«Каждый день я жарил ему на завтрак кусок сыра с медом». Рассказ личного повара албанского диктатора Энвера Ходжи

1

Сеансы самокритики проходили каждое утро в комнате рядом с кухней.

Даже если мне казалось, что я все сделал правильно, все равно приходилось в чем‑нибудь повиниться. Быть довольным собой было нельзя: это могло вызвать подозрения. И вот я каялся, что переборщил со специями. Или что Ходже пришлось на полминуты дольше ждать обед. Время Ходжи бесценно, поэтому полминуты — действительно серьезный промах.

И врачи, и официанты, и девушка, ухаживавшая за цветами, — оправдывались все. Наши провинности заносили в специальные тетради, а потом, раз в год, мы по ним рассчитывались.

После года работы мне приходилось изрядно поломать голову, чтобы придумать что‑то новое, — не мог же я каждый день говорить о специях или опозданиях. Самокритика нужна была как раз для того, чтобы меняться к лучшему, не стоять на месте.

Доверяли ли мне? Нет. Там не доверяли никому. Начальник охраны Сулё Градеци двадцать четыре часа в сутки вел наблюдение за каждым из нас: и за мной, и за другими поварами, и за официантами, и за водителями, и за охранниками. Однажды уволили шофера, потому что он на служебной машине подвез кого‑то из обслуги. Это было запрещено. Они едут куда‑то вдвоем? А вдруг они в это время плетут заговор?

Когда я ездил в свой родной город навестить мать, за мной всегда ехали два агента Сигурими, тайной полиции. Они следили за мной совершенно открыто: каждый день я здоровался с ними, а они со мной.

За ними следили еще два агента — о тех я тоже знал. Сколько агентов шло за этими двумя? Понятия не имею. Но наверняка кто‑нибудь да шел.

Когда рыбаки из Поградеца, где у Ходжи был особняк, выходили в море, чтобы наловить ему рыбы, с ними на борт поднимались двое агентов, а за рыбацким судном следовали еще двое, — там уже были только агенты. Они все время наблюдали в бинокль за рыбаками и за своими коллегами. В обслуживающих нас хозяйствах даже корову нельзя было подоить без помощи хотя бы двух человек из Сигурими. Все для того, чтобы никто ничего не подсыпал в молоко или сыр, предназначавшиеся Ходже.

В своем родном городе я старался не слишком сердечно здороваться со старыми друзьями, чтобы не навлечь на них подозрений. Как‑то раз я четверть часа беседовал со школьным приятелем, а днем позже его вызвали в полицию. Проверяли, не шпион ли он. К счастью, он был из хорошей семьи, имевшей заслуги перед страной, и его быстро отпустили.

А ведь я был всего-навсего поваром! Как же контролировали остальных?

Я до сих пор начинаю потеть, если кто‑то на меня смотрит. Думаю: наверняка он что‑то обо мне знает.

2

Пальцы у него маленькие, коротенькие и пухлые, но очень ловкие. Для своих шестидесяти с лишним лет он необычайно подвижен. Его невозможно нормально сфотографировать, потому что он постоянно суетится, куда‑то бежит, жестикулирует, подскакивает, что‑то срывает, режет, добавляет, пробует, вставляет, вынимает.

Впрочем, это неважно, ведь он все равно требует удалить все фотографии. Еще просит скрыть его настоящее имя и фамилию и изменить до неузнаваемости обстоятельства нашей встречи. Мы условились следующим образом: я могу о нем написать, но только так, чтобы никто не узнал, где он живет и как его на самом деле зовут. Его можно найти в телефонной интернет-книге, но ему не хочется постоянно рассказывать, где он работал, когда люди в Албании умирали от голода.

Поэтому мы будем звать его господин К. Сегодня господин К. с женой держат ресторанчик и маленькую гостиницу в убогом квартале одного приморского городка, и главное, чего ему хочется в жизни, — это покой. Его завсегдатаи — рабочие со стройки неподалеку. Своими пухлыми пальцами, которые трудились для Энвера Ходжи, он лепит точно такие же котлетки, как когда‑то лепил человеку, запретившему своим подданным верить в Бога и безраздельно правившему Албанией на протяжении почти полувека. А потом шмяк! — сковорода, капелька масла — и готово.

