Женская ярость в искусстве: краткая история — от Караваджо до «Основного инстинкта»

«Праведные» и «неправедные» убийцы. Юдифь, Иаиль и Саломея

В библейских сюжетах образ женщин-убийц условно делится на два типа — «праведных» и «неправедных». К первому можно отнести героинь Юдифь и Иаиль, ко второму Саломею.

Благочестивая вдова из иудейского города Ветилуя спасает родной город от мучительной блокады ассирийцами, решившись на убийство их полководца Олоферна. Принарядившись и взяв с собой служанку Абру, она отправляется в стан врага, где прикидывается предсказательницей. Юдифи удается очаровать главу войска, и она попадает к нему в шатер. Когда пьяный Олоферн засыпает, женщина отрубает ему голову, после чего вместе с Аброй они тайно возвращаются в родной город, захватив кровавый сувенир. На следующий день отрезанную голову демонстрируют войску ассирийцев, и оно отступает.

Образ Юдифи классически трактовался как торжество Девы над дьяволом и как победа чистоты и смирения над похотью и гордыней, а саму Юдифь видели предшественницей Девы Марии. В период Контрреформации ветхозаветная героиня стала ассоциироваться с католической церковью, побеждающей еретиков и протестантов.

По традиции Юдифь изображают с мечом, отрубленной головой Олоферна и служанкой поблизости, дабы подчеркнуть ее благочестие.

Самая кровавая Юдифь, пожалуй, у Караваджо, а самая впечатляющая у его последовательницы Артемизии Джентилески.

Артемизия, пережившая сексуальное насилие в семнадцать лет, в сцене убийства обыгрывает желанную месть, наделив чертами насильника образ Олоферна, а Юдифь списав с себя. И если у Караваджо мы видим кровавые фонтаны в лучших традициях Квентина Тарантино, то у Джентилески пропитывающие холст подтеки краски напоминают вполне реальную кровь. А героиня, без тени сожаления или страха отпиливающая голову незадачливому полководцу, лишена каких-либо сомнений — она точно знает, что делает.

Еще одна праведная убийца — безжалостная патриотка Иаиль — забивает молотком военачальника вражеского ханаанского войска Сисару, усыпив его бдительность своим гостеприимством. Ее поступок позволил израильтянам сбросить бремя рабства.В эпоху Возрождения Иаиль считалась примером тираноубийцы. Художникам нравилось подчеркивать женственность Иаили на контрасте с тем действием, которое она собирается совершить.

А еще говорят, что женщины не умеют управляться с инструментами!

Совсем по другую сторону находится Саломея.

Дочь Иродиады и падчерица Ирода Антипы, она по наущению матери вытребовала исполнения любого желания у царствующего отчима в обмен на соблазнительный танец, который исполнила на его дне рождения.

Наградой за стриптиз стала голова праведника Иоанна Крестителя, выступающего с критикой власти. Саломею принято изображать с большим блюдом, на котором покоится та самая отрубленная голова.

И хотя в исходном сюжете Саломея была лишь проходным персонажем, а не инициатором казни, о чем, например, говорит Иосиф Флавий, со временем ее образ трансформировался в воплощение абсолютного зла. В Средневековье его использовали как иллюстрацию тезиса, что женщина — сосуд греха.

Розина Нежинская в книге «Саломея. Образ роковой женщины, которой не было» пишет:

«Для Библии и Отцов Церкви женщины делились на три категории: святая, грешница и раскаявшаяся грешница. Образ святой <…> был связан с Девой Марией. Образ грешницы, испытавшей все муки и радость покаяния, — с Марией Магдалиной. Саломею же относили к типу глубоко закоренелой грешницы, не знающей раскаяния, истинной наследницы Евы».

Однако наличие такой порочной души никак не влияло на идеализированную внешность Саломеи в живописи. Впоследствии ее танец превратился в отдельный сюжет, занимавший воображение художников.

Как мы видим, у библейских женщин для убийств мужчин имелись преимущественно политические мотивы и допустимость чьей-либо смерти определялась исключительно тем, на какой стороне ты выступаешь.

Убийство из мести

В античной мифологии ключевым мотивом женских убийств является месть. Во имя возмездия за пережитое насилие или предательство со стороны мужчины женщины не останавливались ни перед чем.

