам.

— От детства волосатого — к индустриальным будням. Когда и с чего начался шум?

— В 1994 году я увидел по телевизору группу The Residents и испытал шок. Рядом с таким авангардом Cannibal Corpse казались поп-музыкой. Потом были Einstürzende Neubauten… А конкретно шум из «металльных» журналов вылез; там печатали рекламу Release Entertainment — тематического подлейбла Relapse Records, который выпускал Merzbow, The Haters и многих других. Оттуда же я про Cold Meat Industry узнал. В 1996 году мне записали два альбома MZ. 412: Burning The Temple Of God и In Nomine Dei Nostri Satanas Luciferi Excelsi (с определением «авангардный блэк»). На тот момент я уже слышал Abruptum, сам даже что-то эдакое поиграть прикидывал, но чтобы оценить Нордваргра по достоинству, понадобилось время. Первая реакция на Brighter Death Now была — «Блин, ну это точно прикол какой-то!» Я был уверен, что всерьез такое слушать никто не станет. А позже сам вдруг начал подобные приколы озвучивать.

— Промежуточное звено между дэтом и шумом в твоем творчестве — Manufacture. Что это вообще было?

— Попытка смешать Godflesh с Einstürzende Neubauten, но в более мрачной, тяжелой версии. Мы этот проект где-то в 1996 году задумали с Костей Константиновым. Беда в том, что Костя, замечательный музыкант-мультиинструменталист, категорически не въезжал, чего от него требуется.

Его тянуло в музыку, а я просил долбить по металлическим бочкам из-под промышленного масла, на басу играть через дисторшн.

Писали все сходу, в домашней студии. В результате получился один трек на 12 минут, и проект Manufacture был закрыт.

Потом Костя проходил практику на заводе и познакомился с Борей-басистом. Тот играл индустриальный нойз-рок в «Антимузыке» — в их группе было человек шесть, наверное, и все подобную музыку слушали. Борю я тоже хотел к Manufacture подключить, но он по своим причинам не дошел до студии, где мы работали. Зато через него я подружился с Игорем Вагановым, известным музжурналистом и владельцем лейбла Achtung Baby. А так как в то время найти записи с индастриалом было непросто, все помогали друг дружке. В общем, к появлению Mortart я хорошо разбирался в предмете.

— Это в каком году было?

— Официально — в 1998-м (хотя пробные треки я делал и до того, записывал на миникассетный диктофон). В полноценный музпроект Mortart трансформировался медленно. У меня еще с дэтовых времен осталось убеждение, что любая музыка должна писаться на совесть и в профессиональной студии. Звуковая основа Mortart — мой верный микшерский пульт Behringer Eurorack MX1604A, 16-канальный, довольно ходовая модель у нойзеров той поры. С ним я писался и на все выступления свои его таскал. Чего он только не повидал! На том пульте играли Misery, Stillife турили… Артем его спалил, который Kryptogen Rundfunk. В итоге думал Папе Срапе подарить технику, но тот сказал, что аппарат слишком тяжелый и легендарный для подарка. В итоге сохранил его у себя, на память.

— Релизы Mortart ты оформлял лаконично, но стильно. Уместна ли параллель между твоими дизайнерскими экспериментами и живописью?

— Интересный вопрос. В обложках Imbecil Records — нездоровый юмор и беспросветный мрак (плюс исковерканный английский в заголовках). Думаю, прямой связи нет, если не брать две параллельные линии, но это лишь некий визуальный шаблон, вроде черного квадрата. Были опыты с экстремальным оформлением, но я от них отказался: тактика шока — клише для подобной музыки. На мои картины главным образом повлияли художники, которых я изучал с середины 2000-х: Мондриан, Малевич, Брайс Марден, Агнес Мартин.

— В рецензиях того времени концерты Mortart описывались как некие жуткие ритуалы. Это правда?

