Стать горгоной Медузой. Как античный мизогинный образ становится в современной поп-культуре образцом сильной женщины

Исторический бэкграунд и апроприация мифа

Долгое время наука миф о Медузе с этой точки зрения практически не рассматривала, но во второй половине XX века, с приходом второй волны феминизма, ученые заговорили о его прочной связи с культурой насилия и обнаружили богатейший материал для исследований, вскрывший множество болезненных и неприглядных фактов.

Феминистские теоретики культуры сходятся в том, что, в сущности, традиционная мифологическая история Медузы — не что иное, как история изнасилования. Согласно ей, морской владыка Посейдон, превратившись в птицу, проник в храм Афины, где набросился на Медузу и занялся с ней сексом без ее согласия. Сюжет выглядит реалистичным: в древних Афинах насилие над незащищенными социальными группами, в том числе рабынями, узницами и незамужними женщинами, было легальным и обратиться за помощью пострадавшей было некуда. Так произошло и с Медузой, искавшей спасения от домогательств Посейдона у Афины.

Богиня не только не защитила девушку, но, когда насилие произошло, по велению разгневанных богов наказала ее за осквернение священного места, изуродовав лицо и превратив волосы в живых змей.

Отныне Медуза олицетворяет собой концентрированный ужас и абсолютное зло: она внушает страх, один ее взгляд способен превратить вас в камень. Убийство Медузы становится делом чести для эллинских воинов, и преуспевает в этом другой мифологический герой — Персей (по одной из самых популярных версий), хитростью отрубивший чудовищу голову. Обладание головой поверженной Медузы воспевается в античной поэзии: в знаменитой «Одиссее» о ней пишет Гомер, ее упоминают поэты Эсхил, Гесиод, Еврипид, Пиндар, а Овидий посвящает поединку Персея и Медузы сразу несколько немаленьких глав в «Метаморфозах». Миф прорастает в средневековую культуру: в дохристианский период на Руси существует легенда о деве со змеями вместо волос, которую побеждает отважный волхв; Медуза мелькает в «Божественной комедии» Данте Алигьери; маски-горгонейоны служат войскам оберегами, устрашающими врагов, а позднее — элементами военной арматуры.

Во всех этих нарративах Медузе присущи агрессия, злоба и коварство — ими исчерпывается вся ее натура. Феминистские критики отмечают исключительный негативизм этого образа (с чем сложно не согласиться, проследив за ним от «Метаморфоз», где Медуза — буквально исчадие зла, до «Потерянного рая» Джона Мильтона, этого пересказа мифа о сотворении мира, где горгона — стражница, охраняющая врата ада и рождающая чудовищ) и связывают его с растянувшейся на тысячелетия апроприацией мифа мужчинами-писателями.

Медузу, объявленную чистым злом, следовало подчинить, укротить, и единственный способ это осуществить — рассказать ее историю определенным образом, таким, где слово дается отнюдь не ей, а мужчине-рассказчику, отважно сражающемуся с чудовищем.

Демонизация Медузы и феномен rape culture

Медуза становится классической жертвой женской демонизации — вскормленного патриархатом социокультурного явления, навешивающего на женщину ярлык «странного другого», которого следует опасаться и исключать из нормальной общественной жизни. О нем рассуждали феминистки второй волны: Симона де Бовуар посвящает этому вопросу часть работы «Второй пол», рассказывая, как на протяжении веков женщинам приписывались нереалистичные паттерны поведения (именно поэтому фольклор во все времена полнился образами ведьм и колдуний); а более позднее программное эссе Барбары Крид рассказывает о том, как культура последовательно приравнивала феминное к монструозному.

Демонизация высвечивает важное противоречие: сколько бы насилия ни выпадало на долю женщины, она всё равно остается его главной виновницей — женщина виновна по умолчанию. Так, Посейдон преследовал Медузу, хотя та давала понять, что его ухаживания ей не интересны, а после и вовсе совершил насилие, отвечать за которое пришлось ей. Современные исследовательницы видят здесь явную связь с другим важным феноменом — культурой насилия (термин появился в 1970-е) — системой убеждений, поощряющей агрессию и жестокость по отношению к женщинам, где их согласие на любые сексуализированные взаимодействия подразумевается автоматически.

Отсутствие права на голос лишает женщину субъектности и превращает в предмет, единственная ценность которого определяется через отношения с мужчиной, за чье внимание ей следует соперничать с другими женщинами.