Господина К. я разыскал вместе с Линдитой Чела — автором лучших журналистских расследований на Балканах. Бывший повар Ходжи очень обрадовался нашему появлению, поскольку любит хорошую компанию и новые знакомства, но в то же время встревожился, потому что боится говорить о тех временах. Тем не менее господин К. усадил нас за стол в своем ресторане, приготовил рыбу, кальмары, картошку фри, а потом сел с нами и начал излагать свою кулинарную философию.

Итак, главное в готовке — натуральность.

В природе кроется ответ на все вопросы, трудности и болезни, перед лицом которых ставит нас жизнь. Аллергия? Нужно знать, какие продукты нельзя смешивать. Пищеварение? Итальянский укроп прекрасно очищает кровь и организм от всяких шлаков. Диабет? О! Это интересная тема. Господин К. может многое поведать, поэтому оставим диабет на потом.

Готовить нужно с любовью. Если любви нет, если она не проходит сквозь руки, не изливается на мясо, овощи, бульон, баранину, которую нужно отделить от костей, на телятину, которую господин К. отбивает керамическим молотком на эвкалиптовом пеньке («потому что все натуральное всегда лучше пластикового»), на яблоко, которое он ловко делит на четвертинки, очищает от кожуры, а затем несколькими отточенными движениями превращает в самую что ни на есть настоящую птицу, с перьями, глазами, крыльями и хвостом — птицу, которая словно застыла на мгновение, но вот-вот очнется и улетит прочь, вылетит в окно, — в общем, если любви нет, лучше вообще не браться за готовку, а заняться чем‑нибудь другим.

Если честно, господин К. не сразу нашел в себе эту любовь. Он хотел стать механиком, его манили автомобили. Но в те времена все решала Партия. А она по неизвестной причине решила, что из него выйдет отличный повар.

Он долго не мог с этим смириться. Но в те годы с Партией не спорили. Ему хотелось уехать из дома, хотелось получить образование, а значит, пришлось учиться на повара.

И лишь спустя много лет господин К. осознал, сколь многому научила его работа. Каждый день он ходит на склон горы, которую видно из его окна, и собирает лекарственные растения. Рядом со стройкой, на которую у него открыва‑ется вид из другого окна, разбил огород. Выращивает там помидоры, огурцы, а еще базилик, шалфей и другую неизвестную мне зелень.

— Ты пойдешь туда со мной, — говорит он, свыкнувшись с мыслью, что все‑таки со мной разговаривает. — Кухня — это аптека. В еде можно найти решение всех проблем со здоровьем. От меня ты уедешь гораздо мудрее, чем был.

Но прежде мы еще немного побеседуем. Господин К. уже к этому готов.

Я достаю блокнот. Мы начинаем.

3

Как я попал к товарищу Энверу? Понятия не имею. Я работал поваром на стройке, готовил для инженеров из Италии, как вдруг однажды ко мне явились два солдата и велели паковать чемодан: мол, меня переводят на другую работу, в город Влёра, на целый месяц.

Переезд испортил мне все планы: моя жена была беременна, и мне не хотелось оставлять ее одну. Но раз Партия решила, что ты едешь, ты берешь и едешь. Без разговоров.

Во Влёре меня привезли в особняк на крутом берегу у самого моря с прекрасным видом на горы и на залив. Там росли оливковые деревья и пальмы. Я сразу смекнул, что буду работать на какую‑то важную шишку, но первые несколько дней не знал, на кого именно. Тамошней поварихе нужно было лечь в больницу, вот поэтому им и понадобилась замена. Она показала мне, где лежат кастрюли, где хранятся какие продукты, но не объяснила, кому я буду готовить. Не могла. А я не спрашивал.

