Какой была преступность в прошлых веках

Социальная обстановка задает своеобразную моду на правонарушения, совершаемые и обычными людьми, и профессионалами этого ремесла. Например, сто лет назад были особенно популярны драматические преступления страсти и месть. Как нападали друг на друга рядовые граждане и что представлял собой профессиональный криминальный мир главных европейских столиц?

Семейно-бытовые преступления

Бытовые преступления, совершаемые людьми, которые находятся в брачных, родственных, дружеских, соседских или иных отношениях, случались во все времена. Однако в XIX веке они имели свою специфику, обусловленную целым рядом факторов.

Один из них — относительная доступность гражданского оружия. В Российской империи реклама, которая публиковалась не только в специализированных изданиях, расписывала достоинства револьверов и пистолетов. Например, знаменитый браунинг в 1900 году можно было приобрести за 18 с полтиной (для сравнения: обед в ресторане стоил 30–50 копеек).

Хотя в середине столетия в соответствующем уложении значилось: «Запрещено всем и каждому носить оружие, кроме тех, кому закон то дозволяет или предписывает», — круг таких лиц был достаточно широк. Например, право на это имели сторожа, почтальоны, сельские врачи, которым приходилось перемещаться по небезопасным дорогам.

К тому же речь шла только о ношении, а не о покупке и хранении. И если в начале ХХ века правила, касающиеся ружей, немного ужесточились, то законы, регулирующие обращение с маломощным оружием, по-прежнему оставались не очень строгими. Так что студент или курсистка в случае любовного огорчения вполне могли застрелиться или отомстить объекту страсти с помощью револьвера.

В аптеках тогда тоже продавалось немало опасных веществ. Например, мышьяк долго рекомендовали при самых разных болезнях и недугах, от выпадения волос до сифилиса. Упоминание пасты с этим химическим элементом для девитализации пульпы зуба можно встретить и сегодня, хотя современные стоматологические клиники используют более безопасные методы. Доказать вину преступника и классифицировать эпизод как убийство было непросто: мышьяком, как подсказывает его русское наименование, травили грызунов, а также добавляли вещество в бытовые красители («парижская зелень»), и опытный адвокат всегда мог сослаться на роковую случайность. Этот яд использовала отравившая свою семью Мэри Энн Коттон, которую называют первой серийной убийцей Англии.

Рост химической промышленности породил моду на обливание кислотами — новый метод сведения личных счетов.

В Англии за это в XIX веке ввели смертную казнь. В 1915 году жертвой такого нападения стал австро-венгерский принц Леопольд Клемент: женщина, с которой он отказался вступить в брак, разбила о голову пытавшегося откупиться возлюбленного бутылку серной кислоты.

Другая оскорбленная девушка, петербурженка Вера фон Вик, расправилась похожим образом с купчихой Рубахиной, подкараулив ее возле салона гадалки, где та привораживала штабс-капитана, послужившего объектом раздора.

Женщины-мстительницы — яркий типаж того времени. В суде их зачастую оправдывали, если удавалось доказать, что всему виной была поруганная честь. В 1895 году адвокат Карабчевский во время слушания по делу об убийстве студента Петербургского института путей сообщения начал свою речь так: «Господа присяжные заседатели! На грязный трактирный пол упал ничком убитый наповал молодой человек, подававший большие надежды на удачную карьеру, любимый семьей, уважаемый товарищами, здоровый и рассудительный. Рядом с ним пошла по больничным и тюремным мытарствам еще молодая, полная сил и жажды жизни женщина…» Обвиняемая застрелила юношу из револьвера, поскольку тот к ней охладел, да еще и заразил дурной болезнью.

Бульварные газеты конца XIX столетия пестрят объявлениями о семейных преступлениях, совершенных представителями обоих полов, и домашнее насилие со стороны мужчин — частый случай. Например, в 1866 году петербургский мещанин Веретенников избил свою супругу, которая скончалась от полученных травм. А в 1875-м биржевой маклер Андреев зарезал финкой жену, требовавшую развода.

Бульварная пресса не без удовольствия смаковала драматические и леденящие кровь сюжеты. В газетном архиве Британской библиотеки можно найти номера журнала Penny Illustrated Paper с криминально-детективными историями, правдоподобными и не очень.

Одной из причин частых бытовых преступлений были существовавшие тогда нормы морали и законодательства, служившие преградой к разводу. В дореволюционной России жена ограничивалась в правах и вписывалась в паспорт мужа, а разрешение на раздельное жительство предоставлялось только по суду. В то же время супруга могла распоряжаться своим имуществом и отказать благоверному в деньгах, если они у нее имелись. То есть жёны зависели от мужей юридически, но далеко не всегда — материально. Чтобы поправить свое положение, беспринципные вертопрахи тех лет часто вступали в брак с богатыми пожилыми дамами. При этом женщины без хорошего приданого практически не имели возможности найти самостоятельный честный заработок.

