После окончания Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе я стал работать аналитиком в Morgan Stanley. Это было в 1980-х. Как и большинство моих коллег, я понятия не имел, что такое инвестиционный банкинг. Я знал лишь то, что мы впереди планеты всей и можем заработать много денег. Мы мало обращали внимания на роль финансов в обществе. Нам было поручено произвести на свет самого дикого капиталистического зверя — публичную компанию. Нам сказали, что наша экономическая миссия благородна — мы зарабатывали деньги, помогая другим людям собирать деньги, чтобы они могли инвестировать деньги, чтобы они могли зарабатывать больше денег.
В то время я этого не ценил, но избрание Рональда Рейгана президентом США в 1980 году закрепило подобный подход как в культуре, так и в государственной политике. В своей инаугурационной речи президент обозначил линию фронта:
«В ситуации текущего кризиса правительство не может предложить решения этой проблемы, само правительство — это проблема».
После этих заявлений Рейган быстро покончил с государственными ограничениями американской экономической мощи: высокими налогами для наиболее продуктивных граждан, чрезмерным регулированием бизнеса и масштабными программами социальных льгот, подрубавшими сами корни капиталистической экономики.
Вместо либерализма американцы получили суровый индивидуализм и «право мечтать о героических свершениях».
Результаты были впечатляющими. Когда я пришел на Уолл-стрит несколько лет спустя, экономика была на подъеме. ВВП рос каждый год президентства Рейгана, за исключением одного, а инфляция снизилась с 14% до 4%. В эпоху роста акционерной стоимости промышленный индекс Доу Джонса, который снижался с середины 1960-х годов, удвоился.
Деловые новости, в частности освещавшие фондовый рынок, стали основной заботой всех американских СМИ и сделали индекс Доу Джонса (а позже и Nasdaq) основным экономическим индикатором. Отчасти это отражало материальный интерес: благодаря пенсионным счетам, взаимным фондам, а позже и интернету участие в фондовом рынке увеличилось с менее чем трети американских семейств в 1980-х годах до примерно половины на данный момент.
Но то, насколько широким стало участие общества во всем этом, легко переоценить. На самом деле распределение огромной прибыли было очень неравномерным: 1% самых богатых американцев владеет более чем половиной акций, принадлежащих семействам; 90% самых бедных владеют всего 11%.
Как это стало возможным? Благодаря политике, благоприятствовавшей и без того богатым, и в то же время урезавшей возможности для среднего и низшего классов.
Возьмите налоговый кодекс. Доход, полученный от продажи акций предприятия, облагается налогом более низким, чем доход, полученный от реальной работы на том же предприятии. Еще одно преимущество богачей: домовладелец может вычитать проценты по ипотеке за несколько домов, в то время как менее богатые платят полную арендную плату.
Подобные трюки преподносятся американской публике как способ разбогатеть, на деле же они используются уже разбогатевшими, чтобы оставаться при своем. Эти заявления — пропаганда, которая нужна 10% людей, владеющих 89% акций.
Но за последнюю четверть века один сектор стал доминирующим даже среди элиты: технологии. И по мере того, как этот сектор накапливал всё большую экономическую мощь, он всё больше влиял на политику. В 2000 году технологические компании потратили 7 млн долларов на лоббирование своих интересов в правительстве.
Двадцать лет спустя они потратили почти 80 млн долларов — больше, чем коммерческая банковская отрасль (62 млн долларов), и уже приближаются к бюджету нефтегазовой отрасли (112 млн долларов).
Стране потребовались новые герои. Итак, когда волна глобального экономического процветания всколыхнула большинство лодок, мы в Америке решили, что обязаны этим процветанием блестящим оппортунистам или просто удачливым личностям, направляющим деятельность широких масс наемных работников. Имя, которое мы выбрали для этих спасителей, было «новаторы».
Мы разрушили старых богов и заменили их культом новаторов. И эта религия глубоко укоренилась в современной культуре. Сегодня в сфере технологий идея о том, что успех — это результат индивидуальных вложений, признак выдержки и гениальности, является символом веры.