И только через несколько дней пришел высокий статный мужчина и сказал:

— Товарищ К., вас ждет очень ответственное задание. Меня зовут Сулё Градеци, я начальник охраны товарища Энвера Ходжи. Он отдыхает на этой вилле. В ближайшие несколько недель вы будете готовить для него.

У меня чуть ноги не подкосились. Энвер Ходжа. Человек, правивший Албанией двадцать пять лет; дольше, чем я на тот момент жил на свете.

Я смог только выдавить, что для меня это большая честь.

Почему они выбрали меня? Понятия не имею. Я был молодой, веселый, и меня все любили. А Энверу нравилось, когда его окружали веселые люди. Может быть, дело в этом?

Я мало что помню из того месяца во Влёре, потому что я был слишком занят. Наверняка я готовил албанские блюда, потому что Ходжа других не ел. Но что конкретно? Он обожал кухню Гирокастры, своего родного города, и, думаю, я пытался приготовить что‑то из тех мест. Помню, что каждый день жарил ему на завтрак кусок сыра с медом или джемом, лучше всего с апельсиновым.

Самого Ходжу я видел тогда только издалека. Но с готовкой я, видимо, справился неплохо, потому что через две или три недели ко мне снова пришел Сулё Градеци и сказал, что кое‑кто хочет со мной познакомиться. Он отвел меня в сад, где за столом сидела Неджмие, жена Энвера. Я знал ее по школьным учебникам. Они были вместе с партизанских времен, а после войны она стала директором Института марксизма.

— К.! — сказала она. — Мы очень довольны тем, как ты для нас готовишь.

Я вежливо поклонился.

— Мы забираем тебя с собой в Тирану, — добавила она.

На этом моя аудиенция закончилась.

Снова никто не спрашивал моего мнения. Партия знает, чего от тебя ждет. Не спорь с Партией.

И я снова сказал, что для меня это большая честь, поклонился и вышел. Я раздумывал, стоит ли признаться, что моя жена беременна и что я хотел бы как‑то с ней связаться, ведь за весь месяц во Влёре я ни разу не смог ей позвонить. Но потом пришел к выводу, что лучше спросить об этом Градеци.

И правильно сделал. Как только я заговорил о жене, товарищ Сулё ответил:

— Все уже устроено. Парни из охраны поедут с тобой в Фиери. Но помни: никому нельзя говорить, на кого ты работаешь. Даже ей.

Я сказал жене, что меня переводят из Влёры в Тирану, но что я не знаю, на кого там буду работать. Затем я обнял ее и уехал.

4

На мужчине, который выстрелил отцу Йована в затылок, был серый поношенный костюм. От алкоголя он отказался, поэтому Йован заказал ему кофе. Есть мужчина тоже не стал. Не хотел засиживаться.

И вот они пили кофе и беседовали: немного о политике, немного о спорте, немного о работе. Мужчина критиковал решения правительства прошлых лет и жаловался на здоровье, хотя что это были за решения и что конкретно у него болело, Йован не помнит.

Зато он помнит, что мужчина, который выстрелил его отцу в затылок, пил черный кофе без молока. И что он положил в кофе полторы ложечки сахара.

Все это Йован рассказывает мне в ресторане почти в самом центре Тираны. Он говорит, параллельно листает меню и советует мне морскую рыбу, которую я непременно должен попробовать в Албании, ну или на Адриатике.

— Раз дорадо ты знаешь, может, попробуешь солнечника? — предлагает он.

Мне сложно переключаться: с одной стороны — его трагическая история, а с другой — рыба.

— Мой отец обожал рыбу, — Йован пожимает плечами. — С тех пор, как я это узнал, я ем рыбу несколько раз в неделю.

— Ты делаешь все, как отец?

— Стараюсь.

В итоге мы заказываем «тарелку рыбака»: всего понемногу. Спустя полчаса мы сидим над тазиком рыбы из албанского моря, а Йован продолжает склонять слово «отец» по всем падежам. Его звали Кочо Пляку. За ним пришли осенью 1975 года, когда Йовану было шесть месяцев. Больше Йован его не видел, поэтому не помнит ни его голоса, ни лица, ни цвета глаз.