— В целом да. Особенно на ранних гигах (году эдак в 2003-м) жесть творилась. На сцене — цепи, трубы, листы железа, я орал дико… Дебют Mortart собрал около 100 человек, если не больше. Полный солдаут!

У меня к тому времени накопилось 5-6 своих альбомов, и Imbecil Records уже существовал. Папа Срапа, помнится, помогал здорово — обложки для «сидиарок» Mortart печатал (он тогда в фотолаборатории работал), мы часто играли вместе…

Кстати, не я первый был с этими концертами. В Ростове где-то с 1999 года движ начался: Reutoff с местным проектом Figura играли, «Солнечная соль»…

— Твоя мечта, которой не суждено было сбыться — издать Mortart под эгидой культового Slaughter Productions. Почему именно у Корбелли, а не у Рогера Карманика, например?

— Cold Meat выпускал, как правило, шведов (за редкими исключениями из Норвегии и Финляндии), а подлейбл Death Factory, созданный для иностранцев, функционировал не очень активно. Я и не вспомню, что там вышло эдакого, кроме нескольких альбомов Anenzephalia и Sutcliffe Jügend. Конечно, можно было попробоваться на кассетный Sound Source, созвучный по музформату… Но меня больше тянуло к Корбелли. Увы, на мои мейлы он не отвечал. А после его самоубийства и надежды умерли.

— Помнится, вы с художником и шумовиком Денисом Шаповаловым (DS, Adriva, Sunchariot) мутили неоднозначный проект L’Homme Eternel… Странная штука получилась: там и электроакустика, и твои наработки «мортартовские»…

— Да, это в 2008 году было. На тот момент я полностью утратил интерес к Mortart, записав больше 15 альбомов. У Шаповалова все шло наоборот: он переживал творческий подъем и активно придумывал какие-то новые проекты, которые выходили на его лейбле OBS. Он и название предложил для коллаборации.

«Вечный мужик» — его шутка. Правда, мой вариант, Eternal Man, Денис забраковал, настояв на французском переводе. По-моему, так тоже смешно.

Мы записали две сессии в вольном стиле, полуимпровизационно, у Шаповалова дома. Я притащил свой пульт с процессором, а у Дениса было несколько заготовок: звуки стекла, на микрофон зафиксированные, еще каких-то материалов… В результате сочинили несколько треков на пару дисков, которые были выпущены в формате CDr на OBS с оформлением Дениса. К слову, мы не только над L’Homme Eternel вместе работали. Еще в 2004 году был альбом под названием Sunchariot (одноименный пэган-металлической группе, в которой Шаповалов на гитаре играл). Это такой ритуальный индастриал, позднее Денис в Adriva его переименовал во избежание путаницы.

— Русский шум всегда ограничивался по принципу элитарности: мизерными тиражами, гигами для своих, манифестами… Насколько тебе, как корифею сцены, близка эта позиция?

— У каждого свой подход и свои взгляды. Я изначально всеяден и могу спокойно KoRn после нойза включить или откровенно «плохую» музыку, если она вдруг мне понравится. У меня вообще The Residents в фаворитах. А вот этого антагонизма типа «Москва-Питер» или хватания за некую сцену я не понимаю. Зачем? Мне важно тот подход сохранить, тот настрой, которые я поймал в начале 1990-x, балуясь с бобинным магнитофоном «Юпитер». Оттого у нас с Денисом Шаповаловым конфликт вечный. Он себя считал интеллектуалом, а я просто стебался порой. Даже само название значка моего, Imbecil Records — это же ирония чистой воды. Оттого мне даже нравилось, что мой Mortart не очень котировали.

— Тут вы с Кармаником схожи. По большому счету, BDN зижделся на черном юморе, если не на издевке. Вспомни, как Рогер на сцене держится со своей злодейской ухмылкой.

