Долгое время после окончания университета я переживал, что впустую потратил пять лет жизни, учась на маркетолога. Знания, полученные в университете, мне вообще не пригодились. На момент поступления выбор этой почти гуманитарной специализации был компромиссом. Ничего более интересного в Екатеринбурге, где тогда жил, я не нашел.
Некоторое время я работал в видеопродакшене в рекламной сфере, занимался фотографией, а после ушел в стрит-арт. Переключался с одного на другое, отсеивал, что не нравится. Этот подход позволил мне изучать и комбинировать разные практики и на их стыке создавать что-то новое.
Как правило, уличные работы вызывают у меня больше удовлетворения, чем работы, созданные в камерном пространстве. Тибетские монахи создают мандалы из песка, а потом их стирают. Стрит-арт напоминает этот процесс. Поэтому нет ничего страшного в том, что работы закрашивают. Думать, что несогласованные рисунки уличного художника сохранятся на стене несколько веков, очень наивно. При этом каждый раз поднимается шум, когда коммунальщики закрашивают очередную работу. Мне это непонятно.
Я много работаю с текстом. Возможно, потому что русская культура сильно завязана на текстах: поэт в России больше, чем поэт; нам всегда проще вспомнить великих русских писателей, чем великих русских художников; памятник Пушкину самый популярный в России после памятника Ленину, и, как это ни парадоксально, один из главных музеев изобразительного искусства носит имя Пушкина; последнее заметное явление в мировом контексте, связанное с Россией, — московский концептуализм — тут опять же много текстов. Ну и еще я не умею рисовать, а какие-то цитаты и поэзия мне нравились всегда. К тому же это прекрасная возможность посредством минимума передать максимум.
Конечное произведение — не просто текст, а текст в определенном пространстве. Нужно найти место, поймать его взглядом, ментально сфотографировать. Для каждой работы я создаю эскиз и накладываю его в графическом редакторе на фото объекта, на котором хочу эту работу разместить. Зачастую эскиз и финальная работа неотличимы друг от друга и сложно сказать, где фотошоп, а где готовое произведение уличного искусства. Я даже сделал про это проект «Надпись на экране»: собрал эскизы и реальные фото работ в тест, где пользователю предлагается угадать, что реально, а что фотошоп.
Время от времени я занимаюсь маппингом (проецированием изображений, специально созданных фильмов на масштабные неровные поверхности, например на фасады строений), работаю с проектором — для этого иногда требуется ноутбук помощнее. Например, у меня была серия с фасадными видеоиграми. В проекте «Тетрис» пересеклись моя любовь к компьютерным играм и стрит-арту: вместо квадратов там были кондиционеры, которые заполняли стену. Я сделал консоль, и зрители могли играть в тетрис, пытаясь в игровой форме решить неразрешимую проблему с засильем кондиционерных фасадов.
Важные для меня проекты: Thousands of Poetry Hide (находясь в Китае, я обнаружил, что Google Translator пытается распознать иероглифы не только в тексте, но и в траве, цветах, зданиях, улицах. Я «сканировал» город, получал видео с кучей странных слов, расшифровывал его и создавал из этих слов стихотворения); «Мы — буквы, с нами текст» (он четко резюмирует мою работу с текстами и сделан на библиотеке Томского государственного университета); «Зал ожидания» (проект представляет собой комнату с видеоэкраном, перед входом в которую зритель может выбрать одно из восьми зацикленных видео, пройти в зал и ждать сколь угодно долго; получился своего рода временной оазис для всех, кому не хватает времени).
Я не пользуюсь словом «вдохновение», потому что оно про пассивную позицию: художник сидит в каком-то месте силы, приходит муза, и у него всё внезапно получается. Искусство — это тяжелая каждодневная работа, полноценный труд. Я работаю без выходных, каждый день. Энергией заряжаюсь во сне. У меня нет каких-то мест силы. Я просто отдыхаю и опять работаю.
Планов у меня масса, но я не буду рассказывать о нереализованных вещах. Пока работа не сделала, пружина сжата, но как только ты о ней рассказываешь, пружина разжимается и работу будто уже можно не делать — всё уже проговорено. В недосказанности сохраняется скрытая напряженность.