Феминизм на наркотиках: суфражизм, бензодиазепины и биополитика
Наркотики и наркополитика много обсуждались в 2018 году в связи с распространением ВИЧ, с их влиянием на интеллектуальные способности человека, репрессивной пенитенциарной и полицейской системой, даркнетом и интернетом вообще, хип-хопом и молодежной культурой и, само собой, с футболом и спортом. Вот еще один ракурс: феминизм и наркотики. Казалось бы, эти понятия никак не связаны друг с другом, но и в своей истории, и в теоретических и политических подходах они оказываются тесно переплетены.
Первая волна феминизма
Движение за права женщин в конце XIX — начале XX века было очень тесно связано с современной ему наркополитикой и активно вмешивалось в процессы законодательного регулирования производства и распространения наркотиков.
Многие известные активистки, боровшиеся за женские права (Сьюзан Б. Энтони и Фрэнсис Уиллард в США, Лили Мэй Аткинсон и Кейт Шеппард в Новой Зеландии, Эмилия Рату в Швеции), также принимали участие в движениях за трезвость, пропагандировавших воздержание и запрет на алкоголь, табак и другие психоактивные вещества.
Феминистки считали, что употребление алкоголя — причина физического и эмоционального насилия со стороны мужчин (супругов и отцов) по отношению к женщинам и детям.
Другие их аргументы: траты на выпивку истощают бюджет, негативно сказываясь на семейном благосостоянии. Пьянство ведет к нарушениям общественного порядка, культурной и моральной деградации и наносит ущерб здоровью нации и ее репутации.
С другой стороны, как утверждают некоторые исследования, проблема потребления алкоголя (как и опиума или табака) была сферой относительно легитимного вовлечения женщин в публичные дела и политику в условиях патриархата. Как домохозяйка, мать, кормилица и воспитательница, женщина имела власть — пусть относительную и ограниченную приватной сферой — и могла выражать экспертное мнение в том, что касалось здоровья, заботы, семьи, воспитания, морали, эмоций и чувств.
Борьба за трезвость, понимаемая именно как забота о здоровье и благополучии нации, позволяла сделать женскую экспертизу публичной и тем самым легитимировать участие женщин во внутренней и международной политике.
В конце XIX — начале ХХ века вопросам о торговле опиумом и другими веществами уделяли много внимания в колониальных и антиколониальных стратегиях, и женские организации активно включались во внутреннею и международную наркополитику.
Например, Женский христианский союз трезвости (ЖХСТ), основанный в 1873 году в США, к началу ХХ века уже имел представительства в 52 странах по всему миру. Союз боролся и за запрет табака и алкоголя, и за получение женщинами политических прав.
Более того, и та и другая повестка были неразрывно связаны: считалось, что, только обретя всю полноту политических прав, женщины смогут действительно эффективно заняться вопросами общественных нравов и здоровья.
Примерно то же самое утверждала Кристабель Панкхёрст, одна из самых известных английских суфражисток, когда писала, что для искоренения проституции (еще одного мужского греха) женщины должны получить право голоса.
Эта риторика была распространенной и политически эффективной. Женские организации, занимавшиеся проблемами наркотиков и борьбой с другими общественными пороками, признавались на национальном и международном уровнях. Им удалось стать важными источниками экспертизы в тех социальных сферах, которыми они занимались.
Женское движение за трезвость и воздержание было весьма сильным.
Например, в Новой Зеландии — первой в мире стране, где женщины получили право голоса (в 1893 году), — именно местное отделение ЖХСТ было самой влиятельной и многочисленной суфражистской организацией.
Современные феминистские исследовательницы Аннемике ван Дренс и Франциска де Хаан из Нидерландов считают, что женские организации, боровшиеся с общественными пороками, изобрели и ввели в употребление новый тип власти на национальном и международном уровнях — власть заботы, или заботящуюся власть.
Ван Дренс и де Хаан сравнивают заботящуюся власть (caring power) с властью дисциплинарной — концептом, разработанным Мишелем Фуко.
Дисциплинарная власть — это по большому счету власть внешнего принуждения; это тюрьма, больница, школа — места, где индивиды должны подчиняться порядку, установленному без их участия.