— А мне, кстати, живьем BDN не очень нравится: слишком много внимания публике. Ну и вообще, эти драки с народом какие-то нелепые, на мой взгляд, как будто людям в жизни их недостаточно. Я-то занимался музыкой, чтоб подальше быть от насилия. Тем более на фоне Con-Dom Карманик совсем не цепляет; вот Майк — это мастер, конечно, он реально гипнотизирует. Хотя бухали мы с Рогером ровно, нас мой давний коллега Лина Бэби Долл лично знакомил.

Вообще многие ворчали, что я копирую формат Cold Meat. Так я этого и не скрывал в принципе. Почему нет, если русские проекты были мне малоинтересны за редким исключением? Вот я и держался особняком немножко. Хотя на самом деле у меня все внутрь было закручено. Поэтому, думаю, Владимир Савин с лейбла Abgvrd назвал Mortart «интровертным дэс-индастриалом». Но это не значит, будто я какой-то избранный или умник. Напротив, мне кажется, что это музыка скорее для недалеких людей. И я себя таковым считал. Потому и звук для Mortart крутил нарочито «ужасный», как у ранних BDN или Megaptera.

— Недалеких в каком плане?

— Ну, ты ведь знаешь, что шум в основном привлекает маргиналов и людей, психически нездоровых. Я сам когда-то был в шаге от сумасшествия, в ростовском андеграунде меня считали странноватым. Потому, вероятно, волна ПЕ/нойза 2000-х пошла мимо меня: там все начало строиться на эпатаже или на самомнении раздутом. Я, кстати, Throbbing Gristle по той же причине недолюбливал. Да, они задали некий шаблон, но при этом работали на публику. А у меня в приоритете была некая атмосфера все же.

— Любопытно, как ты металл воспринимал — подобно шуму, как что-то болезненное?

— Нет. Металл идет от популярной музыки, из рок-н-ролла, там побольше адекватных людей.

— А как же вся его иконография с расчлененкой?

— Атрибутика жанра, не больше. Или некая форма эпатажа того же. Дэт и дети играли, вспомни. Например, Рейферт стучал у Шульдинера в Death, когда ему лет 17–18 было. И мы Funeral Speech собрали примерно в том же возрасте. Потом дети выросли, им самим надо было семьи обеспечивать, вот и пошло, как пошло.

— Как индустриальный злодей перевоплотился в артиста тихого эмбиента?

— Mortart не прекратился в один момент, просто с конца 2000-х он существовал по инерции. Аппаратуры и возможностей стало больше, но сама запись не вызывала былого восторга. Изначально я черпал вдохновение у Deutsch Nepal, Archon Satani, Megaptera, в бэк-каталоге Staalplaat. Потом пришло новое поколение интересных артистов из США, Финляндии, Прибалтики, которых я также с радостью отслушивал: Gruntsplatter, Navicon Torture Technologies, Redrot, Control… Помню, в 2007 году Ли Бартоу из NTT (он же Лич) предложил записать совместный альбом. Я был рад, но ничего путного не сочинилось. Вероятно, виной тому был творческий кризис, а может, и депрессия, которую я не осознавал, так как все время был в подавленном состоянии.

Я чувствовал, что музыка меняется, утрачивая что-то важное для меня, а проекты, которыми я восхищался, уходят в забвение.

В 2009 году были записаны два прекрасных трека — индустриальных, но ближе к дарк-эмбиенту (увы, так и не изданных на носителе). На тот момент я изучал продукцию лейбла Raster-Noton, и мне случайно попался альбом Shortwave Music Уильяма Басински. Сначала не очень понравилось. Решил переслушать. И вдруг меня озарило, что вот она, та музыка, которую я хочу играть. Технологически — все то же самое, лупы и так далее. Однако по настроению она была совершенно иной, в ней появлялась надежда, в отличие от кромешной тьмы Mortart, которую замечательно охарактеризовал Лина (в его коллекции есть некоторые мои релизы): «Твоя музыка — даже не дэс, это дум-индастриал». Так и начался эмбиент.

