«Она по-русски плохо знала»: как учили иностранные языки в Российской империи

Преклонение перед Западом

В допетровские времена даже самые образованные слои населения языки учили редко. А когда требовалось провести политические или деловые переговоры, посредниками чаще всего становились осевшие в России иммигранты.

«На занятия иностранными языками смотрели подозрительно, опасаясь, что вместе с ними проникнет в умы москвичей католическая или лютеранская „ересь“», — писал об этом периоде филолог Лев Якубинский.

Петр I (который, как известно, и сам был полиглотом — знал немецкий, голландский, английский и французский) положил конец этой изоляции. В Россию хлынули иностранцы, дворянских детей стали отправлять набираться ума-разума в Европу, а местная аристократия принимается активно учить языки.

В первое время преобладал немецкий, но с началом правления Елизаветы Петровны страну охватила галломания. «Офранцузилось» буквально всё: наряды, интерьеры, кухня, танцы — по вполне очевидным причинам. Это была эпоха расцвета империи Людовика XV, а за политическим и экономическим лидерством неизбежно следует идеологическое. Так что галломания в XVIII веке распространилась по всей Европе — но, конечно, не до такой степени, чтобы местная аристократия почти забыла родной язык.

А в России происходило именно это. На французском дворяне не только вели деловое общение, но и пользовались им в быту — говорили, читали, писали и думали. «Иные русские в разговорах своих мешают столько французских слов, что кажется, будто говорят французы и между французских слов употребляют русские, — сетовал воспитатель Павла I Порошин еще во время правления Екатерины. — Иные столь малосильны в своем языке, что всё с чужестранного от слова до слова переводят в речи и письме».

К началу XIX века целые поколения дворян знали русский разве что на бытовом уровне (да и то плохо) и не могли на нем писать. Все мы помним Татьяну Ларину, которая изливала на бумаге чувства к Онегину по-французски, потому что «выражалася с трудом на языке своем родном»; да и сам Пушкин, хоть и знал русский не в пример лучше героини, первые стихи тоже сочинял на французском. Но высшему сословию это было и не нужно: изъясняться на «крестьянском наречии» в свете (особенно «при дамах») считалось дурным тоном. Сложилась парадоксальная ситуация: российское дворянство и народ фактически говорили на разных языках. Во время войны 1812 года это иногда приводило к трагикомическим последствиям — крестьяне принимали своих же офицеров за вражеских из-за того, что те постоянно использовали французскую речь.

Во второй четверти XIX века у языка, оказавшегося в маргинальном положении в родной стране, появился влиятельный защитник — Николай I. При нем всё делопроизводство в государственных учреждениях, за исключением дипломатической переписки, было переведено на русский, поступавших на службу иностранцев обязали сдавать экзамен на знание языка, а при дворе теперь приветствовалась русская речь. Правда, высшее сословие, для которого французский на тот момент стал уже более родным, не могло так легко перестроиться.

«Большинство светских дам, особенно уроженки Петербурга, не знают родного языка, — писал в своей книге „Россия в 1839 году“ дипломат и публицист Астольф де Кюстин, — однако ж они выучивают несколько русских фраз и, дабы не ослушаться императора, произносят их, когда он проходит по тем залам дворца, где они в данный момент исполняют службу; одна из них всегда караулит, чтобы вовремя подать условный знак, предупреждая о появлении императора, — беседы по-французски тут же смолкают, и дворец оглашается русскими фразами, призванными ублажить слух самодержца…»

После наполеоновских войн галломания пошла на спад, и на смену ей приходит англомания (что вполне соответствовало расстановке политических и экономических сил в тогдашней Европе). Но язык Байрона так и не стал для российского дворянства вторым родным, как французский. И всё же доля знающих английский в России в XIX веке заметно возросла: его начали преподавать в гимназиях и вузах (в XVIII веке такой «привилегией» пользовались только студенты Московского университета), всё больше семей нанимали нянь, учителей и гувернеров из Туманного Альбиона.

Гувернеры и гувернантки

Главным способом обучения было как можно более полное погружение в языковую среду. Приставленные к дворянским отпрыскам гувернеры и гувернантки зачастую вообще не знали русского, и дети, к которым большинство окружающих (в том числе собственные родители) обращалось исключительно на иностранном, вырастали билингвами.

Традиция нанимать в качестве воспитателей носителей языков (в основном французского) сложилась при Елизавете Петровне. При этом их квалификация поначалу вообще никого не интересовала, и в гувернеры зачастую шли все кому не лень.