Заботящаяся власть действует на внутреннем уровне, пытаясь убедить индивида в том, что подчинение правилам соответствует ее или его собственным интересам. Один из примеров такой власти — приюты Магдалины (дома терпимости), места, где содержались женщины, занимавшиеся коммерческим сексом. Эти приюты считались (не самими секс-работницами, конечно) не столько наказанием, сколько шансом на исправление, искупление и новую жизнь. Как отмечают ван Дренс и де Хаан, хотя заботящаяся власть и отличается от дисциплинарной, она необязательно менее репрессивна — просто у нее другая механика действия.
Алкоголь для суфражисток конца XIX — начала ХХ века был абъекцией (термин Юлии Кристевой) — то есть объектом, который вытеснялся, порицался и отрицался, но в тоже время он сделал возможным (по крайней мере отчасти) формирование феминизма и женского движения как политического субъекта.
Вторая волна феминизма
Некоторые представительницы второй волны феминистского движения тоже интересовались проблемой психоактивных веществ и их употреблением.
1960–1970-е годы в США — это эпоха бензодиазепинов. Особенной популярностью пользовался валиум (диазепам) — седативный препарат, который назначали при тревожности, страхах, нарушении сна, неврозах, эмоциональном напряжении и повышенной раздражительности, но, если принимать его долго, он вызывает зависимость. Однако тогда валиум считался относительно безопасным препаратом, и врачи охотно выписывали его своим пациенткам (зачастую это были домохозяйки).
По некоторым данным, до трети всех женщин в США в то время имели опыт принятия бензодиазепинов. Феминистки называли валиум транквилизатором для женщин. По их мнению, столь широкое применение этого препарата означало, что женщины находятся в дискомфортных условиях: ограниченные пространством дома, эмоционально и физически перегруженные, уставшие, в состоянии стресса.
Неудивительно, что многие из них страдают от тревоги, бессонницы и раздражительности. Причина нездорового состояния женщин — патриархальная организация общества, ущемляющая и ограничивающая их права, их активность, их мир.
Но валиум не меняет ситуацию — он лишь делает невидимым само угнетение и позволяет справиться с его негативными эффектами. Феминистки считали бензодиазепины чем-то вроде аппарата по производству ложного сознания, работающего на сохранение патриархата. Поэтому распространение валиума стало значимым объектом феминистской критики.
А вот запрещенные психоактивные вещества некоторые феминистки, наоборот, рассматривали как потенциальных союзников в борьбе с патриархальным контролем и культурной гегемонией маскулинных ценностей. Андреа Дворкин, одна из самых известных и радикальных представительниц второй волны феминизма, в своей первой книге Woman Hating (1974) писала, что с помощью употребления психоактивных веществ, радикального политического действия и открытой сексуальности (Дворкин не скрывала, что была лесбиянкой) можно избавиться от патриархальных и буржуазных установок сознания.
Женщины должны уподобиться средневековым ведьмам, которые не только контролировали производство и потребление наркотиков (анальгетиков, галлюциногенов, органических амфетаминов), но и устраивали с их помощью оргии и становления животными.
Ведь контроль за веществами — это также контроль над телесностью, сознанием и сексуальностью. Впрочем, в утопическом обществе Дворкин контроль как репрессивная патриархальная инстанция отменяется вообще: люди свободно занимаются сексом с животными, пожилые — с детьми, все становятся андрогинами и принимают какие угодно психоактивные вещества.
Волшебство ведьм состояло во внушительном перечне медицинских навыков, касающихся репродуктивных и психологических процессов, глубоких знаний телепатии, ауто- и гетеровнушения, гипнотизма и наркотиков, контролирующих настроение.
— Андреа Дворкин. Woman Hating: A Radical Look at Sexuality, New York: Penguin Books, 1974
Правда, в дальнейшем Дворкин переосмыслила свое отношение к контролю и запретам и сама начала вести феминистскую кампанию против порнографии и коммерческого секса, а темы наркотиков больше не касалась.
Зато ее продолжили развивать ее оппонентки.
Например, Анни Спринкл — секс-позитивная феминистка, которая успела побывать стриптизершей, секс-работницей, порноактрисой, издательницей порнографического журнала, писательницей, режиссеркой и еще много кем. В 1999 году ее пригласили выступить на конференции, посвященной арт-химии, галлюциногенам и креативности. Готовясь к выступлению, Спринкл написала эссе о том, как употребление различных психоактивных веществ (ЛСД, псилоцибиновые грибы, мескалин, МДМА, кетамин, айяуаска и т. д.) трансформировало ее сексуальность.
Она считала, что наркотики во время секса употребляются не столько как афродизиаки, сколько как инструменты расширения границ собственного сознания и чувственности и для приобретения нового опыта и знаний о своей сексуальности, телесности и взаимодействии с партнерами/партнерками.
