«Господин Витгенштейн не может вам помочь»: воспоминания философа-анархиста Пола Фейерабенда о том, как он покорял интеллектуальную элиту
Издательство Rosebud впервые выпустило на русском автобиографию анархиста от философии Пола Фейерабенда, автора знаменитой работы «Против метода. Очерк анархистской теории познания». В разные периоды своей деятельности Фейерабенд защищал астрологию, традиционную китайскую медицину и другие неортодоксальные дисциплины, сохраняя установку на свободное познание и методологический плюрализм. «Нож» публикует фрагмент воспоминаний Фейерабенда о том, как на заре своей академической карьеры он встречался с такими светилами науки середины прошлого столетия, как Людвиг Витгенштейн и Нильс Бор, — это история о молодом человеке, который стоит на пороге благоволящего ему интеллектуального высшего света.
После нескольких месяцев перепалок в узком кругу мы стали приглашать гостей. Холличер защищал диалектический материализм, Юхош говорил об интерпретации математических утверждений, Элизабет Энском пыталась объяснить Витгенштейна — правда, без особого успеха.
Мы сочли, что это весьма невдохновляющая разновидность детской психологии.
Услышав наш отзыв, Элизабет предложила мне обратиться к Витгенштейну напрямую — ведь в тот момент он был в Вене. Я отправился в семейную резиденцию Витгенштейнов (а не в дом на Кундманнгассе). Прихожая была большой и темной, с черными статуями, стоявшими в нишах по всему залу.
«Чего изволите?» — спросил бесплотный голос. Я объяснил, что я пришел к господину Витгенштейну и хотел бы пригласить его на заседание нашего кружка. Последовало долгое молчание.
Затем голос — это был мажордом, говоривший из маленького и почти незаметного окошка, располагавшегося на большой высоте, — сообщил: «Господин Витгенштейн слышал о вас, но он не может вам помочь».
Элизабет, которая, вероятно, была знакома с витгенштейновыми причудами, посоветовала мне написать ему письмо: «Но не будь в нем слишком услужлив». Я написал нечто вроде такого: «Мы — группа студентов, обсуждаем простые утверждения и мы зашли в тупик; мы слышали о вашем приезде — возможно, вы могли бы нам помочь».
Кажется, Витгенштейну понравилось написанное. «Я получил довольно милое письмо», — сказал он, — эти слова снова передала нам Элизабет, отметив, что он сделал акцент на слове «довольно», — и также сказал, что подумывает прийти.
Теперь были возмущены студенты. «Да кто он такой? — возмущались они, — и с какой стати мы должны его слушать? Одной этой Энском уже хватило, чтоб все испортить!» Я успокоил их и зарезервировал аудиторию.
В день встречи я простудился. Будучи довольно несведущим в медицине, я наглотался сульфонамида и с нетерпением ждал гостя.
Наконец час настал. Явился Крафт, а с ним и студенты философии, — но Витгенштейна все не было. Позже Элизабет рассказала мне, как сложно было уговорить Витгенштейна на эту встречу.
Читайте также
Должен ли он прийти в назначенное время, присесть и просто послушать? Должен ли он немного опоздать и явиться во всем блеске? А может быть, нужно опоздать очень сильно, просто зайти в аудиторию и сесть, как ни в чем не бывало? Может быть, стоит сильно опоздать и войти с шуткой?
В любом случае я начал рассказывать о том, чего мы достигли, и выдвигать кое-какие предложения. Витгенштейн опоздал больше чем на час.
«Его лицо похоже на сушеное яблоко», — подумал я про себя и продолжал доклад.
Витгенштейн сел, несколько минут прислушивался и затем воскликнул: «Halt, so geht das nicht!» («Погодите, тут все не так!») Он детально описал то, что видит тот, кто смотрит в микроскоп, — вот что имеет значение, будто бы говорил он, а не абстрактные соображения об отношении простых утверждений к теориям.
Я помню, как именно он произносил слово микроскопп. Его перебивали, ему задавали беспардонные вопросы. Но Витгенштейн был невозмутим.
Вероятно, ему нравилось наше непочтительное отношение в сравнении с тем заискивающим восхищением, которое он встречал во всех прочих местах.
На следующий день я слег с желтухой — сульфонамид меня доконал. Зато я слышал, что Витгенштейн остался доволен.