«…Русские дворяне стали буквально гоняться за всяким приезжим французом, хоть сколько-нибудь пригодным на роль учителя, — пишет историк Вера Бокова в книге „Отроку благочестие блюсти… Как наставляли дворянских детей“. — А годился на эту роль, по тогдашним понятиям, почти всякий, если только он не ходил в лохмотьях, не вытирал ладонью рот и не был глухонемым… <…>

Изрядное число поваров, мыловаров, портных и модисток, прибыв в Россию в поисках счастья, убеждались, что гораздо легче и лучше устроятся на сытное и непыльное место домашнего наставника, и пополняли собой армию гувернеров и учителей всех наук».

Такое положение дел беспокоило даже самих приезжих иностранцев. Граф де ла Мессельер, секретарь посольства в России в 1757–1759 годах, писал:

«На нас обрушилась туча французов разнообразнейших мастей, большая часть которых, имев неприятности с французской полицией, отправилась в полуночные страны, чтобы погубить также и их. Мы были поражены и огорчены, обнаружив во многих домах знатных персон — дезертиров, банкрутов, развратников и множество дам того же сорта, которым, в силу пристрастия по отношению к этой нации, было препоручено воспитание юношей из весьма видных семей… Г-н посол полагает, что следовало бы предложить Русскому министерству исследовать поведение этих лиц и выдворить морем по назначению наиболее подозрительных» [оригинальная орфография сохранена. — Ред.].

Когда проблема стала приобретать угрожающие масштабы и ее уже нельзя было игнорировать, императрица Елизавета Петровна выпустила указ, который обязывал всех иностранцев, претендовавших на звание учителя, сдавать экзамен в Петербургской академии наук или Московском университете. Но такие «квалифицированные» преподаватели просили более высокое жалованье, и во многих помещичьих семьях по-прежнему охотно брали в услужение любых приезжих, не спрашивая дипломов (формально это грозило штрафом нанимателю и высылкой — гувернеру, но, как известно, строгость законов в России компенсируется необязательностью их исполнения).

Так что проблема оставалась актуальной и в начале XIX века (хотя по сравнению с серединой прошлого столетия ситуация несколько улучшилась). Англичанин Джонс уже в 1820-х годах признавался, что некоторые встреченные им в России гувернантки, его соотечественницы, на родине были, по всей видимости, поварихами или прислугой:

«Их разговор выдает бедность их познаний, отсутствие способностей и плохое воспитание», — и добавлял, что пишут они с грамматическими ошибками.

---

«Достать вам иностранца, посадить его в кибитку и отправить мне нетрудно, — сообщал поэт Батюшков сестре, жившей в деревне, — но какая польза от этого? За тысячу (в год) будет пирожник, за две — отставной капрал…»

После Французской революции в Россию хлынули тысячи граждан рухнувшей монархии, бежавших от нового режима. Многие из них — аристократы, не имевшие другой специальности, — тоже пополнили ряды учителей и гувернеров.

«…Скоро, в самых отдаленных губерниях, всякий небогатый даже помещик начал иметь своего маркиза», — саркастически замечал по этому поводу мемуарист Филипп Вигель [пунктуация оригинала сохранена. — Ред.].

Кстати, один из таких аристократов-эмигрантов, граф Монфор, работал гувернером в семействе Пушкиных.

А после победы над Наполеоном в воспитатели и учителя массово подались осевшие в России пленные французы. Среди них, например, любимый наставник Лермонтова Жан Капе — бывший офицер, который во время отступления своих войск был ранен, а когда оправился, решил не возвращаться на родину.

В его обязанности входило обучение будущего поэта французскому языку, манерам, фехтованию и верховой езде.

В очередной раз попытку законодательно урегулировать деятельность иностранных воспитателей предпринял Николай I. Опасаясь, что вместе с языками те учат своих подопечных вольнодумству и прививают им вредные идеи, император взялся за дело всерьез. Теперь русским миссиям за границей было поручено наблюдать за лицами, отправляющимися в страну в качестве воспитателей, и «неблагонадежным или подозрительным вовсе не выдавать паспортов на отъезд в Россию». Прибывшие получали в губернской гимназии свидетельство, дающее право на образовательную деятельность. А в 1834 году вышло высочайшее повеление «О воспрещении принимать иностранцев обоего пола без надлежащих свидетельств в домы дворян, чиновников и купцов в учительския, наставническия и гувернерские звания».

Иностранные языки в учебных заведениях

Одним из первых учебных заведений, где россиян начали систематически обучать живым европейским языкам, была школа пастора Глюка, открытая в Москве по личному распоряжению Петра I. Указ от 25 февраля 1705 года повелевал «для общей всенародной пользы учинить в Москве школу… а в той школе бояр и окольничих, и думных, и ближних всякого служилого и купецкого чина людям детей их, которые своею охотою приходить в тое школу записываца станут, учить греческого, латинского, итальянского, французского, немецкого и иных розных языков и филисофской мудрости, а за то учение с тех учеников денежного и никакого и в его неволею взятия не будет» [орфография оригинала сохранена. — Ред.]. Обучение было бесплатным, и до него допускались представители всех сословий. При поступлении каждый выбирал себе один язык, а преподавали в этой школе восемь иностранцев. Впрочем, просуществовала она недолго.