Как и во все времена, семейно-бытовые преступления нередко совершались под воздействием спиртного, а пьянство в небогатых слоях населения имело огромные масштабы, о чём свидетельствует активная борьба с зеленым змием, которую вели общества трезвости тех лет. При Николае II были организованы антиалкогольные реформы, и по их результатам докладывали о снижении уровня бытовой преступности. В то же время «сухие законы» всегда вызывали бум домашнего самогоноварения и появление группировок, занятых в сфере торговли спиртным, как это происходило в США 1920–30-х, где расцвел теневой бизнес гангстеров-бутлегеров во главе с Аль Капоне.

Воры и хулиганы

Организованная городская преступность — продукт индустриальной эпохи, результат быстрого роста мегаполисов и социальных изменений, которые происходят по всему миру. Еще в XVIII столетии бродяги и разбойники начинают объединяться в содружества, и к XIX веку образуется сплоченный криминальный мир со своими законами, укладом и языком. Русскую воровскую среду исследователи сравнивают с артелью — социальным институтом, которому на Западе соответствуют корпорации.

Из такой криминальной организации почти невозможно вернуться в социум. «Честная жизнь» становится предметом сентиментальных сожалений (например, в разбойничьих романсах), а работа, которой занимаются только «фраера», презирается.

Консервативные по своей природе, криминальные круги имели собственную внутреннюю иерархию. Выше всех в ней стояли воры, обладавшие особыми навыками, — например, медвежатники, взломщики сейфов. Также в привилегированном положением находились те, кто ездил «гастролировать» за рубеж. Особенно широко такие воровские профессии распространились в странах, где активно шел технический прогресс. Преступники охотно пользовались его благами: применяли сложные отмычки, а затем освоили и газосварочный аппарат. По словам криминалиста Григория Брейтмана, «не было уже проявления общественной жизни, к которому преступный мир не приспосабливался для своей пользы».

Не отставали от прогресса и фальшивомонетчики-«базманщики», трудившиеся в подпольных мастерских. Их работа требовала ремесленных умений и художественных талантов, когда нужно было сделать гравировку. Орудовали в аграрной России и банды конокрадов, которые похищали, перекрашивали и продавали лошадей. Эта специальность в иерархии воровских профессий располагалась внизу, а иногда и вовсе исключалась из нее: другие группы нередко считали преступления такого рода «цыганскими». Вероятно, сказывалось и специфическое отношение «настоящих» воров к крестьянству, и память о деревенской общине, из которой многие вышли, — отнимать у городских было почетнее.

В преступном мире не очень уважали тех, кто занимался налетами и грабежами, неизбежно влекущими кровопролитие. Хотя иногда «убийство чести» рассматривалось как необходимость и приравнивалось к самообороне, душегубство в целом не приветствовалось: «понятия» складывались на основе стихийной, народной набожности, и сила традиций была велика.

Символические коды криминального мира сформировались таким образом, чтобы выделять «своих» и транслировать недоступную остальному социуму информацию через речь и облик.

Нищие, проститутки, беспризорники

Европейские города в ХIХ — начале ХХ века были отнюдь не безопасны. Их социальная карта представляла собой неоднородное полотно и содержала «белые пятна» — неподходящие для благовоспитанной публики зоны, которые старались не замечать. Из-за резкой поляризации населения остро ощущались контрасты: жизнь сливок общества вращалась вокруг аристократических особняков, дорогих магазинов и театров, тогда как в рабочих кварталах царила бедность. Некоторые фрагменты городского ландшафта откалывались, превращаясь в настоящее государство в государстве — «дворы чудес» и босяцкие царства.

В Лондоне такой частью был Ист-Энд, в особенности районы Степни и Уайтчепел, где обитала городская беднота, процветала проституция и находилось еврейское гетто. В Москве опасным местом считалась Хитровка, в ночлежках которой квартировали мелкие воры, нищие и пьяницы. Здесь можно было купить опиум или «хаиджу», древесный спирт, на рынке перепродавалось краденое.

В Санкт-Петербурге наиболее дурной репутацией пользовались Лиговка и Спасская часть. На Сенной площади располагались «‎Вяземская лавра» (группа доходных домов, которая была центром городской преступности) и трактир «Малинник», одно из самых злачных мест города.

Возле Новодевичьего монастыря находилось Горячее поле, где обитали попрошайки и беднота.

Как правило, нищими становились деревенские мужики, которые не смогли встроиться в жизнь города. Например, были мальчиками отданы в услужение, как многие герои Чарльза Диккенса, не справились с обязанностями и оказались на улице. На Хитровке в ночлежках обретались крестьяне, не сумевшие найти работу и решившие остаться на зиму, вместо того чтобы вернуться домой. Деревенскую общину для них заменял мир городского дна, а выбор был невелик: спиваться и/или красть.

Во времена промышленной революции города требовали всё больше человеческого ресурса, но не могли с ним справиться. Так образовывались «излишки» — деклассированные представители общества, которых Карл Маркс элегантно назвал люмпен-пролетариатом: босяки, профессиональные нищие, уличные проститутки. Вся эта публика вместе со своими криминальными патронами (бандитами, воровскими менторами и сутенерами) составляла население трущоб, куда порой даже полицейские опасались заходить поодиночке.