— Интересно, а как ты до классики доигрался?

— О, это отдельная тема! После Басински меня серьезно увлекла композиторская история: Фельдман, Райх, Райли, Стравинский, Кейдж… Под впечатлением я взялся за музыку для балета, в результате чего к 2014 году родился трек The Four Seasons. Он в нескольких вариантах существует: на 10 мин, на 15 и больше 20. Издать его пока не получилось, зато живьем я с ним часто выступаю, удачная работа, на мой взгляд. Затем мы дали пару концертов с пианисткой из Мариинского театра (она в Париже живет сейчас, с электроакустическим музыкантом из GRM вроде) — не менее яркий опыт. Так вот, постепенно, я и добрался до консерватории. С девушками из Ростовской филармонии мы на удивление быстро совпали. Я тогда с кассетных плееров играл, и это добавляло шарма: звук был действительно лоуфайный. В ГЭС-2 классно выступили, хотя мне все наши сеты нравятся. Хочу девушек в студию затащить, но сперва надо программу какую-то новую подготовить, а я в этом плане страшно медленный.

Барышни из лондонской консерватории тоже умницы — на Фестивале искусств в галерее Whitechapel в Англии здорово отыграли, а ведь мы репетировали пару раз от силы. Историческое место, к слову: Ротко там свою первую выставку в Лондоне устраивал.

— Здорово, когда творца можно не только посмотреть, но и послушать, да еще живьем: удваивает удовольствие.

— А у меня как раз неоднозначное отношение к таким опытам. Раньше практиковал, но сейчас строго разграничиваю свое творчество. Вот если бы кто-то из других артистов создавал звук на моей выставке — это да, интересно. А самому себя озвучивать, по-моему, перебор. Да и публике сложнее воспринимать все вкупе: все-таки живопись и музыка — совсем разные виды искусства.

— Кто из молодых исполнителей тебе близок по духу?

В основном те, кого я слышу, играют не совсем то, что мне по вкусу. Я-то ориентируюсь на старую школу. Если брать индастриал, то это Reutoff и Misery, артисты мирового уровня. Отметил бы Cisfinitum, особенно периода конца 1990-х — начала 2000-х. Из местных, безусловно, Папа Срапа и Sal Solaris (хотя с географией у «Соли» все непросто); работы Дениса Шаповалова хороши. А из более молодых — Symphocat, пожалуй. Он начинал с техно, но с 2007 года сильно прогрессировал в эмбиенте и до сих пор в активной фазе выступлений и всяких привозов толковых.

Мне вот музыка Алины Антоновой очень нравится (Lamia Vox). Мы подружились, когда она еще демо-треки записывала. Она давно уже в Европе живет и порядка 10 лет в CMI-family. Был на концерте в Питере, где Lamia Vox делила сцену с raison d’être и Desiderii Marginis — так Алина своим дарк-эмбиентом фактически убрала классиков!

— Уважаемо. Хотя сейчас есть ощущение, что маятник эпохи как будто в обратную сторону качнуло, какой-то прям back to the primitive за окном.

— Ох, не знаю, какой там back и куда. Если брать Ростов, то лет пять назад город был довольно тихим, но после ковида крыша у людей снова подтекать начала. Появились заезжие беспредельщики с соседних регионов.

Хотя в целом молодежь сейчас толковая и не злая. Все с цветными волосами, модные, чуть ли не каждый третий в майке Burzum. И хорошо, я думаю. Им жить.

— Согласен. Да ты и сам не пропадешь, уверен. Главное мощностей былых не растерять, вроде твоего гроула. С ним-то все ровно?

— Более чем, он еще грубее стал. Это ведь навык на всю жизнь, сродни плаванию: раз научившись, уже не разучишься. Мы на днях с Костей встречались, и оказалось, он тоже не против металл поиграть; как-никак Funeral speech у него любимая группа. Так что немного потренируемся — и дело пойдет!