Позже в привилегированных учебных заведениях иностранные языки (причем, как правило, сразу несколько) становятся обязательным предметом. Так, в столичной Академической гимназии в программу входили немецкий, французский и латынь (позже к этому списку добавился английский). Преподавание строилось по следующей схеме: в первый год дети осваивали чтение и письмо, знакомились с грамматикой, а в следующем уже начинали переводить несложные тексты. Учебники могли быть как полностью на изучаемом языке, так и с русским «подстрочником». Для устной практики использовали книги вроде «Школьных диалогов», а в качестве домашних заданий заучивали наизусть стихи и прозаические отрывки.

Преподавали почти всегда иностранцы, и, хотя первые русские учителя начали появляться уже с середины XVIII века, даже в следующем столетии это было, скорее, исключением из правил.

В закрытых женских пансионах иностранные языки (главным образом, конечно, французский) не просто входили в программу — зачастую на них вели другие предметы. Да и во внеурочное время от воспитанниц ждали, чтобы они общались друг с другом по-французски.

Доходило до абсурда: заслышав пальбу во время декабристского восстания, начальница петербургского женского Патриотического института заявила подопечным, что это Господня кара — «за то, что вы редко говорите по-французски и, точно кухарки, болтаете по-русски».

Позже языки начинают преподавать и в более скромных заведениях, по упрощенной программе. Так, в Главном народном училище в предпоследних (третьем и четвертом) классах появлялись латынь — обязательный предмет — и один из иностранных, по желанию. В те годы был популярен метод Джона Локка — с диалогами в качестве основной формы усвоения лексики, с наглядными материалами, с чтением и упражнениями по переводу, но без необходимости зубрить грамматические парадигмы.

С середины XVIII века этот предмет появляется и в программе некоторых духовных семинарий.

«Кроме древних языков, здесь учат французскому и немецкому, — писал Карамзин после посещения Троице-Сергиевой Лавры. — Это похвально: кому надобно проповедовать, тому должно знать Боссюэта и Массильона».

В 1804 году Александр I наконец упорядочил государственную систему образования. Теперь она делилась на четыре ступени: приходскую школу, уездное училище, гимназию и университет. И если на первой из них детям низших сословий просто прививали навыки чтения, письма и счёта, а на второй преподавали разве что начала латыни — то в гимназиях по четыре часа в неделю отводилось на изучение «новых» языков — французского, немецкого, а с 1828 года еще и английского.

Правда, живые языки тогда преподавали по аналогии с древними, а эта методика была не очень эффективной. В основном гимназисты занимались дословным переводом текста, грамматику изучали как самостоятельный предмет (причем всё сводилось к зазубриванию теоретических положений), а лексика на занятиях если и давалась, то вне контекста. Свободно общаться на иностранном после такого курса было достаточно сложно. Языки в гимназиях изучали четыре года: в первом классе главное внимание уделялось основам грамматики, чтению и письму, во втором — переводу, в третьем — чтению текстов в оригинале, в четвертом — чтению стихов и элементам сочинения.

В 1864 году была проведена очередная образовательная реформа. Гимназии делились на классические и реальные: в первых параллельно с новыми изучались один или два древних языка, во вторых, позже переименованных в реальные училища, — только современные.

Меняется и методика преподавания: акцент наконец-то делается на практику, а не на зазубривание правил и бессмысленные дословные переводы, поэтому в подготовительном классе гимназисты сначала учились разговаривать на иностранном и уже потом — читать.

Правда, ближе к концу XIX века языки в образовательных заведениях (особенно в более демократичных, вроде реальных училищ) начинают «притеснять». Многие тогда считали, что в обычной школе в качестве обязательного предмета следует оставить только родную речь, а остальные сделать факультативными. Но в аристократических кругах свободное владение одним или несколькими иностранными языками было нормой вплоть до революции.

При советском строе этот учебный предмет в России пришел в упадок. Да, формально с 1940 года языки в обязательном порядке входили в школьную программу, но уроки сводились к чтению и зазубриванию текстов. Впрочем, и мотивации у большинства не было никакой: зачем учить то, чем тебе, скорее всего, никогда не доведется воспользоваться?

Так что после распада СССР повторилась ситуация трехсотлетней давности: языковая изоляция уже во второй раз в истории была снята, детей начали отправлять учиться за границу, а самыми востребованными преподавателями вновь стали носители английского, французского, немецкого и проч.