Отсюда, утверждают феминистские критики, растут корни феномена женской вражды. Например, в работе «Медуза» писательница Эми Клэмпитт рассматривает действия Посейдона как насильственные и критикует систему, заставляющую женщин враждовать друг с другом (как Медуза и приревновавшая морского бога Афина). Троп female rivalry до сих пор активно эксплуатируется в кино- и телеиндустрии. На нем основаны сюжеты многих мелодрам и ромкомов категории B, где героиня всеми возможными способами пытается завоевать сердце героя, опередив конкурентку; собственно, и «народные» премудрости о невозможности женской дружбы или анекдоты о том, что попасть в женский коллектив — всё равно что оказаться в клубке змей, — вариации того же тропа.

Реклейминг образа, женский эмпауэрмент и новые смыслы

Публичные дискуссии об односторонней интерпретации мифа привели к тому, что Медуза наконец заговорила сама за себя — это случилось в конце 1970-х в одноименной поэме Энн Стэнфорд. Поэтесса возвращает героине утраченные голос и право рассказать свою историю. Вместе с рассказом об изнасиловании текст акцентирует внимание на обретенной героиней силе, которая подпитывается жаждой восстановить справедливость. Гнев и яростное желание Медузы отомстить теперь прочитываются как ответ на жестокость по отношению к ней и стремление отстоять свою субъектность. Другая поэтесса, Энн Форфридом, в тексте «Медуза из змей» также обращается к теме силы, говоря, что пережившие насилие женщины имеют право на гнев и могут обратить его в борьбу с патриархальными установками вместо того, чтобы бороться друг с другом.

Реклейминг образа Медузы набирал обороты: в 1990-е перформансистка Патрисия Смит пишет историю заново и в своей поэме впервые ставит героиню мифа в активную позицию силы. По Смит, это она соблазняет Посейдона и тот становится для нее «легкой добычей» — сознательная игра с патриархальным тропом и «перевертыш» привычных гендерных ролей. Впрочем, пытаясь оправдаться перед разгневанной Афиной и пересматривая свой опыт, Медуза признает, что он вовсе не был позитивным: она попросту пыталась утвердиться, эксплуатируя свое тело как объект мужского желания, и за этим всем потеряла себя. Впрочем, извиняться за проявление сексуальности Медуза не собирается тоже, и это вполне можно счесть за попытку отвоевать свою субъектность назад. Даже ценой непоправимо изуродованной внешности, которая, как с горечью признает Медуза, не привлечет к ней ни одного мужчину.

В 1999 году писательница Кэролл Энн Даффи включает историю о Медузе в сборник «Жены мира» — узнаваемую и удивительно жесткую в своей обыденности поэму, где та предстает в образе домохозяйки средних лет, изводящей себя подозрениями о неверности мужа. Невротичная женщина, проклятие которой — старение, из-за которой, как ей кажется, она теряет в глазах мужа привлекательность, с точностью воплотила в себе героиню мифа, а молодые прекрасные девушки (пусть и существующие лишь в ее воображении) выступили карающей Афиной. Рассказывая эту историю, Даффи критикует женскую бессубъектность — и заодно капитализм, пытающийся продать женщинам «лекарство» от проклятия — индустрию косметики и пластической хирургии с миллиардными оборотами.

В 2010-х реклейминг проникает из интеллектуальных кругов в поп-культуру. Хиллари Клинтон заявляет, что во время предвыборной кампании сторонники Дональда Трампа выпустили мерч с его изображением в образе Персея, держащего в руках ее отрубленную голову, и публично осуждает мизогинный ход. Активисты обращают внимание на то, что модный дом Версаче использует голову Медузы в качестве логотипа, и объявляют это эксплуатацией образа невинно убитой женщины. По замыслу дизайнеров, логотип символизирует одновременно ослепительную внешность героини, соблазнительную сексуальность и чувство, которое буквально заставляет смотрящих на нее людей каменеть. Эти качества стали философией дома, помогая ему продавать женщинам одежду, а вместе с ней — идею красоты. Общество же начинает понимать, что Медуза несет в себе силу другого порядка — силу женщины, прошедшей тяжелые испытания и не стесняющейся себя.

Дом Версаче включается в этот разговор, заверяет мир, что знает об истории, стоящей за архетипом Медузы, и выпускает мини-сериал, где известные супермодели рассказывают о том, что ей пришлось пережить, отдавая должное стойкости самой известной древнегреческой антигероини. 