Если богатые дамы полусвета зачастую вели более интересную жизнь, чем благовоспитанные леди, то уличные проститутки находились в самом низу. Некоторые романы о куртизанках (например, «Нана» Эмиля Золя) описывают социальные лифты, поднимающие таких девушек на верхние этажи общественной жизни со всеми ее прелестями: собственными особняками, выездами и т. д. Однако на деле работа женщин, которых называют «жрицами любви», была лишена романтики и не изобиловала изысканными плотскими наслаждениями. В лучшем случае проститутка могла пригласить клиента в тесную съемную комнатку, но иногда всё происходило прямо в переулке. Продажные женщины часто становились жертвами преступлений, погибая от рук грабителей и жестоких мужчин, пользовавшихся их услугами.

Некоторые девушки обращались к своим покровителям за защитой — но те нередко сами же колотили их, например за утаивание выручки. Проститутки были вовлечены в преступную сеть, включавшую также сутенеров и коррумпированных полицейских. Одни работали нелегально, другие — по «желтым билетам», которые обязывали регулярно проходить осмотр у врача.

Может быть интересно

Древнейшая профессия в новейшее время: история проституции в XX веке

Третьи трудились в публичных домах разного уровня, от самых дешевых до шикарных, куда захаживали представители высшего общества. В борделях заправляли мадам, которые решали проблемы с полицией.

Законы в этой области различались от страны к стране. Например, в Англии публичные дома были легальными, но, в отличие от Франции и Бельгии, власти не принимали прямого участия в управлении ими. Тем не менее борцы с проституцией могли обвинить хозяек в нарушении общественного порядка или эксплуатации несовершеннолетних.

Немало хлопот законопослушным гражданам и стражам порядка доставляли городские беспризорники, которых активно использовали в своих целях преступники.

У мальчиков выбор криминальных специальностей был гораздо шире, чем у девочек: профессиональный попрошайка, карманный вор-щипач, грабитель-форточник. Особенно ценились невысокие субтильные юноши, которые могли пробраться, например, в дымоход.

В романе «Оливер Твист» Чарльз Диккенс описывает уроки в воровской школе: детей и подростков там обучали незаметно для жертвы обчищать карманы. Такие заведения существовали и в действительности.

Для борьбы с беспризорностью и преступностью в среде несовершеннолетних власти открывали другие курсы, где прививали навыки законного ремесла. В Великобритании они назывались ragged schools («школы оборвышей»), и обучали там чистке обуви или началам работы в мастерской. В царской России перевоспитанием занималось Городское общество призора, сокращенно ГОП. Как можно догадаться по словам «гоп-стоп» и «гопник», образованным от этой аббревиатуры, результаты далеко не всегда были удовлетворительными, и трудные подростки снова оказывались среди воров и хулиганов. Если беспризорник выбирал честную жизнь, ему приходилось заниматься нелегким физическим трудом, так что многие брались за старое, надеясь, что им «фартанет».

Шулера, мошенники и авантюристы

До появления цифровых технологий одним из любимых развлечений публики и способов социальной коммуникации были карты. Ими в той или иной форме увлекались все слои общества: дамы практиковали «приличные» игры, джентльмены в клубах элегантно понтировали, люди попроще «перекидывались» в трактирах. Суммы ставок разнились в диапазоне от символических до астрономических. В 1806 году азартные игры запретили в России, в 1837-м — во Франции, другие страны тоже стремились ограничить любовь граждан к риску, но безрезультатно: подпольные заведения процветали — в мировых столицах тайно работали игорные дома.

Удачливые картежники могли стать профессионалами и сколотить состояние, но многие просто проигрывались в пух и прах. На чужих иллюзиях наживались шулера, создавшие целую систему приемов.

Обычно такой профессионал работал с помощником, который подавал знаки на тайном языке. В ход шли крапленые колоды, отражающие приспособления и рукава особого кроя, где прятались дополнительные карты.

Псевдограф Виктор Люстиг, аферист и фальшивомонетчик, умудрился продать другому, менее хитрому мошеннику станок для печати поддельных стодолларовых банкнот, неотличимых от настоящих. Стоит ли говорить, что само устройство оказалось липой.

Почему нельзя разрезать Эйфелеву башню на металлолом, если она установлена только временно, по случаю Всемирной выставки? Тот же Люстиг, назвавшись министерским чиновником, рассказал крупным торговцам ломом, что сооружение решено отправить в утиль, и предложил тендер на разборку. А когда обманутый победитель постеснялся доложить в полицию, мошенник продал Эйфелеву башню снова.

Научные и философские тенденции невероятно усложнились — но в то же время в редуцированном виде стали доступны широким массам. Колеблясь между позитивизмом и мистикой, публика была очень восприимчива как к «новейшим запатентованным приборам», так и к услугам духовидцев. Авантюристы превратили в источник обогащения и первое, и второе. В переломные эпохи люди особенно легко становятся жертвами афер, сект и финансовых пирамид, поскольку границы между новым и привычным, возможным и невозможным размываются.

Винтажная преступность: как нарушали закон в XIX и начале XX века