Мать, хотя они до сих пор живут вместе, об отце говорить не хочет.

— Она всю жизнь всего боялась, — качает головой Йован. — По мне лучше умереть, чем так бояться.

Кочо Пляку был геологом и открыл одно из крупнейших в Албании месторождений нефти, рядом с городом Фиери.

— Государство неплохо заработало на его открытиях, — говорит Йован. — Но в суде он услышал, как его называют шпионом. Он стал одной из жертв чисток, которые регулярно устраивал Ходжа.

Прозвучал приговор: расстрел.

— Нам с матерью пришлось вернуться в деревню, — продолжает свой рассказ Йован. — Есть было нечего. Мы были семьей врага народа. Того, кто попытался бы нам помочь, сразу бы арестовали. Так что я питался супом из коры деревьев, жарил на костре лягушек — насаживал их на палочки, как шашлык, — а учительница по любому поводу била меня и кричала: «Ты кончишь, как твой отец!»

— Как ты все это выдержал?

— Я был упрямый. Чем чаще мне твердили, что я должен ненавидеть отца, тем крепче я обещал себе, что отыщу его, когда вырасту. А когда я уже узнал о его смерти — что отыщу его могилу.

5

Я договариваюсь побеседовать об Энвере Ходже с Дьёни Хюсаем, историком из Тираны. Мы садимся в кафе в Блоке, некогда закрытом районе людей власти, а сегодня самой модной и самой дорогой части Тираны. Заказываем буреки — выпечку из слоеного теста с начинкой из мяса и сыра — и Дьёни начинает рассказ.

— Ходжа был сыном имама из Гирокастры, города на юге Албании. Когда началась Вторая мировая война, он вступил в ряды партизан-коммунистов. И быстро пошел в гору. Почему? Потому что был безжалостный и убивал всех, кто мог встать у него на пути: товарищей по отряду, людей, которые им помогали. Он велел убить своего родственника, который не раз прятал его в своем доме.

— Почему?

— Для него самым важным была власть. Он убивал любого, кто мог ее у него отобрать. Любого, кто обладал силой и пользовался уважением людей.

После войны Ходжа был уже бесспорным лидером страны. Он коллективизировал деревни, осушал болота, боролся с неграмотностью, строил фабрики. Все это он делал на деньги своих союзников: сначала из Югославии, а позже, когда он рассорился с Югославией, из Советского Союза. Еще позже, когда он разошелся и с СССР, — на деньги из Китая. Ходжа хотел вытащить Албанию из Средневековья (когда он пришел к власти, 80 % населения страны жило сельским хозяйством; примерно столько же не умело ни читать, ни писать) и превратить ее в современную страну.

Читайте также

Цветочница в море крови. Какие оперы ставил корейский диктатор Ким Чен Ир, он же Светлая звезда над горой Пэкту

Ходжа эффективно боролся и с сифилисом, и с малярией, и с неграмотностью. Когда он пришел к власти, средняя продолжительность жизни в стране составляла сорок два года; через тридцать лет она выросла до шестидесяти семи. За два де‑сятилетия почти все албанские дети пошли в школы, а читать и писать научились 90 % албанцев.

При этом Ходжа продолжал убивать, как в годы войны.

— Сразу после войны он приказал убить своих школьных друзей, помнивших, как он ужасно учился. И девушек, отвергнувших его ухаживания, — продолжает Дьёни Хюсай. — А также тысячи людей, не соглашавшихся с его политикой твердой руки. Он создал систему лагерей и политических тюрем. В лагеря сослали примерно двести тысяч человек. Их ждал изнуряющий труд в шахтах и на стройках. Многие погибли.

За годы правления Ходжи расстреляли примерно шесть тысяч человек.

Людям все чаще было нечего есть. Но стоило кому‑то при всех сказать, что в стране дефицит мяса, как его отправляли в лучшем случае в трудовой лагерь, в худшем — к стенке.