Спринкл соглашается, что биохимические эффекты секса во многом напоминают эффекты от приема психоактивных веществ. Значит, секс сам по себе — это разновидность наркотиков, а наркотики влияют на сексуальность и телесность.
Третья волна феминизма
В работах феминисток третьей волны запрещенные вещества анализируются много и продуктивно. Британская киберфеминистка Сэди Плант написала книгу о наркотиках как тайном наслаждении, фантазии европейского Просвещения. Оно постоянно вытесняет наркотические вещества, но только для того, чтобы они затем опять оказались в центре культурных и политических дискурсов. Американская ученая Авитал Ронелл разработала концепцию наркоанализа литературных текстов.
Также она ввела концепцию существования-на-наркотиках (being-on-drugs): суть ее в том, что «трезвости» как таковой нет и что существовать — значит в принципе поддаваться влиянию разных наркотиков: веществ, идеологий, товаров, рекламных образов, коммуникации, технологий, социальности.
Среди множества квир- и феминистских исследований наркотиков и наркополитик, пожалуй, наибольшую известность получила работа трансгендерного теоретика Поля Пресиадо “Testo Junkie: sex, drugs and biopolitics”. По его мнению, мы живем в обществе, в котором политика и власть переплетены и воплощаются в химических формулах, гормональных препаратах, биотехнологиях, порнографических образах.
Виртуальный секс, пластические операции, генная инженерия, репродуктивные технологии, смена гендера, биомодификации, трансформация климата на планете, вызванная человеком… Мы живем в киборганическом, мутантном мире, где всё конструируется и производится с помощью символических и материальных объектов.
Само тело, гендер и сексуальность превращаются не просто в объекты социоматериального конструирования, но в поля тактик, стратегий и конфликтов, прочерчивающих то линии эмансипации, то линии нового контроля. Соответственно, главный политический вопрос заключается в том, у кого есть возможность контролировать потоки веществ и управлять ими.
«Алкоголь, табак, гашиш, кокаин или морфин, так же как и эстрогены и андрогены, не являются ни синтетическими тоннелями для бегства от реальности, ни просто связями между пунктом А и пунктом Б. Скорее, это технологии субъективации, микротехнологии сознания, химические протезы, из которых будут произведены новые методы определения границ человеческой распознаваемости. Современная субъективность — это управление собственной интоксикацией в химически вредной среде».
— Поль Пресиадо. Testo Junkie: Sex drugs and biopolitics, The Feminist Press at CUNY, 2013
Пресиадо написал свою книгу как отчасти практический телесный ответ на сформулированный выше вопрос. Во время работы над текстом он начал употреблять купленный на черном рынке тестостерон, эффект от которого он сравнивает с ощущениями после кокаина и амфетамина. Гормон меняет не только телесность и сексуальность автора, но и его социально-гендерный статус, превращая его в ренегата официальной бинарной системы гендерных идентичностей.
Во время перехода и написания книги Пресиадо находился как бы между и вне категорий женского и мужского. Важно также и то, что этот процесс официально не был никак зарегистрирован.
Этим жестом Пресиадо пытается показать двоякий статус психоактивных веществ в фармакопорнографическом обществе. С одной стороны, они выступают как механизм биополитического контроля: общественные институты могут запретить или принудить индивида к потреблению психоактивных веществ (гормонов и лекарств, между которыми не всегда возможно провести границу) — в зависимости от того, что необходимо для операции нормализации. С другой стороны, борьба за власть оказывается в том числе борьбой за контроль над доступом к различным веществам.
Государство и капитализм пытаются установить свою монополию в этой области, в то время как биохакеры, трансгендеры, наркопотребители и прочие повстанцы фармакопорнографического мира модифицируют свои тела, сексуальность, гендер, сознание с помощью различных веществ и техник.
Они пытаются ускользнуть от контроля со стороны доминирующего порядка, используя и перезахватывая его инструменты.
Современный феминизм и квир-теория анализируют наркотики ситуативно, рассматривая их эффекты не сами по себе, но в определенных контекстах.
Психоактивные вещества могут быть инструментами исследования сознания и сексуальности, способом трансформировать свою телесность и гендерную идентичность, но они же могут выступать и в качестве механизмов контроля.
В общем, как всегда: всё сложно — и простых решений в феминистском наркоанализе нет.
Но если вам предложат на выбор две пилюли — принимайте квир-феминистскую.