Самая известная античная убийца — волшебница Медея, дочь колхидского царя Ээта и океаниды Идии. Ради любви Ясона она жертвует своим братом, расчленив его тело и выбросив в море, чтобы отвлечь Ээта от преследования аргонавтов. А когда Медея узнает, что Ясон (отец ее детей на минуточку) внезапно собирается жениться на молодой Главке, она посылает сопернице отравленный наряд, и та сгорает заживо. Заодно погибает и царь Креонт, пытавшийся спасти свою дочь. Но на этом волшебница не останавливается. Разрушительная ярость Медеи приводит ее к убийству собственных детей — она знает, что так причинит самую страшную боль неверному возлюбленному. Еще она знает, что, оставь она сыновей живыми, те в любом случае погибнут от руки родственников Креонта, желающих отомстить.

Еврипид красочно описывает муки оскорбленной женщины, которая отреклась от своей родины, пошла на преступление ради любимого мужчины и в итоге оказалась им отвергнута из-за более выгодной партии. Дети становятся разменной монетой в этой войне полов: Ясон, преследуя свои цели, старается убедить Медею, что новый брак подарит лучшее будущее их сыновьям. При этом он совершенно равнодушен к судьбе той, которую когда-то любил. Он не думает о том, что Медею ждут одиночество и изгнание, его интересует только собственный комфорт. В отместку Медея лишает Ясона всего.

Она побеждает и не несет никакого наказания, так как боги на ее стороне. Прежде чем улететь, Медея говорит Ясону:

«Кронид-отец всё знает, что я вынесла и что сделала. Тебе же не придется, нам опозорив ложе, услаждать себе, Ясон, существованье, чтобы смеялись над Медеей».

По сути, Медея — то самое олицетворение коллективного гнева и боли женщин, живущих в мужском обществе. Насилие и хаос, которые она порождает своей местью, символизируют высвобождение сдерживаемой женской ярости, накопленной на протяжении поколений.

Следующий пример смертоубийственной мести — история Тимоклеи, аристократки, изнасилованной командиром фракийцев, которые захватили ее родной город Фивы.

Насильнику было мало обесчестить женщину, он хотел заполучить еще и ее богатства. Тимоклея пообещала показать заветное место, где спрятаны деньги, но вместо этого столкнула мужчину в колодец и засыпала его камнями. Как и в случае с Медеей, убийца не понесла никакого наказания — Александр Македонский простил Тимоклею.

Самая известная картина на этот сюжет принадлежит кисти болонской художницы Элизабетты Сирани.

Сирани наделяет образ Тимоклеи решительностью и бесстрашием, в то время как ее насильник выглядит растерянным и лишенным достоинства. Превосходство Тимоклеи объясняется и ее высоким происхождением, и абсолютной уверенностью в правомерности своих действий. Она не жалкая жертва, а та, кто может постоять за себя и дать достойный отпор. Стена за спиной Тимоклеи словно служит ей опорой и фокусирует внимание на взаимодействии персонажей.

Еще одна известная работа предположительно Элизабетты Сирани, посвященная жертве изнасилования, жестоко отомстившей мучителю, — портрет Беатриче Ченчи.

История женщин Ченчи разворачивалась в конце XVI века в Риме. Богатый и влиятельный глава семейства Франческо Ченчи отличался ужасным нравом и изощренной жестокостью. Ему уже не раз удавалось откупиться от наказания за свои преступления — за деньги, как известно, папа Римский на многое мог закрыть глаза. У Франческо Ченчи было семеро детей от первого брака, которых он искренне ненавидел: сыновей выгнал из дома и лишил содержания, дочерей избивал почем зря. Старшей Антонии удалось вырваться из семейного ада и выйти замуж, а вот младшую Беатриче старый Ченчи отпускать не хотел. Несмотря на наличие второй жены, Лукреции Петрони, Франческо Ченчи вступил в кровосмесительную связь с собственной дочерью. Он увез жену и дочь в уединенный замок Петрела, чтобы без свидетелей предаваться там самому гнусному разврату.