В 2013 году икона музыки (и несомненная икона женского эмпауэрмента) Рианна появляется на юбилейной обложке британского GQ в короне из змей. Такой выбор не случаен: пережившая партнерское насилие певица манифестирует свободу быть собой и открыто говорить о своем опыте, как бы отвечая тем, кто привык винить в совершенном абьюзе женщину. Несколько лет спустя о знаменитом номере заговорят вновь — в связи с движением #metoo, когда тысячи женщин рассказали свои истории насилия. Миф о Медузе резонировал с ними как никогда мощно, обрастая всё новыми смыслами и воплощениями. В Нью-Йорке перед зданием Манхэттенского суда — того самого, где огласили обвинительный приговор по делу Харви Вайнштейна, — ставят скульптуру, изображающую Медузу с опущенным мечом в одной руке и головой Персея в другой, — символ совершившегося реванша. Образ горгоны разительно отличается от прежних: в нем нет ничего демонического, и это роднит ее с обычными женщинами, пережившими насилие. Танцовщица и перформансистка Ясмин Вардимон в своем новом проекте передвигается по сцене с опутанной веревками головой, проводя параллель между эксплуатацией женской сексуальности и эксплуатацией природы — загрязнением Мирового океана: артистка вдохновляется древнегреческой историей и прозорливо связывает ее с современностью (интересно, что мифологическая Медуза дала имя морским животным более чем на двадцати языках).

Медуза и мейнстрим-кино

Современное кино не устает вновь и вновь интерпретировать миф о Медузе — с разной степенью мизогиничности. В «Битве титанов» (1981) Десмонда Дэвиса горгона сильна и опасна, она воплощает угрозу, которую во что бы то ни стало должен побороть Персей ради спасения своей возлюбленной Андромеды. В лучших традициях 1980-х образ Медузы не обходится без сексуализации: в сцене убийства обнаженный Персей сидит на обезглавленном теле героини, пока из ее шеи течет кровь. Жест символичен: вместе с Медузой повержены ее физическая и сексуальная субъектность. Из нарратива полностью вычтена история изнасилования, произошедшее между Посейдоном и Медузой представлено как секс по согласию, а сюжет изобилует противопоставлениями прекрасных женщин (даже Афина здесь заменена на богиню красоты Афродиту) и ужасного монстра горгоны. Ремейк «Битвы», снятый Луи Летерье почти тридцать лет спустя, на удивление едва ли не более мизогинный. Авторы вводят в повествование Ио, бессмертную, сражающуюся бок о бок с Персеем. В свое время героиня смогла отбиться от домогательств Зевса, но в ней нет ни капли жалости к Медузе — она уверена, что та сама этого хотела. Ио не только не поддерживает ее, но и помогает Персею совершить убийство.

Похожим образом, то есть без тени сочувствия, Медуза представлена в фэнтези-серии «Перси Джексон и похититель молний», основанной на одноименной янг-эдалт-книге. 15-летний Перси обнаруживает, что он сын самого Посейдона, его мать похищена и, чтобы отыскать ее, ему предстоит пройти испытания, в том числе убить Медузу. Здесь она — сексуально ненасытный монстр и однозначная femme fatale (что выглядит достаточно странно в подростковом кино), дело жизни которой — отомстить за причиненные ей страдания. Впрочем, это единственный из фильмов, где Медузе дают голос — она с тоской и завистью смотрит на подругу Перси Аннабет и вспоминает те времена, когда сама была юной и красивой, и будто бы собирается рассказать о своей травме, но всё это так и остается намеком.

В то же время в поп-индустрии можно отыскать истории архетипичных (хотя и видоизмененных) Медуз, где героини изображаются не одномерно, а их злоба на весь мир и агрессивное поведение объясняются сложным прошлым. Таков бродвейский суперхит «Злая», где от Эльфабы в раннем детстве отказывается отец, потому что малышка родилась с зеленой кожей; непохожая на остальных девочка становится изгоем, а позднее и ведьмой, которая не может смириться с этой нелюбовью и использует свой дар во вред другим. Такова «Малефисента» (реж. Роберт Стромберг, 2014 год), где добрая маленькая фея превращается в злую владычицу после предательства человека, для которого жажда власти оказалась сильнее любви. Ее персонаж далек от типичной голливудской злодейки: прописан объемно и с редкой эмпатией. Великодушие свойственно и самой Малефисенте: она отказывается от своего плана мести, спасает дочь бывшего возлюбленного и щадит его самого.

И хотя эти истории всё еще в меньшинстве, Медуза — сильная женская фигура — постепенно обретает голос, несмотря на попытки заставить ее замолчать.