Большую часть моей взрослой жизни я думал о себе именно в таком ключе: что я сделал себя сам и проделал путь от ребенка работающей матери-одиночки до покупателя частных самолетов. Очевидно, что это не совсем так. Правда в том, что я родился в Америке. Иными словами, я не сделал себя сам, а просто извлек выгоду из того, что родился в стране беспрецедентного процветания с множеством преимуществ, большинство из которых были косвенными.
То же самое можно сказать и о Кремниевой долине. Конечно, там существует уникальная экосистема, и невозможно отрицать, что там собрались блестящие умы, но куда меньше внимания привлекает тот факт, что фундамент Кремниевой долины в свое время был возведен на правительственных проектах. Конечно, компьютерный чип, интернет, мышь, веб-браузер и GPS позволяют зарабатывать огромные деньги. И хотя преобразование этих технологий в частную прибыль, безусловно, требовало индивидуального видения, для разработки этих технологий также требовались миллионов часов работы тысяч инженеров и других наемных работников, большинство из которых были продуктом одной из крупнейших государственных программ, которые у нас есть: государственных школ.
Когда-то наша нация боготворила астронавтов и борцов за гражданские права, которые внушали надежду и сочувствие. Теперь она поклоняется технологическим новаторам, которые зарабатывают миллиарды долларов и влияют на финансовые рынки. Чтобы оправдать это идолопоклонство, мы сделали доход акционеров единственным показателем успеха, так что акционеры теперь в самом деле самые успешные. Мы высоко оцениваем силу технологий, так что неудивительно, что они приобрели такое влияние на нашу жизнь. И еще мы постоянно восхваляем людей, возглавляющих технологические организации, за их гениальность.
Культ новаторов явно проступает даже в сухих юридических документах. Когда Apple и Microsoft подали документы в Комиссию по ценным бумагам и биржам, чтобы стать публичными компаниями, в 1980 и 1986 годах соответственно, их основатели были настоящими провидцами. Однако имя Стива Джобса фигурировало в заявке Apple S-1 всего восемь раз, а в случае Microsoft имя Билла Гейтса упоминалось 23 раза.
Теперь взгляните на Адама Нойманна. Когда его компания WeWork подала заявку на публикацию в 2019 году, Адам был упомянут в ее проспекте 169 раз. Многие из этих ссылок описывали сложные сделки, которые он заключал, чтобы вытянуть как можно больше денег из инвесторов. Примерно через месяц после подачи заявки на она была аннулирована, а Нойманн уволен.
Нойманн — крайний пример, но культ новаторов проявляется во всех недавних заявках подобного рода. Соучредитель и генеральный директор Affirm Макс Левчин упомянут в своей заявке 131 раз, а соучредитель и генеральный директор Robinhood Владимир Тенев — 109 раз.
В данный момент восемь из десяти самых богатых людей в мире являются нынешними или бывшими руководителями американских технологических компаний, и их богатство почти полностью состоит из пакетов акций этих компаний. Человек года по версии Time, Илон Маск, самый богатый из всех. С 1990 по 2021 год 1% самых богатых семейств увеличил свою долю в национальном богатстве с 24% до 32%.
В августе 2018 года Apple стала первой публичной компанией, стоимость которой достигла 1 трлн долларов. Ее годовой доход, по последним данным, составляет 229 млрд долларов. В октябре 2021 года Tesla стала шестой компанией, достигшей 1 трлн долларов (позже она откатилась назад, но уже в мае 2022 года ее стоимость снова превысила 1 трлн долларов). Каждая компания достигла этой отметки с меньшим доходом, чем предыдущая. Tesla вошла в этот клуб, имея годовой доход всего в 32 млрд долларов.
Но за пределами позолоченных особняков элиты эта эпоха процветания ощущается совсем по-другому. С середины 1970-х годов рост доходов семей со средним и низким уровнем дохода был минимальным. Доход в 2021 году для низов рейтинга вырос на 12% с 1975 года, по сравнению с 95-процентным увеличением дохода для верхов. Да, определенный прогресс есть: никогда еще в продаже не было так много разных видов кроссовок. Но это слабое утешение, когда здравоохранение, образование и жилье всё больше страдают от стагнации доходов.