Вступив в сговор с братом и мачехой, Беатриче решилась на убийство — насильника отравили опиумом, а затем его тело выбросили из окна, сымитировав несчастный случай. Через несколько месяцев кто-то из причастных проболтался, и заговорщиков арестовали. Несмотря на жестокие пытки, юная Беатриче отказалась признать вину.

И хотя весь Рим сочувствовал женщинам Ченчи, зная, что именно вынудило их решиться на такое преступление, папа Климент VIII приговорил их к смертной казни. Причиной стали корыстные интересы понтифика, ведь, избавившись от наследников, он прибрал к рукам всё немалое состояние семьи. 11 сентября 1599 года заговорщикам отрубили головы на мосту Святого Ангела.

О женщинах Ченчи писали Перси Шелли, Стендаль и Александр Дюма, вообще романтикам полюбился образ трепетной Беатриче, восставшей против тиранического отца и преданной алчным церковником.

Чарльз Диккенс в «Картинах Италии» так описывал знаменитый портрет:

«Портрет Беатриче Ченчи в палаццо Барберини — картина, забыть которую невозможно. Сквозь чарующую красоту ее лица просвечивает нечто такое, что неотступно преследует меня. На голову свободно накинуто белое покрывало; из-под складок его выбиваются пряди волос. Она внезапно обернулась и смотрит на вас, и в ее глазах, хотя они очень нежны и спокойны, вы замечаете какое-то особое выражение, словно она только что пережила и преодолела смертельный ужас или отчаяние и в ней осталось лишь упование на небеса, прелестная печаль и смиренная земная беспомощность».

Политическое убийство

Эпоха Просвещения и последовавшая за ней Французская революция сделали европейских женщин социально-активными. Настолько, что вместо мечты о замужестве двадцатичетырехлетняя аристократка и интеллектуалка Шарлотта Корде выбрала убийство одного из самых жестоких лидеров якобинцев — Жан-Поля Марата. Возмущенная до глубины души маратовскими призывами к репрессиям и казням всех, кто требует реформ, она приехала в Париж, купила кухонный нож и сделала то, что считала правильным, — «убила одного, чтобы спасти сто тысяч».

Через четыре дня девушку казнили на гильотине, и она превратилась в символ политической отваги и самоотверженной борьбы с диктатурой. Но не только.

Для многих мужчин Корде стала олицетворением женского коварства. Во-первых, она обманом проникла в дом Марата, солгав, что у нее есть информация о готовящемся заговоре против якобинцев. Во-вторых, Шарлотта убила политика, застав его в уязвимом положении (страдая от экземы, Марат большую часть времени проводил в ванне и даже работал там же).

Ситуация мужской беспомощности перед женской силой вызывала у некоторых художников чувство парализующего ужаса.

Например, у Эдварда Мунка есть несколько работ, где он в разных интерпретациях изображает убийство Марата. Шарлотта Корде у Мунка превращается в рыжеволосую бестию, победно возвышающуюся над окровавленным трупом мужчины, в котором художник видел себя. Как раз в это время у него трагически завершился роман с Туллой Ларсен — в пылу ссоры Ларсен случайно отстрелила палец Мунку. Эта травма послужила катализатором всех страхов норвежского экспрессиониста перед женщинами и смертью, которые одолевали его с детства, и привела к нервному срыву.

Вообще для культуры рубежа XIX–XX веков характерно видеть в женщине олицетворение мужской погибели. Отчасти это было связано с распространением сифилиса, который из-за двойных стандартов буржуазного общества и процветающей повсеместно проституции принял формы настоящей эпидемии. Отчасти из-за набирающего силу движения суфражисток, которое воспринималось как угроза патриархальному миропорядку.

Сексуальность как оружие

В моду вошел образ femme fatale — разрушительницы мужских судеб, безжалостно использующей свою привлекательность.

Уже знакомые нам образы Юдифи и Саломеи вдруг обрели совершенно новое прочтение, и грань между этими двумя героинями практически стерлась.

На картине Густава Климта мы видим вызывающе эротизированную женщину, которая экстатично сжимает отрубленную мужскую голову, словно победный трофей. Этой женщиной с одинаковым успехом могла быть как Юдифь, так и Саломея. Собственно именно из-за этой путаницы Климт попросил своего брата сделать раму к картине, где четко указывается имя героини.