В 1949, 1950 и 1951 годах я отправился в свои первые заграничные поездки — побывал в Дании (кажется, там я был трижды, в том числе и в летнем университете в Аскове, под Копенгагеном), в Швеции (Лунд, Стокгольм и Уппсала) и в Норвегии (в летнем университете в Устаосете). Мои поездки оплачивала «Австрийская высшая школа».
В те годы путешествовать было невесело. На выезде нужно было проходить проверку союзных войск, то же самое и на границах — немецкой и датской; поезда ходили медленно, не отапливались и были скверно оборудованы. Впрочем, меня это не заботило — в военное время с транспортом все было во сто крат хуже.
В Дании я имел долгую беседу с Луи Ельмслевом, «Основы лингвистической теории» (Omkring sprogteoriens grundlöggelse) которого я только что прочел. Я встретился с Транекер-Расмуссеном, который развивал феноменологический подход, созданный Эдгаром Рубином, и участвовал в некоторых его экспериментах.
Йорген Йоргенсен, автор чудовищных размеров труда по истории логики и несколько более компактной книги о биологии, принял меня с большой обходительностью и рассказал несколько анекдотов о теологии в Дании.
Может быть интересно
В Швеции мы с Жаклин сначала остановились в гостинице в Стокгольме, а затем в студенческом общежитии в Уппсале. Я прочел доклад о простых утверждениях в философской ассоциации — в числе слушателей были Марк-Вогау (которого я раскритиковал), Халльден и Хедениус. Вернувшись в Стокгольм, я отправился на семинар Ведберга по Беркли и на лекции Оскара Кляйна об общей теории относительности. Я понимал то, что говорил Кляйн, но мой шведский был недостаточно хорош для того, чтобы поддержать дискуссию на семинаре.
В Аскове я также повстречался с Нильсом Бором. Он пришел прочесть публичную лекцию и провел семинар — и то, и другое на датском. Я готовился, читая газеты и философские статьи, и понял каждое слово в лекции. Это было большим достижением. Ходил слух, что Бора невозможно уразуметь ни на каком языке.
После окончания лекции он ушел, и дискуссия продолжалась без него. Некоторые из выступавших нападали на его качественные аргументы — казалось, что там много оговорок. Сторонники Бора не прояснили его аргументацию — они лишь сослались на возможное доказательство у фон Неймана, и тут спору пришел конец.
Теперь я весьма сомневаюсь в том, что те, кто упоминал это доказательство, за исключением одного или двух человек, смогли бы его объяснить. Я также уверен, что их противники не имели понятия о частностях этого доказательства. Однако, словно по мановению волшебной палочки, единственное имя «фон Нейман» и единственное слово «доказательство» заставили возражающих замолчать. Я счел это весьма странным, но с облегчением вспомнил, что сам Бор никогда не использовал такие уловки.
На семинаре я снова растерялся. Бор сел, закурил трубку и начал говорить. Он забывал затягиваться, зажигал трубку снова, так что вскоре перед ним выросла целая гора спичек. Он говорил об открытии, согласно которому квадратный корень из двух не может быть ни целым числом, ни дробью. Ему это представлялось важным событием, так что он все время к нему возвращался.
По его мнению, это событие привело к идее [иррационального] числа, которое имело некоторые свойства целого числа и дроби, но при этом изменяло другие их свойства. Ханкель, которого упомянул Бор, называл идею, скрывающуюся за этим расширением понятия, принципом неизменности правил вычисления. Переход от классической механики к квантовой механике был проведен в строгом соответствии с этим принципом, сказал Бор. До этого места я все понимал. То, что последовало дальше, оказалось мне не по зубам.
Когда семинар окончился, я подошел к Бору и попросил кое-что уточнить. «Вы не поняли? — воскликнул Бор. — Это скверно. Я прежде никогда не выражал свои идеи столь ясно». Оге Петерсон предупреждал меня насчет этой фразы: «Бор всегда говорит так — но потом он вновь повторяет свои старые объяснения».
И Бор повторил свои старые объяснения, но с новым воодушевлением, потому что только что узнал об отступничестве Дэвида Бома. «Теперь вам понятно?» — переспросил он с озадаченным видом. Увы, вскоре его утащили на очередную встречу.
Годы спустя мне приснился сон, в котором я снова встретился с Бором, он узнал меня и спрашивал мое мнение по важным вопросам — вероятно, он произвел на меня огромное впечатление.