И всё становится только хуже. Элиты окапываются, защищая свои растущие состояния от рисков тех самых рынков, которые, как они утверждают, они поддерживают. Финансовая помощь, налоговые льготы и субсидии — это инструменты консервации нынешнего состояния. Для тех, кто наверху, капитализм превратился в кумовство.
Стоимости сейчас настолько сконцентрированы в технологическом секторе, что к лету 2021 года на долю шести компаний — Meta (Facebook)*, Amazon, Apple, Netflix, Google и Microsoft — приходилось более 20% списка S&P 500. Оценка акций раньше была связана с фундаментальными и техническими показателями компании. Теперь они зависят от нарратива и видения, которые придумывает генеральный директор, а средства массовой информации распространяют. Результат?
Акции практически обанкротившихся компаний, таких как AMC и Hertz, резко выросли в объеме торгов в 2021 году, а три компании по производству электромобилей — Tesla, Lucid и Rivian — вместе стоили больше, чем остальные части автомобильной и авиационной отраслей вместе взятые.
До самого недавнего времени публичность подразумевала переход компании, условно говоря, от диктатуры к республике, в которой собственность распределена, а полномочия по принятию решений принадлежат выборному органу (правлению). К технологическим компаниям это относится всё в меньшей степени. Инсайдеры — обычно это основатели и главные венчурные капиталисты — обеспечивают беспрецедентный контроль над публичными компаниями, в которых они работают.
Ключом к обеспечению такого контроля является структура совместного использования двух классов. В структуре акций обычной компании каждая акция равна одному голосу. В структуре с двумя классами определенные акции имеют больше права голоса, чем другие. Эти привилегированные акции зарезервированы исключительно для инсайдеров, что дает им контроль над деятельностью компании и защищает их от давления акционеров извне.
В 2019 году, когда я лоббировал решение, чтобы Twitter нанял генерального директора на полный рабочий день, Elliott Investment Management подписали мое письмо ручкой за 2 млрд долларов и обеспечили себе три места в совете директоров компании. Менее чем через два года Джек Дорси «подал в отставку». (Читай: был уволен с достоинством.) Эллиот, вероятно, не смог бы внести изменения, которое принесли бы пользу акционерам, если бы у Twitter было два класса акций. Сегодня 43% технологических компаний становятся публичными с учетом именно двухклассовой структуры.
Когда мы не спим, мы привязаны к нашим техническим устройствам, поэтому мы стали объектом манипуляций тех, кто контролирует нашу технику. Мы постоянно встревожены, напряжены и, скрючившись над своими ноутбуками, скрипим зубами от негодования. Между тем нашим общественным пространствам грозит либо запустение и упадок, либо приватизация, которая превратит их в песочницы для немногих богачей.
А самые богатые, класс миллиардеров, чьи инновации приглашают нас в антиутопию «работай / живи / играй дома», будут за миллион миль отсюда. Буквально. Они получают прибыль и инвестируют в лунные базы и убежища на Марсе.
Я не думаю, что у них в конце концов что-нибудь получится, но, полагаю, наши миллиардеры достаточно высокомерны, чтобы потратить все наши богатства в тщетной попытке завоевать необитаемую планету.
Вместе с тем проложить иной курс — в наших силах. В своей инаугурационной речи президент Билл Клинтон, как известно, сказал:
«В Америке нет ничего, что нельзя было бы исправить по-американски».
Эти слова подошли бы к речи Рейгана 1981 года о «бизнесе нашей нации». И я очень верю в эти слова.
Хотя это уже вышло из моды, я по-прежнему верю в американскую исключительность. Эта страна действительно отличается тем, что делает ее (по словам президентов, которых слишком много, чтобы перечислять) «городом на холме», маяком для оптимистов и новаторов. Я часто говорю, что оптимизм — это суперсила Америки. И этот оптимизм действительно силен: наука говорит нам, что он может продлить жизнь человека на восемь лет. Представьте, чего могут достичь 330 млн оптимистов.