С приходом ХХ века женская сексуальность стала сама по себе восприниматься как оружие.

Отличным примером сексуализации женщин-убийц может служить мюзикл «Чикаго», экранизированный в 2002 году. Персонажи Вэлмы Келли и Рокси Харт хоть и противоположны внешне, однако одинаково беспощадны к предавшим их мужчинам.

А сцена с тюремным танго, когда каждая из заключенных рассказывает свою историю, исполняя песню «Он сам нарвался», являет собой квинтэссенцию подлинной объективации.

Насилие романтизируется за счет соблазнительности насильниц, но при этом ни одна из историй, приведших к убийству, по-настоящему не выслушана. Женская ярость так и остается непроработанной, а свобода достается героиням лишь благодаря вмешательству влиятельного мужчины (адвоката Билли Флинна).

Еще один пример — роль Шэрон Стоун в фильме «Основной инстинкт». Весь фильм построен на типичном male gaze, где характер героини «раскрывается» максимум через ее раздвинутые ноги в знаменитой сцене допроса. Кто такая Кэтрин Трамелл и в чем причина ее симпатии к ножам для колки льда, так и остается загадкой как для зрителя, так и для героя Майкла Дугласа. Впрочем, ему это не особо важно, пока они «трахаются как кролики».

Убийцы-психопатки

Однако не стоит сбрасывать со счетов женщин с отклонениями вроде психопатии, которые в итоге становятся эталонными серийными убийцами. Начиная с шекспировской леди Макбет и реальной «кровавой барыни» Салтычихи и заканчивая «убийцей на болотах» Майрой Хиндли.

В 1960-х вместе со своим напарником Ианом Брейди Майра убивала детей и подростков, чьи трупы маньяки прятали в верещатнике.

Представленный в 1997 году на выставке молодых британских художников «Сенсация» живописный портрет «убийцы на болотах» вызвал грандиозный скандал. Основой портрета послужила широко публиковавшаяся в СМИ фотография Майры, а мозаичная фактура полотна, по задумке художника, возникала из отпечатков рук детей.

Одна из родительниц убитого на болотах ребенка потребовала закрыть выставку, а на саму картину несколько раз нападали. Майра Хиндли, отбывающая срок в тюрьме, также просила убрать ее портрет с выставки, однако этого не произошло.

Харви не зря выбрал именно образ Майры, зная, как диссонирует стереотипное представление о роли женщины с тем, что совершила Хиндли. Ее фотография лишена типичной соблазнительности или порочного очарования, присущего киношным убийцам. Мы видим обычную девушку, выросшую в обстановке насилия в собственной семье и перенесшую этот опыт в реальную жизнь, издеваясь над теми, кто слабее.

Возможно, сам того не ведая, Харви поднял один из ключевых вопросов гендерной проблематики современного социума: жестоки ли женщины по своей природе в той же степени, что и мужчины, и что делать с женской яростью, решительно отвергаемой патриархальной культурой?

Древние греки, как и полагается, были гораздо умнее нас и для контейнирования женской ярости придумали вакхические культы.

Менады, или вакханки, — верные последовательниц Диониса (Вакха), являлись постоянными участницами мистерий, приуроченных к праздникам в честь бога виноделия. Одетые в звериные шкуры, в состоянии опьянения и экстатического транса они предавались диким оргиям, раздирали козлят и пожирали их сырое мясо, а также в порыве неистовства могли убить и человека. Такая участь, кстати, постигла сладкоголосого певца Орфея, который своим поведением оскорбил менад.

Не зря современные мужчины побаиваются радикально настроенных феминисток, историческая память — она такая.

Вместо заключения

В заключение следует сказать, что некоторые женские образы из прошлого сегодня серьезно переосмысляются с ориентацией на актуальную повестку.

Например, знаменитая горгона Медуза, которую было принято изображать в виде чудовища с обезображенным криком лицом, — своеобразная инструкция для женщин «как не надо себя вести» — в XXI веке вдруг стала символом женского возмездия.

Статую Лучано Гарбати установили напротив нью-йоркского суда, где проходило слушание дела Харви Вайнштейна.

Фотография скульптуры получила широкое распространение в соцсетях и сопровождалась подписью: «Будьте благодарны, что мы хотим только равенства, а не расплаты».